Военные воспоминания - Петр Андреев

Как- то, когда я рассказал этот эпизод из своей военной жизни, меня спросили: что я чувствовал в это момент? Положа руку не сердце, должен признаться, что страха не было. И не потому, что я не верил в намерение Ильина. Скорее наоборот. Из приказов, объявляемых нам со дня прибытия на фронт и по слухам, передаваемым из уст в уста, мы знали, что за расстрел на фронте никто из командиров не несет даже символического наказания, наоборот, такие люди только поощряются. Так что сомнений в вероятности выстрела не было. Но и страха не было. Не было и обиды или ненависти к Ильину. Было лишь чувство вины за невыполненные до конца обязанности дежурного. А больше всего, пожалуй, было, безразличия и апатии.

Невыносимые, нечеловеческие условия, особенно в последний месяц сделали нас совершенно безразличными к себе и к происходящему вокруг нас.

Иногда на привалах мы говорили об отношении к нам местного населения. Всякое рассказывали. У меня же сложилось твердое мнение, что население нас не жаловало. И не потому, что мы были окруженцами. Люди ждали перемен. Не из страха же перед немцами в деревнях их часто встречали с иконами и хлебом-солью. А нам русские женщины кричали.

- Уходите, из-за вас и нас бомбить будут!

Или, стоило, например, нашему солдату появиться в деревне, чтобы попросить что-нибудь съестное или щепотку соли, как все дома оказывались на запоре. И не только из-за страшной бедности, вынуждающей беречь каждую щепотку соли или картофелину. И ведь это тогда, когда в этих деревнях немцев еще не было, и жителям пока никто не угрожал расстрелом за связь с окруженцами или партизанами.

Мне запомнился такой эпизод. На исходе ночи вошли в населенный пункт. Это был рабочий поселок стекольного или хрустального завода. Наш взвод разместился в добротном рубленом доме с надворными постройками, где в хлевах что-то хрюкало и мычало. Семья из четырех человек. Хозяин - старик лет пятидесяти-шестидесяти, здоровяк, с окладистой бородой. Его жена - маленькая худощавая женщина, выглядевшая старше своего мужа. И две дочери лет тридцати-тридцати пяти, обе учительницы. В этом доме мы провели весь короткий осенний день. Погода стояла летная и мы должны были затаиться. И за весь день нам не предложили поесть. Не дали ни клочка сена нашим голодным лошадям. Больше того, нам не было сказано ни одного человеческого слова. Пришли, заняли одну из четырех комнат, поспали и ушли вечером, как бы незамеченными хозяевами дома.

Прошли не более километра по прекрасному дубовому лесу, и тут под командиром разведки пала обессилевшая лошадь. Подняться она уже не могла. Вернее, смогла бы, но только после того, как ее накормили. А у нас не было ни корма, ни времени. От лошади оставалось добротное кавалерийское седло, которое мы решили обменять на хлеб. Солдаты рассказали, что одна из четырех комнат в доме у нашего старика завалена мешками с зерном, а подполье забито картошкой. Где же, как не там добыть хлеба. Дрегляйнов снял с седла сиденье и крылья, сделанные из подошвенной кожи. Я сел в седло и поехал в поселок. Стоило въехать во двор, как вся семья закрыла собой дверь в сени. Впереди старик в белой рубахе- косоворотке, подпоясанной кушаком, за ним дочери и старуха. На мое предложение обменять подошвенную кожу на хлеб, старик что-то шепнул старухе, и та скрылась в сенях. Через пару минут она вернулась с хлебом. Это была горбушечка весом не более двухсот граммов!

Брянские леса становились все реже. Чтобы не демаскировать себя, командиру дивизии приходилось делать большие петли. И, наконец, вышли на почти безлесные просторы с часто встречающимися поросшими кустарником оврагами. Но по оврагам не пойдешь, а если идти, то надо бросить пушки и обозы.

Колонна стала двигаться рывками, с дневными остановками. Чувствовалась какая-то нервозность. А однажды до нас дошло известие, что впереди по направлению движения вышла конная немецкая разведка. И наша конная дивизионная разведка под командованием младшего лейтенанта Варопаева разбила ее. На следующий день срочно вызвали из колонны и поставили на огневую позицию пушечную батарею старшего лейтенанта Дегтярева и батальон пехоты. Позже, когда оставленные в заслон батарея и батальон догнали нас (а это было на вторые сутки), рассказывали, что на хвост нашей колонне наступали немцы. Наш арьергард внезапным огнем сначала остановил немцев, а затем заставил попятиться назад. Наши, не потеряв ни одного человека, под покровом ночи снялись с позиций и догнали колонну.

Мне особенно запомнился последний переход перед городом Белевом Тульской области. Тогда я еще не знал, что мы уже вышли на Тульскую землю. Да нас это и не интересовало. И не только рядовых, но и офицерский состав. Все жили лишь окружающей обстановкой. Все остальное доверяли командиру дивизии. Осенняя ночь так темна, что люди натыкаются на телеграфные столбы. Уже сутки непрерывно идет дождь. Колонна движется по проселочной дороге, разбитой настолько, что грязь черпается голенищами сапог. Все промокли до нитки. Страшная усталость. Хочется спать. Желудок сводят голодные судороги. Кажется, что на следующий шаг уже сил не хватит. Но нет, вытащишь сапог из грязи и ставишь его впереди погруженной по колено в грязь другой ноги. Все, идти нет больше сил, но и остановиться нельзя. Остановишься - погибнешь. Замерзнешь или утонешь в дорожной грязи. Начинаешь искать выход. Все время кажется, что идешь по колее дороги и что где-то, может быть совсем рядом, есть еще неразъезженная полоска земли. Но стоит свернуть в сторону, как оказываешься по пояс в воде придорожной канавы. Попытка пройти за канавой тоже ни к чему хорошему не приводит. Пашня превратилась в сплошное месиво, только грязь там еще более густая и чтобы вытащить ногу, надо приложить вдвое больше усилий.

Я уже был на пределе человеческих возможностей, когда мимо меня проехала одна, вторая и третья повозки. Напрягая все силы, я ухватился за грядку третьей повозки, поставил ногу на скобу и залез под брезент. Надо было только не уснуть. Часа через два колеса повозки застучали по булыжной мостовой. Теперь уже можно было покинуть спасительное убежище. У моста через довольно широкую реку (это была Ока в городе Белеве) нашел своих солдат. Перешли реку и остановились в школьном здании. Изрубили несколько стульев и парт и, запылали жаркие печи. Надо было обсушиться. Но как снять сапоги и брюки, если грязь через отвалившиеся задники сапог запрессовалась не только за голенища, но и в брюки, почти до пояса. Уснуть не удалось. Времени хватило только чтобы обогреться и выковырять грязь из брюк и голенищ сапог. Поступила команда на марш, поскольку до рассвета надо было покинуть город и укрыться в лесу.

Днем произошли два важных для меня события. Из рук старшины я получил новые кожаные ботинки, чему был несказуемо рад, так как мои сапоги пришли в полную негодность. Как сказал старшина, несколько пар ботинок нам подарил партизанский отряд, организуемый в Белевском районе. Оставшиеся от старых сапог голенища были тоже использованы. Получились ботинки с голенищами. Не было, правда, ни носков, ни портянок, но это не огорчало, для этих целей мы использовали любое тряпье.

И второе, не менее значительное событие - нам, на разведчиков и топографов, выдали, Бог знает, откуда взятую, коровью голову. Полевой кухни к тому времени, очевидно, уже не было. У нас ведь кухни были на вьюках, и тащить их, как никому ненужный груз, не имело смысла. Нет продуктов - зачем кухни? Разрубать, то есть, делить голову поручили мне. Прошло столько лет, а я до сих пор помню вкус сырого мяса и мозгов. Это было невероятно вкусно, но невероятно мало.

Моросил мелкий дождь, поэтому с воздуха угрозы не было. Шли весь день. А лучше сказать, тащили пушки и повозки, помогая измученным лошадям. К вечеру вошли в довольно большую деревню и получили команду размещаться на ночевку. На ужин на взвод выдали приличный кусок свежей свинины. В деревне еще оставалась колхозная свиноферма. Чугунок с мясом уже стоял в растопленой печи, когда меня вызвали в штаб полка.

По непроверенным данным, в городе Одоев, расположенном в 8-10 км западнее - мы обошли его стороной, работает пекарня и немцы в город еще не вошли. Приказ - взять пару повозок, немедленно поехать в Одоев и забрать весь имеющийся в наличии в пекарне хлеб.

Пока ездовые запрягали лошадей, я забежал во взвод. Узнав, что я уезжаю, мне отрезали кусочек только что закипевшей свинины. Мясо проглотил на ходу, без хлеба. И обоз из двух повозок тронулся в путь. Дождь не переставал. Одежду просушить не удалось и мокрому сидеть в седле было неуютно. Теперь я уже не представляю, каким чувством я искал дорогу, скорее всего лошади шли сами, и как потом выяснилось - по правильному пути. Ночь была настолько темна, что с седла не было видно даже головы лошади.

Километра через два я уже проклинал себя за то, что съел свинину. В животе поднялась такая буря, что лошадь стала шарахаться в стороны. Надо бы остановиться, но как? Если на тебе все мокрое, под ногами грязь по колено, а сверху поливает холодный осенний дождь. Свернул с дороги и только поднял ногу, чтобы перенести ее через круп лошади, как фонтан пробил до голенищ сапог. Читателю остается только представить мое ужасное состояние. Пришлось в такой обстановке разуться, раздеться, и снова одеться, выбросив часть казенной одежды. Но ничего другого мне не оставалось.