Газета Завтра 387 (18 2001) - Газета Завтра Газета

Но это все о рабстве больше фигуральном, не прямом. С прямым я волей случая столкнулся в лоб как раз в том поезде, бывшем колбасном, Брянск-Москва. Хотя жуткую его мету смог разглядеть во всей красе лишь сутки спустя.

Из Брянска этот поезд уходил за две минуты до полуночи. За предыдущий вечер я хорошо отведал не только ароматной колбасы — и вкусной брянской водки тоже. Билет же взял в плацкарте — чтобы не платить втрое за всего шестичасовой сон в купе.

На боковых местах напротив меня ехали четыре девчонки. Две совсем юные — прямо напротив моей верхней полки; в отсеке наискось — две лет уже по 25. Старшие разгадывали все кроссворды; зеленые же просто, как казалось, маялись со скукоты. Одна из них отличалась симпатичным личиком и уже на загляденье вызревшими формами. Я в легкой эйфории своего подпития нет-нет да поглядывал на юную красотку, жалея, что по возрасту гожусь уж ей в отцы. И скоро понял, что и она мое внимание во всяком случае заметила.

Между тем компания кативших с нами молодых ребят залипла тоже на смазливую девчонку — и они принялись расхаживать мимо нее в попытке завязать контакт. Но стоило кому-то из них с ней заговорить, как одна из старших спутниц, ядовито-черного окраса, все видя из-за своего кроссворда, сурово обрывала молодца: "Оставь в покое девушку!" И в ее тоне была какая-то такая властно-остужающая нотка, что молодняк довольно быстро сдался и сошел с дистанции.

И когда тот странно спаянный девичник стал собираться спать, я, подсобив красотке разложить ее верхнюю полку, отпустил ей какую-то по ходу дела шутку. Она мне втихаря что-то ответила — и я в итоге лег на своей полке головой в ее сторону. Что нам позволило под самым носом строгой надзирательницы завести запретный, потому особо сладкий, под раскат вагона, разговор.

Звали ее Наташкой, она ехала в гости к той черной Юльке — двоюродной сестре, переселившейся из Брянска в Москву к мужу. Вторая малявка была их же какой-то родственницей; вторая старшая — Юлькина подружка. "А что тебя так стерегут?" — "Да сволочи! Выпить водки дали — а покадриться с мужиками не дают!"

Мы разболтались, не заметив, как при какой-то остановке скрадывавший наши речи шум движения стих — и черная сеструха тотчас запеленговала нас: "Наташка, сейчас уйдешь на мое место!" Мы, как застуканные жулики, развернулись друг от дружки, но я еще достал блокнот и вместе со своим телефоном написал на листке: "Когда устанешь от конвоя, позвони!" Перекинул листок Наташке и, успокоившись на этом, под разошедшийся в душе сиреневый туман, уснул.

Но вскоре проснулся оттого, что неугомонная Наташка дергала меня за пятку: "Пошли с тобой покурим. Юлька спит". По пути в тамбур она еще уговорила меня купить пиво у проводника. И после пива мы с ней в тамбурном сиреневом тумане, в пику вредной Юльке, стали целоваться. Впрочем, на всякий случай простояли там недолго — и ушли уже совсем спать.

ФИОЛЕТОВАЯ ШКУРА

Наутро мы едва перемигнулись с ней: сиреневый туман рассеялся, проколотый, как спицей, зорким оком бодрствовавшей снова надзирательницы. И не перемолвившись ни словом больше, расстались в людской сутолоке на перроне. Как мне подумалось — и навсегда.

Но на исходе следующей ночи у меня дома звонит телефон. Голос мужской: "У вас есть знакомая Наташа из Брянска? С которой вы познакомились в поезде?" — "Да. А вы кто?" — "Сотрудник милиции. Можно ей к вам сейчас приехать? Назовите адрес".

Я несколько опешил: что еще за мент? А может, и не мент вовсе — а какой-нибудь разгонщик, убирающий нашего брата на смазливого живца? И, силясь собраться спросонок с мыслями, спросил: "А что, это какая-то новая функция милиции — развозить девчат по адресам?" — "Она сама приедет. Говорите адрес!" И я, положась на авось и тот оставшийся от тамбура сиреневый туман, назвал свою улицу и дом. Но не успел позвать саму Наташку к телефону — как в трубке раздались короткие гудки отбоя.

Мое волнение в ожидании сначала дома, а потом на улице неведомо кого, чего легко вообразить! Но вот подъехала машина, остановилась у светящегося номерного знака дома, от которого я на всякий случай придержался в стороне. Вышла одна Наташка, и машина укатила. Я выдвинулся из своей тени — и увидел, что ее, довольно легко по ночной свежести одетую, колотит дрожь. Но только приобнял за плечи, как она резко отдернулась: "Уйди отсюда!" — "Что с тобой?" — "Пошли скорей. У тебя выпить есть?"

Дома я уже понял, что она дрожала не от холода — а от какого-то перенесенного только что шока. Налил ей той же брянской водки — после чего Наташка и поведала мне свое приключение, приведшее уже меня в итоге в легкий шок.

Значит, в моей записке в поезде я ненароком попал пальцем в небо. Ее и впрямь везли под конвоем из нехлебного города Брянска на продажу в хлебную Москву. Где эта черная Юлька служит "мамкой", то есть сутенершей. А у Наташки в Брянске еще четверо сестер и братьев. Мать не работает из-за болезни, отца недавно с работы сократили. Всю семью кормят один старший брат и бабушка, которая получает пенсию и держит огород с картошкой.

Юлька через Наташку еще раньше набирала себе голодающих девчат из обезработевшего Брянска. И наконец уговорила и сестру, окончившую ПТУ на маляра, на тот непыльный да и небесприятный промысел — вместо того, чтобы трескать дома постылую картоху в ожидании гадательной вакансии. К тому же Москва еще — и фантастический край непочатых женихов. Ну несколько раз встретишься с приятными людьми — вот и озолотишься сразу. Еще и встретишь суженого — он-то ничего не будет знать! Тем паче "мамка" — сестра, свой человек, не даст в обиду!

Примерно под такие речи Наташку в Брянске подпоили, под руки — и в поезд. В Москве же Юлька сразу вытащила у нее паспорт — а заодно и мое послание, от которого пришла в ярость, велев мой телефон забыть. Но Наташка его уже на всякий случай сохранила в памяти.

Вечером они пошли в какое-то кафе, где все ребята знали Юльку, подсаживались за их столик, угощали выпивкой. Потом намылились с компанией куда-то ехать. Наташка среди этих столичных оккупантов злачных мест сразу же сомлела от своей провинциальной робости. И, полностью доверясь Юльке, села по ее команде в машину с двумя мужиками. Приехали на какую-то квартиру, где мужиков уже оказалось пятеро — а Юлька и другие девки сгинули.

Тут пять московских женихов без долгих ляс ей приказали: раздевайся. Она со страха протрезвела и сказала: нет. Тогда ее начали бить. Раздели — и дальше лупить, требуя, чтоб отдалась им добровольно. Она держалась стойко и даже не плакала. Отчего эти отечественные фашисты озлились больше всего: "Плачь, сука!" Но она все-таки, как с гордостью мне заявила, не заплакала!

Тогда ей дали одеться, сказав, что повезут ее в какое-то другое место. Вся зондеркоманда села в машину — причем ее сперва хотели уложить в багажник, но он оказался чем-то занят. Поехали за город — но собирались там убить или пытать в каком-нибудь непроницаемом для воплей изнутри зейдане, ей, к счастью, не пришлось узнать.

На кольцевой машину тормознули у поста ГИБДД. И тот самый мент, что мне звонил и был ментом действительно, потребовал у всех документы. Наташка, полумертвая от ужаса, еще и в плену страшных сказок о московской ментовской, — только сказала, что у нее документов нет. Тогда неравнодушный постовой, видно, почувствовав что-то неладное, велел ей пройти с ним в будку. Там кое-как приуспокоил — она все ему и выложила. Он ей поверил — но дальше поступил довольно неформальным образом. Зондерконмаду послал прочь, а Наташку спросил: "У тебя кроме твой Юльки есть кто-то в Москве?" Та ему: "Есть! В поезде познакомились, звать Саша, больше ничего не знаю", — и назвала мой телефон.

Тут он и набрал меня по своему мобильнику — и оборвал так резко связь, чтоб просто лишняя копейка не накапала. Затем остановил сам на дороге частника, достал из кармана "вот такую пачку денег", вручил Наташке сто рублей — так она и оказалась у меня.

— А били-то тебя куда? Лицо нарочно не трогали?

Она повернулась ко мне спиной, я поднял ее кофточку — и ошалел. Вся ее шкура сзади была фиолетовая. Точней, по всему полю — десятка полтора таких словно нататуированных баклажанов. "Чем это они?" — "Бейсбольной битой".

ФАБРИКА СЛЕЗ

От этих баклажанов вся Наташкина история стала мне окончательно ясна. Те пять уродов, которым, как она думала, ее просто за лишний сребреник продала иуда-Юлька, — на самом деле никакими покупателями не были. Отыметь ее, если б речь шла об этом, легко было б и без зверского битья и загородных путешествий.

Она досталась профессиональным мясникам, что ныне состоят на службе у столичного рабовладельчества. Зондеркоманда, пользуясь наработками еще Дохау и Освенцима, должна прежде всего жестоко "опустить" указанную "мамкой" девушку. Дабы та, унасекомленная вогнанным под кожу ужасом, стала уже пригодной для дальнейшего употребления рабыней, живой вещью. Которая и "мамку" не ослушается никогда — и будет пользоваться на панели спросом.