Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Естественно, я спросил Немцова, что он по этому поводу думает. Он был спокоен: “Ничего страшного, проблем нет”. Но ответственность за события была не столько на Немцове, сколько уже на мне. Если за три дня до съезда народных депутатов возмущенные “трудящиеся” действительно не позволят “гнусным реформаторам” осквернить нижегородскую землю, разразится чудовищный скандал. На первом же масштабном шаге приватизация проваливается с треском! Это было бы полным крахом. Но я поверил, что Немцов ситуацией владеет. Егор поддержал меня, и мы полетели.

Конечно, все страшилки по поводу блокировки самолета оказались полной ерундой. А вот у бывшего дома политпросвещения, где проходил аукцион, действительно собралась толпа. Может быть, до тысячи человек. Они держали в руках плакаты из красной материи, наверное, с первомайских времен еще оставшиеся, и довольно громко выкрикивали лозунги, которые красовались на тех же плакатах. Причем язык этих лозунгов и этих плакатов был хорошо знакомым кондовым языком партийных лозунгов, языком “Правды”: “Гайдар и Чубайс! Ищите другой город для своих сомнительных экспериментов”. Обычно люди не выражают свои чувства такими словами. Это типичная коммуно-советская фразеология, которую я не выношу физически.

Ну вот, подвезли нас на машине к заднему входу в здание. И тут часть толпы начала кричать: “А-а, страшно к нам подойти! Идите сюда!” Гайдар вдруг круто развернулся и пошел к ним. Мы вошли в эту человеческую массу, смешались с ней. Люди орали, визжали, шипели. В какой-то момент я увидел, как кто-то из толпы резко и грубо толкнул Гайдара, и тогда я совершенно озверел и сам стал отпихивать этого человека. Одним словом, мы не шли, а прорывались с боем. Конечно, это было мальчишество. Солидные политические деятели так не делают. Сначала обеспечивается проход, он ограждается охраной, а потом идешь. Но мы завелись, крики ли нас возбудили или общая ситуация, но мы пошли на толпу и прошли через нее. Злость разбирала: уж очень видна была организованность протеста. Хорошо и даже элегантно одетые, упитанные и уж совсем не обездоленные люди. Когда видишь такое, это заряжает энергией борьбы. И мне, и Гайдару стало ясно: дело, ради которого мы приехали, нужно довести до конца любой ценой.

В таком настроении мы прорвались в зал аукциона. Сама его процедура произвела на меня сильное впечатление. Аукционист оказался художником своего дела. Мне потом говорили, что он учился за рубежом в рамках подготовки этого проекта. Но мне кажется, что у него был врожденный дар. Он увлекал зал, заряжал его азартом, как это может делать только настоящий артист.

Да, это было зрелище! К тому же не надо забывать, что на дворе стояла всего-навсего весна 1992 года. Мы только-только вышли из советской власти, да еще и не вышли по сути дела. Это был еще раннерыночный период, раннедемократический, когда само слово “аукцион” воспринималось как антисоветское. И тут мы воочию видим всю эту процедуру с реальными, живыми победителями, которые на наших глазах приобретали булочную или магазин. Сильное ощущение! Я представлял себе наши бурные дискуссии, все наши противостояния, бесконечные согласования документов в кабинетах, маневры в парламенте. И вот не кабинет, не споры, не аппаратные уловки, а живой реальный процесс, подлинный результат, подлинный итог. Мы сидели рядом с Гайдаром. Еще пять месяцев назад мы с ним писали всякие проекты, а теперь оказались в качестве официальных представителей власти, которые довели дело до конца. То был момент счастья.

Но имелся еще один подтекст этого действа, который тоже был важен. В процедуре аукциона наглядно и ясно ощущалась та самая фундаментальная особенность, которую мы с трудом вбили в основу всего приватизационного механизма, всей приватизационной концепции, — конкурентная продажа. Конкуренция открытая, гласная, конкуренция покупательная — вместо сомнительных сделок один на один, когда вперемешку с разговорами о социальных факторах и экологии проходит рутинная торговля о размерах взятки. Это был первый общеполитический акт утверждения и демонстрации процедуры конкурентной продажи в России.

Мы смогли продемонстрировать всей стране, что аукцион в России возможен. С помощью телевидения, газет мы показали, как это делается в деталях, преодолевая тем самым мощнейший психологический барьер. Тут есть определенная бюрократическая закономерность. Когда большая группа чиновников в разных регионах независимо друг от друга должна совершить какие-то действия, важно найти первого, кто их начнет, кто захочет рискнуть. А дальше необходимо, чтобы примерно треть субъектов Федерации совершили эти действия. После такого прорыва начинает действовать механизм самораскручивания, работает традиционная логика чиновника — как бы не оказаться последним. Поэтому, как только ты завоевал эти 30 процентов, дело идет дальше.

Но самое трудное — это первый шаг, который, собственно, и был сделан в Нижнем Новгороде. Нижегородский эпизод оказался поворотной точкой, крайне важным событием во всем сценарии приватизации, а главное — в политическое жизни страны.

Анатолий ЧУБАЙС

"ПАРТИЯ ГОСКОМИМУЩЕСТВА"

Государственный комитет по управлению имуществом был образован в июле 1990 года — в период становления российской государственности. Я же пришел в это ведомство в ноябре 91-го, когда после октябрьского переворота было сформировано правительство Гайдара. То есть к моменту моего появления комитет просуществовал чуть больше года.

Чтобы оценивать, насколько продуктивно работало ведомство в течение этого года, надо хорошо представлять себе, что это было за явление такое — комитет по управлению имуществом в российской управленческой системе на старте 90-х годов. Конечно, это было некое экзотичное, пожалуй, даже инородное вкрапление.

Десятилетиями традиционная советская система управления держалась на диктате отраслевых министерств. Отраслевое министерство в плановой системе — это и хозяин, и царь, и бог. Собственно, так оно и оставалось к началу 90-х. Комитет по управлению имуществом в этой системе никто всерьез не воспринимал. Отношение любого отраслевого министерства к Госкомимуществу было таким, каким бывало обычно отношение партийных боссов к юным пионерам: сейчас эти пацаны в коротких штанишках промаршируют красиво, а потом мы, серьезные мужики, займемся делом.

Конечно, разница в весовых категориях Госкомимущества и отраслевых министерств ощущалась во всем. Последние и помещения получали солидные, оставшиеся в наследство от бывших союзных министерств. И кадры там были соответствующие: люди десятилетиями работали на руководящих постах в министерствах и ведомствах, продвижения друг друга отслеживали внимательно. Одним словом, случайные люди на ответственные министерские посты, как правило, не попадали.

А Госкомимущество? Ведомство формировалось с нуля; об отношении к нему я уже говорил; людей туда, как правило, заносило случайным ветром. К моему приходу в комитете работало человек 45. Председатель, Михаил Малей, был до этого директором научно-исследовательского института в Минэлектротехпроме, один из его замов — народным депутатом. Сидели они на Калининском проспекте, в высотном здании “под глобусом”. Помещение было очень неудобное, для нормальной работы не приспособленное.

Создавались и региональные комитеты. Но их было немного — в пяти-шести городах. Свердловск, Питер… Как правило, они появлялись там, где демократы побеждали на выборах в облсоветы, ведь формирование региональных комитетов имущества было прерогативой представительной власти. Вот, собственно, и все хозяйство, что называлось в то время — “система Госкомимущества”. Конечно, с организационной точки зрения это было ведомство неполноценное, находившееся в зачаточном состоянии.

Еще до моего прихода команда Малея занималась разработкой программы приватизации. Но в основном все усилия полусотни сотрудников уходили на то, чтобы отбиваться от отдельных энтузиастов приватизации, которые под шумок торопились отхватить в собственность престижные московские особняки и другую недвижимость. Пока не были установлены единые жесткие правила игры для всех потенциальных претендентов.

Именно с этого кошмара — борьбы с отдельными приватизационными проектами — и начинал я, придя в Госкомимущество. К слову сказать, приход мой был вполне мирным и бесконфликтным. Была в ноябре 1991 года такая проблема: новых российских министров порой не пускали на их рабочие места. Кого охрана задерживала на входе, у кого возникали неприятные разборки со своими предшественниками. Я же никуда не прорывался. Михаил Малей вполне цивилизованно передал мне дела: принял в своем кабинете, много чего порассказал и вообще вел себя очень корректно.