Конец рабства - Джозеф Конрад

В то время Бату-Беру мало походил на центр благоденствующего табачного округа - центр, каким он стал впоследствии, - на тропический поселок с длинной улицей, затененной двумя рядами деревьев, и с цветущими пышными садами. Со временем в Бату-Беру проложили дорогу, тянувшуюся на протяжении трех миль и служившую для прогулок в экипаже; в поселке обосновался резидент с толстой веселой женой, являвшейся душой общества, представителями которого были женатые управляющие плантациями и молодые холостяки, служившие в крупных фирмах.

Но пока этих благ еще не было, и мистер Ван-Уик один благоденствовал на левом берегу реки, на длинной просеке, вырубленной в лесу, спускавшемся к самой воде. Одинокий его бёнгало фасадом своим был обращен к домам султана, расположенным на другом берегу. Султан был беспокойным и меланхоличным старым правителем, покончившим с любовью и с войной; жизнь утратила для него всякий интерес (если не считать дурных предзнаменований) , а цену времени он никогда не знал. Смерти он боялся, но надеялся, что умрет раньше, чем белые завладеют его страной. Часто он переправлялся через реку (за ним следовало не менее десяти лодок, битком набитых людьми) в надежде получить какие-либо сведения по этому вопросу от своего собственного белого человека. На веранде он всегда садился на один и тот же стул; придворные сановники размещались на коврах и шкурах между мебелью, а лица менее важные усаживались в три-четыре ряда на лужайке между домом и рекой. Нередко султан являлся с визитом на рассвете. Мистер Ван-Уик мирился с этими нашествиями. Он кивал гостям, стоя у окна своей спальни и держа в руке зубную щетку или бритву, или же пробирался в купальном халате сквозь толпу придворных. Он то появлялся, то исчезал, мурлыча песенку, сосредоточенно полировал ногти, вытирал свежевыбритое лицо одеколоном, пил утренний чай, уходил, чтобы посмотреть, как работают его кули; возвращался, просматривал бумаги на столе,- брал книгу и прочитывал одну-две страницы. Или же присаживался к роялю, откидывался на спинку стула и, опустив руки на клавиши, слегка раскачивался из стороны в сторону. Когда султан вынуждал его говорить, он из сострадания давал уклончивые, успокоительные ответы; быть может, то же чувство побуждало его быть щедрым и не жалеть газированных напитков, и часто случалось так, что он целую неделю оставался без содовой воды. Старик султан уделил Ван-Уику земли столько, сколько тот хотел расчистить, а это было ни больше ни меньше как целое состояние.

Искал ли мистер Ван-Уик богатства или уединения - неизвестно, но лучшего местечка он выбрать не мог. Даже почтовые пароходы Компании" субсидируемой правительством" которые заглядывали в самые жалкие поселки на побережье, представлявшие собой кучку хижин, крытых пальмовыми листьями, - даже эти пароходы проходили мимо устья реки Бату-Беру. Контракт был старый; быть может, через несколько лет, когда его срок истечет, БатуБеру будет обслуживаться Компанией, а пока вся корреспонденция на имя мистера Ван-Уика препровождалась в Малакку, откуда его агент пересылал ее раз в месяц с "Софалой". В результате всякий раз, когда Масси, накупив слишком много лотерейных билетов, ощущал недостаток в деньгах или не мог найти шкипера, мистер Ван-Уик .был лишен своих писем и газет. Таким образом, он был лично заинтересован в судьбе "Софалы". Хотя он и считал себя отшельником (и, видимо, это был не каприз, так как он уже прожил в уединении восемь лет), но ему хотелось знать, что делается на свете.

На веранде стояла этажерка из орехового дерева (она прибыла на "Софале" в прошлом году, - все было доставлено сюда "Софалой"), на которой под бронзовыми прессами лежали кипы "Таймса" - еженедельного издания, большие номера "Роттердамского курьера", "Графика", в известной всему миру зеленой обложке, иллюстрированные номера голландского, журнала без обложки и немецкого журнала в переплете цвета "больной Бисмарк". Были здесь и новые ноты, хотя рояль (много лет назад привезенный на "Сбфале") благодаря влажной атмосфере лесного края был обычно расстроен. Ван-Уик раздражался, когда порой был отрезан от мира дней на шестьдесят и не знал причины опоздания "Софалы". А когда "Софала" наконец появлялась, мистер Ван-Уик спускался с веранды, переходил лужайку перед домом и с нахмуренным лбом шел к реке.

- Должно быть, судно ремонтировалось после какогонибудь происшествия?

Он бросал слова на мостик, но раньше чем кто-либо мог ответить, Масси уже перелезал через поручни на берег и подходил к нему, потирая руки и наклонив прилизанную голову, на макушкежоторой, казалось, приклеены были черные нитки и тесемки. Его до такой степени,бесила необходимость давать объяснения, что он начинал жалобно хныкать и в то же время пытался сложить свои толстые губы в улыбку.

- Нет, мистер Ван-Уик! Вы не поверите... Я нигде не мог раздобыть негодяя шкипера, чтобы выйти в море.

Ни один из этих ленивых скотов не хотел идти, а вы сами знаете, мистер Ван-Уик, закон...

Он хныкал и приносил извинения, с особой энергией произнося слова: тайные козни, заговор, зависть. Мистер Ван-Уик, с легкой гримасой рассматривая свои полированные ногти, говорил:

- Гм... Очень печально... - и поворачивался к нему спиной.

Щеголеватый, неглупый, скептически настроенный, привыкший к лучшему обществу (за год до того дня, когда мистер Ван-Уик отказался от своей профессии и от Европы, он занимал видный пост на берегу в морском министерстве), он способен был на теплые чувства и проявление симпатии, но скрывал эту слабость под маской высокомерного равнодушия, которую создал себе еще в ранние годы своей службы. Было в его внешности что-то напоминавшее прежнюю элегантность, как бы искаженный ее отпечаток недоброжелатели назвали бы это франтовством. Он умел поддерживать чуть ли не военную дисциплину среди своих кули, которых извлек на свет из дебрей джунглей. Каждый вечер он надевал белую рубашку с туго накрахмаленной глянцевитой манишкой и высокий воротничок, словно хотел соблюдать приличия, облачаясь в этот вечерний костюм; но вокруг талии он обматывал толстый малиновый шарф, как бы делая уступку дикой стране, некогда бывшей его противницей, а теперь превратившейся в побежденную союзницу. Кроме того, шарф являлся гигиенической мерой предосторожности. Короткую свою куртку из какой-то легкой шелковой материи он не застегивал.

Усы у него были выхоленные, лоб открытый, пушистые белокурые волосы, редкие на макушке, у висков слегка вились; низкие лакированные ботинки поблескивали, выглядывая из-под широких брюк из той же материи, что и легкая куртка. Со своим малиновым шарфом мистер Ван-Уик походил на романтического вождя пиратов и в то же время на элегантного, слегка облысевшего денди, который в уединении потворствует своей неприязни к ортодоксальным модам.

Таков был его вечерний костюм. "Софале" надлежало появляться в Бату-Беру за час до заката солнца. Мистер Ван-Уик имел вид живописный и в то же время почему-то вполне корректный, когда прогуливался у самой воды на фоне зеленого склона; на высоком берегу виднелся его длинный низкий бёнгало, увитый до карнизов ползучими растениями и увенчанный несообразно крутой тростниковой крышей. Пока "Софала" пришвартовывалась, он прохаживался в тени нескольких деревьев, оставленных возле пристани, и ждал, когда можно будет подняться на борт.

Белые люди на "Софале" были неподходящей для него компанией. Старый султан (хотя печальные нашествия его и являлись помехой) казался ему более приемлемым.. Но все же они были белые; периодические визиты судна нарушали однообразие рабочих дней и не мешали его уединению. Кроме того, они были необходимы и с деловой точки зрения. По натуре своей человек аккуратный, мистер ВанУик раздражался, если судно не являлось вовремя.

Причина опозданий была слишком нелепа, и Масси он считал достойным презрения идиотом. Когда "Софала" впервые после заключения нового договора показалась из-за изгиба реки, мистер Ван-Уик, потерявший всякую надежду когда-либо ее увидеть, так рассердился, что даже не пошел к пристани. Слуги прибежали сообщить ему весть. Он пододвинул стул к перилам веранды, облокотился о них, опустил подбородок на руки и пристально стал глядеть на "Софалу", пришвартовывавшуюся против его дома. Он свободно мог рассмотреть всех белых на борту.

Какого это патриарха водрузили они теперь на мостик?

Наконец он вскочил и спустился по усыпанной гравием дорожке. Даже гравий для его дорожек был доставлен сюда "Софалой". Выведенный из терпения, позабыв о своем высокомерном спокойствии, он, не глядя по сторонам, подступил к Масси с таким решительным видом, что механик оробел и стал бормотать что-то несвязное.

Ничего нельзя было разобрать, кроме слов: "Мистер ВанУик... Право же, мистер Ван-Уик... В будущем, мистер Ван-Уик..." От прилива крови широкое желчное лицо Масси приняло неестественную оранжевую окраску, а испуганные черные глаза ярко заблестели.