Смешные и печальные истории из жизни любителей ружейной охоты и ужения рыбы - Александр Можаров

— А-а-а-я-яй-яй-яй-яй-яа-а-а-ай!

Ах, что же делается в груди, что же творится на душе у вас-то, когда вы, обманув зверя погоней, заставив его в меру ловкости и прыти оттираться от спеющих выжлецов, как раз встаете хитро у густой елочки, на лазу, куда вот-вот набежит канавкой — кустиком зверь. Кипит кровь, блукают нетерпеливые глаза, но кто же покажет.

Лисовин сделал уже большой круг краями и взялся бить — кружить выжлецов в лазаной-перелазаной им крепи. Ох, и голосистая карусель.

С нарочной ленцой, с уверенностью в исходе, с достоинством матерых гончатников подравниваемся с братом к гону (мы решили подстать на кругах, а Сашка Березнев рванул к норам) и перемигиваемся чуть, кося глаза на возбужденного Сашку, не умеющего скрыть безумного взгляда, бегущего, спотыкающегося, рвущего с плеча ружье. Но кто бы взглянул на нас с братом, как скрываемся мы в кустах опушки, как встаем на лазы: не встаем — крадемся юными друзьями пограничника и мечем горящие взоры по канавкам — кустикам.

— А-а-а-я-яй-яй-яй-яй-яа-а-а-ай! — уже не смолкает, множится, стонет — звенит в острове, кажется, не смычок — стая работает — так многоголосо.

Маленький, никому не ведомый, тебя кроме, человек-человечек дрожит и приговаривает, подвывает, подшептывает где-то внутри, наджелудком, вроде:

— На меня, на меня найди. Мне явись. Вот же место-то какое чудесное тут тебе. Никто же не смекнул, что лучшее тут место. Только я понял, что оно здесь по тебе. В этой вот прогалине. Ну где же ты?

Гон уж и недалек, зарок, вот-вот и шум трескучих веток под ногами выжлецов достанет слуха, а где же зверь? Разве слез где? Разве ошибся я? Так и брат же не стрелял.

Вспыхнул в ельничке огонек и красной птицей — бабочкой лиса полоснула через прогалину — ни одна ветка не колыхнулась, как привиделось.

— Дурак, дурак, дурак!!! — завопил человечек. — Почему, ну почему не стрелял? Назад лису! все назад! пусть прыгает еще раз!

— Хорошо, что не стрелял, — возразил, оправдываясь, другой уже, где-то в голове. — Наверняка пудельнул бы, а лиса бы удалела. К черту на куличики! А так: или еще на круг пойдет, или к норам слезет, под Сашку.

— Дурак, дурак, «под Сашку», — издевался маленький. — То сам бы взял, а то «под Сашку». Сашка-то уж не упустит, не то, что некоторые.

— Бах-ах-АХ! — раскатились по оврагу, набегая друг на друга и сливаясь с эхом, два выстрела. И почти следом два протяжных гудения в стволы — зверь дошел.

— Ты смотри, — удивился брат, оказавшийся на краю оврага одновременно со мной, — Я думал, подшумит — очень уж горячился.

Мы полезли по крутому склону вниз, хватаясь за ветви лещины, чтобы не сорваться, и тут услышали с противоположного склона жалостный крик.

— Где же? Где они? — причитал Сашка, бегая внизу, спотыкаясь в валежнике и сухой крапиве, царапая ветками лицо.

— Кто они? — недоуменно спросил брат. — Лиса где?

— Где, где! Обманула! — озверел Сашка. — Сказалась мертвой, а сама вдруг отжилась и слезла.

— Куда?

— Туда, туда, в поле. Где ж выжлецы-то?

Пока гон нарастал вместе с шумом ломаемого мощными лапами мягкого ледка на лужах и треском сухих веток, Сашка объяснил, как было дело.

Выбрал он норы правильно, но встал не на лазу. Лис понорился бесшумно в отнорке — только рыжей трубой мелькнул. Сашка шумнул, влез на норы и стал ждать, как натечет гон, чтобы сходить за норным. Но удивлению его не было предела, когда мгновение спустя лис вылетел пулей из другого отнорка и сиганул вверх по противоположному склону оврага. Хоть и в удивлении, и не больно изготовившись, он выстрелил дуплетом, и лис крякнул, рухнул, скатился чуть по склону.

— Ну, думаю, насмерть бит, — оправдывался Сашка. — Так и срезал его дубелем, как одуванчик косой.

— А оказалось, что сам косой? — съязвил я, как мне показалось, замечательно остроумно, и напрочь забыв при этом обо всех своих прошлых промахах. — Сразу в дуду дудеть взялся, пудель.

— Так ведь мертвый совсем лежал! — простосердечно объяснил Сашка. — Я так протрубить мечтал. Сломал скорей стволы, приставил к губам, аж зарделся сам. Это ведь мой был, ну тот, с глазом…

Мне стало совестно за свое ехидство и глупый каламбур. Чтобы как-то выйти из положения, я спросил зачем-то излишне грубо:

— Так ты попал, или вообще не попал?

— Как не попал? — удивился Сашка. — А чё б ему падать, если б я не попал? Лапы передние перешиб. Вон гляди по следу.

С этими словами он подбежал к месту падения лиса, и, показывая влекомые ветерком рыжие шерстинки, кровь на снегу и сбивчивый шаг хромой лисы, повторял:

— Вот, гляди. Вот… Вот… Вот, гляди. И вот… вот…

Раненый зверь…

По моим наблюдениям, охотники на охоте ранят зверя гораздо чаще, чем в своих рассказах. В рассказах, как правило, бьют мертво. И случается это не столько из-за довольно распространенного среди людей желания похвастать, сколько из смешанного чувства вины перед раненым животным, которого приходится еще мучить продолжающейся охотой, и нежелания выглядеть жестоким перед людьми чувствительными. Возможно, и я поддался бы этой слабости, будь мой рассказ о какой-то рядовой охоте, а не о Жане Вальжане. Здесь же скруглить острые углы, соврав, что Сашка просто мазанул, будет, пожалуй, очень уж не честно по отношению к лисовину, поразившему нас своей хитростью и храбростью. Хитрость Жана Вальжана состояла вовсе не в том, что он притворился мертвым после дуплета. Лисы часто теряют сознание в результате шока, но зато и неожиданно приходят в себя и, мгновенно сориентировавшись, используют любую сложившуюся ситуацию в свою пользу. Жан Вальжан, очнувшись с одной перебитой передней и другой подраненной, не был чрезмерно прыток. Он с трудом выправился, пока Сашка отнимал стволы, пахнущие горелым порохом, от губ. Он прыгнул вверх по склону, подвернув ногу и ткнувшись мордой в снег, прыгнул еще раз и неуверенно поковылял. Сашка с изменившимся лицом побежал за ним, стараясь на ходу примкнуть стволы. Лис стал подниматься заметно быстрее.

— Стой, стой, куда? — завопил шепотом Сашка.

Он остановился, примкнул стволы и цевье, вставил патроны, поглядывая ежесекундно вверх, где уже скрылся, выскочив на махах из оврага, лисовин. Больше лиса Сашка уже не видел. Обернувшись, он увидел нас.

Наспели выжлецы. Паратый Бояр ртутью стек в овраг, усунулся в отнорок. Следом подбыл Туман.

— Вот-вот-вот-вот-вот! — назвал их Сашка, нарастая голосом, приседая и тыча пальцем в кровяной след.

Нестомчивый Бояр снарядом взмыл, точно в небо взлетел, продолжая со всей серьезностью и ответственностью делать то, что суждено ему природой и поощряемо хозяином. А Туман зарко пискнул и, вновь обретя смысл жизни, заревел. Снежная пыль с потревоженных кустов медленно заискрилась в редких лучах низкого солнца.

— Ну, что? Надо идти, — заключил брат, глядя вслед выжлецам. — Такой он не увалится, скоро западет где.

Выбравшись по лещинам наверх, я привычно разъял бинокль, протянул половину брату, и он торопливо сунул ее в грудной карман куртки.

Выжлецы гнали уже метрах в полутораста от нас, по пашне. Так гнать тяжело, и гон чуть стомился, но нас это не досадовало — место было короткое, еще чуть и выжлецы набежали бы в остров. Да вдруг случился скол. Бояр ладно справил его умычкой, но теперь погнал зачем-то вдоль острова. К нему скоро подвалился Туман, а мы замерли в полном недоумении. Гон пошел в открытое поле. Брат и я схватились за монокуляры.

— Что они делают? — прошептал Сашка, и без оптики видевший, что лисы в поле нет.

Прыгая по ропакам мерзлой, вывороченной плугом земли, падая и чертыхаясь, мы вынужденно медленно, как в ватном сне, побежали к месту скола. Сашка успевал еще причитать:

— Что они делают! что они делают? мать иху…

Лисовин сошел сума. Он круто свернул вдоль овражистого острова, не дойдя до опушки пару десятков метров. Его маховый след перешел на рысистый и скоро натек на мелколапистый малик. Так вот оно что. Таясь в борозде, лисовин сдвоил, вернулся же своим следом и стек в близкий овраг.

Тем временем выжлецы скрылись в мелколесье.

— Куда?! Куда в мелоча!? — завопил Сашка, догадавшись, по ком пошел гон.

А уж как Туман озарился по зрячему, мы все увидели стелящегося пашней прибылого русачка.

— Да вы что делаете? — вопил в отчаянье Сашка. — Вы что делаете? Стой! Сюда! Он сюда слез!

— Стоять!!! — освирепел брат. — Сюда, Бояр!!!

Бояр будто продолжал гнать, но вдруг забрал вправо и виновато потрусил к нам. Туман сколько-то еще проскочил за быстро отрастающим русачком с веселым своим фигурным заливом, но, потеряв со слуха Бояра, одумался и скоро свалился к паратому.

Сашка тяжело выдохнул и радостно осклабился, увидев, что выжлецы снова погнали по красному.

След лисовина шел заразистыми местами оврага, по середине склона к лугам и Волге. Выжлецы валились с круч, обрезали, где могли. При каждом падении Туман стонал, как раненый. Сашка бежал верхом, а мы продирались дном, по заснеженным бережкам ручья. Прозрачные, как стекло, забереги пестрели вмерзшими в лед листьями осин. Пахло талой водой и мокрой глиной.