Ильхо (СИ) - "Мина У."

— Сделал бы, что ли, мишку или кошку, а? Опять нечисть.

— Дети обожают нечисть, — с ноткой брюзжания возразил Герцог, наблюдая, как Руперт бесцеремонно крутит предмет, с которым сам он обращался как с хрусталем, и добавил тише: — Ифирия была в этом уверена.

— Ты должен сказать Ильхо, — внезапно, без какой-либо подготовки, не дав ему даже времени собраться с мыслями после воспоминаний о жене, сказал друг. Он даже не дал ему времени выдохнуть, потому что тут же продолжил: — Мальчику не хватает материнской ласки.

После такого удара его голос не мог не звучать резко:

— И что ты предлагаешь? Я ему не мать. А его мать мертва. Ему придётся с этим справиться.

— У него есть отец. Вот бы Ильхо удивился, если бы обнаружил это.

— Мне не до твоих острот.

— А это и не шутка. Это его горькая правда.

— Я каждый раз думаю, почему бы тебе не заглядывать к нам почаще, — со злой усталостью ответил Герцог. — А потом вспоминаю, какая ты заноза, и, знаешь, хочу видеть тебя ещё реже.

— Я знаю. — Руперт уселся обратно, ничуть не смущаясь, что спорить ему теперь придется со вздернутым подбородком. Паук тут же взобрался на подставленную ладонь. — Но суть нашей дружбы такова, что я единственный, кто тебя ещё терпит, а потому ни ты не можешь запретить мне бывать здесь, ни я не перестану навещать вас.

В повисшем молчании начали доноситься до слуха звуки подступающей ночи: уханье, пение и стрёкот в саду, смешивающиеся с шёпотом перекатывающихся волн.

Кроме раздражения Герцог чувствовал и усталость, и что-то горькое, застрявшее глубоко в горле.

— Ему девятнадцать. Детство давно закончилось. Мне жаль, что с таким отцом, как я, ему не приходится рассчитывать на что-то большее.

Руперт лишь слабо улыбался, неловко, виновато, с жалостью в глазах. Не соглашаясь.

— Пора ему уже взять на себя ответственность. Хоть за что-то, — тяжело припечатал Герцог. — Если ты думаешь, что о таком детстве для него я мечтал, то нет.

— Мечтал? — Руперт приподнял бровь, его улыбка сделалась искренней.

— Планировал. Но всё пошло не так. И мои изобретения…

— Хорошо, хорошо, я понял! — его голос был вновь беспечен: друг примирительно поднял руки, и паук, успевший переместиться лишь на плечо, спешно отполз выше. — Твои изобретения прежде всего. Впрочем, это и не мое дело, а капитан Руперт не привык совать свой нос в чужие дела.

— Твой нос торчит из всех чужих дел Большой земли.

— Так это те дела, за которые мне платят. Но послушай, мне не нравится этот Кай. Он интересовался парусами, — заметил Руперт с явной враждебностью.

— Твоими парусами интересуются все. Одно время Ильхо ими просто бредил. Ведь в мире нет большего чуда.

Но Руперт не надулся от чувства собственной значимости, а, напротив, ещё больше забеспокоился.

— Да, такие только одни. — Он встал и, будто бы не торопясь, прошёл к окну, чтобы посмотреть на небо, но с этой стороны замка корабля было не видать. — И если с ними что-то случится…

— У тебя наверняка припрятано ещё полотна.

На это друг не ответил.

— Куда направишься после нас?

— Сначала к… — на лицо Руперта вернулась шаловливая улыбка, — к бабуле. Нет, правда, бабушка никогда не любила, чтобы её так называли.

— Значит, к Небесной хижине?

— Да.

— Проверять, на месте ли заначка?

— Нет там никакой заначки.

— Ни за что не поверю. — Герцог наконец-то смог расслабиться в освобождённом кресле и даже откинуться на спинку, сложив руки на животе.

— Давай сменим тему… — Руперт устроился в проёме окна. — Я тут сложил строчки. Хочешь послушать?

Герцог уже едва мог вспомнить, каково это — дурачиться, но в такие моменты знакомое чувство оживало в душе. Он прикрыл глаза ладонью, давая понять, что предпочёл бы что угодно этому. И Руперт, разглядев в сумраке улыбку на его лице, начал декламировать.

*

Расходиться по домам не хотелось.

Пока они молча таскали ветки на костёр, Этерь не подавала виду, что думает об их поцелуе. Она лишь время от времени задерживала на нём взгляд, когда он делал вид, что смотрит в сторону. А Ильхо думал.

Тео убежал звать остальных. Не для танцев — они просто собирались посидеть у костра, попеть песни, послушать истории. Ильхо наказал ему привести Барудо, чтобы тот рассказал всем про нападение морского чёрта. Где ещё слушать об этом, как не ночью на пляже? Когда тёмные волны так близко…

— … Я и впрямь думал, что это всё. Что мне уже не спастись, — гончар не хвастался байкой, он смотрел в огонь, словно тот подсказывал ему воспоминания о страшной ночи, и ничто не спорило с его словами — только редкий треск веток в костре. — Я о сыне вспоминал, когда думал, что всё…

Ильхо думал, что будет более жадным до всех подробностей, но он рассеянно ловил слова рассказчика, глядя то на небо — сегодня оно было ясным, и звёзды мерцали в розовой дымке, — то в огонь, что весело плясал, обволакивая хворост. Но чаще он смотрел на Этерь, чей профиль выглядывал справа из-за Тео и Лута.

Она тоже оглядывалась на него.

— Иди ко мне, — позвал он одними губами, что торопились растянуться в улыбке.

И Этерь осторожно, чтобы не подниматься и не потревожить чужие ноги, переползла к нему и устроилась между его ног, прижавшись спиной к груди. Ильхо подумал, что, значит, ему кое-что можно, и обнял её, устроив подбородок на пропахшей солью макушке.

Рассказы о чудовищах, русалках, спрутоподобных богах и говорящих рыбах ужасно увлекали его. Остров с самого детства представлялся ему оплотом языческих сил, что были уже изгнаны из цивилизованного мира, а здесь ещё цеплялись за жизнь. Сказка была совсем рядом, стояло лишь протянуть руку, найти очередную заводь, нырнуть в очередной омут, прислушаться к гулу волн ночью у подножия скал, и чудо откроется ему.

Этот зов до сих пор был ему знаком.

Однако в этот раз ему не хотелось ни вина, ни травки, не хотелось пропускать ни одного мгновения этого вечера или искажать его в сознании.

Ильхо опустил голову ниже, так, что его нос коснулся уха Этерь.

— Мне хорошо с тобой, — сказал он тихо — ей одной.

— Мне тоже, — донеслось в ответ полушёпотом.

Он расплылся в глупой улыбке и стал ещё рассеяннее слушать болтовню Барудо…

Лут не верил гончару — он верил тёте Аурии. Но Барудо не обижался на фермера, а лишь качал головой и повторял с безобидной улыбкой, что, мол, если бы тот сам видел чёрта — хоть одним глазком, хоть с мгновение, — то уж точно не стал бы спорить.

Ильхо точно хотел бы глянуть: хоть одним глазком, хоть с мгновение…

Кто-то из женщин принёс гитару, и полилась песня, простая моряцкая песня про потерянный берег и кольцо, которое путешественник купил своей жене, да так и не довёз голубке.

Вдалеке рокотал океан.

*

Он возвращался в замок где-то между полночью и рассветом.

Эта ночь пахла слаще и вся переливалась в розовом и лиловом, была воздушней и искристей, чем когда-либо прежде, и Ильхо казалось, что дорога, неуклонно поднимающаяся к замку, ведёт его к небесам. Он очень хотел спать, но ему казалось, что он ни за что не уснёт. Ноги будто едва касались земли, но ещё никогда он не чувствовал такой явственной опоры.

Рабочие и фермеры ушли в свои хижины, и Этерь ушла с ними, отказавшись ночевать в замке, даже в комнате для прислуги, — хоть Ильхо и клялся сквозь смех, что его намерения кристальнее воды в роднике.

Она сказала, что доберётся до лавки гончара, где и переночует, а если и встретит морского чёрта, то обязательно расскажет, каков тот из себя. Лут громче всех смеялся над её шуткой, а Барудо надулся, и она увела старика под руку, горячо и ласково убеждая его, что она ему верит.

И она предусмотрительно отказалась от того, чтобы Ильхо провожал её.

Добравшись до замка, он не сразу поднялся к себе, а какое-то время бесцельно бродил по открытым галереям. «Химера» всё ещё висела в воздухе, и он смотрел на корабль то с одной, то с другой стороны, пытаясь разобрать вдали каждую незначительную деталь такелажа. В сиянии Драконьей туманности чёрный парус отливал пурпуром.