Остров пропавших душ - Ник Пиццолато

Теперь же я хотел знать, сколько времени мне осталось жить. Вроде бы я стал разыскивать домашний номер врача. Смутно помню, как меня посылали куда подальше, а я ругался непотребными словами. Потом я услышал в трубке сонный мужской голос, и еще женский на заднем плане. По-моему, мне пришлось напомнить ему, кто я такой и кто меня к нему послал.

Смутно помню, что я спросил что-то вроде: «Сколько? Сколько мне еще осталось?»

Он ответил, что не знает, что не может сказать, и попытался объяснить, что я должен пройти дальнейшее обследование и сделать биопсию. 90 % было за то, что у меня была эта чертова карцинома. Кажется, он убеждал меня вернуться к нему.

– В последний раз вы просто сбежали из офиса. Мы с вами не смогли даже обсудить варианты лечения.

Помню, я был глубоко обижен тем, что он не может дать мне точный ответ; мне казалось, что разговаривает он со мной слишком снисходительно. И вдруг я почувствовал к нему страшную ненависть. Признаюсь, что в ту минуту я мог упустить какие-то важные моменты. Но я представил себе его розовую, тщательно вымытую физиономию, седые волосы, аккуратно расчесанные на пробор, и в ушах у меня зазвучал его холодный, деловой голос, который сообщал мне о моей смерти.

И в этой темной, пропитанной солью комнате мотеля, глубокой ночью, в то время, когда я прерывисто дышал в телефонную трубку, мне вдруг показалось, что я нашел, наконец, главного виновника всех своих несчастий, самого главного врага в своей жизни.

Сейчас мне кажется, что тогда я хотел, чтобы он испугался. Испугался точно так же, как испугался я, когда услышал про рак.

– Послушай, ты, гребаный сукин сын, – сказал я. – Ты что, хочешь, чтобы я вернулся? Тогда я вернусь. И тогда мы поговорим о прямом ответе на мой вопрос.

Он спорил со мной и уверял меня в своей невиновности.

– Послушай ты, долбаное чмо, вот тут передо мной лежит адрес: Ройял-стрит, 2431. Наверное, большой дом. Ну, конечно, а как же иначе.

– Что? Нет, нет… послушайте…

– А твоя сучка знает про тотализатор? Она знает, на сколько ты залетел? Выродок долбаный…

– Стойте. Стойте… послушайте… Да дайте же мне сказать…

Думаю, что именно в этот момент я грохнул трубкой по телефону. А потом, наверное, запустил им в дальнюю стену, потому что утром он лежал именно там, со шнуром, вырванным из розетки.

Когда я проснулся на следующее утро, всходило солнце, в комнате было душно, а подушка моя вся пропиталась потом. Я был без рубашки; грудь была вся расцарапана, как будто на меня напало какое-то дикое животное. Я посмотрел на свои ногти, а потом на царапины на груди. Бутылка валялась на полу, а местоположение телефона никак не давало мне покоя.

Меня охватил ужас, который иногда испытываешь после хорошей попойки, когда не помнишь, что делал и какие ставки принял накануне.

Но я не помнил с уверенностью, что звонил куда-нибудь. Поэтому списал телефон на обычный урон, который наносится хрупким предметам, когда ты здорово набрался.

Я купил газеты. Местную, чтобы посмотреть объявления о работе, а также «Хьюстон Кроникл» и «Пикаюнские новости» из Нового Орлеана.

В «Новостях» была небольшая заметка, в которой говорилось, что Зинкевич разыскивается для допроса в связи с ведущимся расследованием. Из этого следовало, что полиция считает, что он сбежал из города. Никакого упоминания о Стэне Птитко. Ничего ни об Анджело, ни о других мужчинах, ни о женщине, ни о том, что произошло в доме Зинкевича на Джефферсон Хайтс.

Я задумался над тем, что сейчас может делать Стэн. Послал ли он людей на наши поиски? Если да, то сколько и как широко они закинут сеть? Хотя, при здравом размышлении, это не имело никакого значения. Найти нас было все равно что найти иголку в стоге сена. У меня все еще был конверт, который я забрал в доме Зинкевича, но я так и не смог придумать, что с ним делать. Может быть, пошлю его в прокуратуру, прежде чем отправлюсь в Мексику.

Я все время повторял себе, что мне надо уезжать от девочек. Сначала я хотел уехать после того, как нашел им место, где они могли пожить какое-то время. Потом решил, что уеду после того, как Рокки найдет работу.

Я разложил страницы с объявлениями на кровати.

– Вот объявление об официантке. А вот еще одно – няня для детей. Это тебе тоже может подойти.

Рокки ходила взад-вперед перед окном. На ней опять были эти крохотные шорты. Нэнси нашла несколько старых настольных игр у себя в офисе, и Дехра и Нони попросили разрешения поиграть с Тиффани несколько часов.

– Ну, и в чем проблема? – спросил я.

– Так что же прикажешь мне делать?

– Одеться поприличней, пойти и попросить бланк заявления, а потом достать ручку и заполнить его.

– Да я не о том. Что мне в этом заявлении писать? Ведь я ни дня не проработала, Рой.

Такого я не ожидал.

Достав блокнот с желтой бумагой из тумбочки, я сел и стал постукивать по зубам заточенным карандашом. Потом написал названия двух заведений. Одно было баром в Морган Сити, а второе – кафе-барбекю в Новом Орлеане. Оба они сгорели дотла не так давно. Если быть совсем точным, то я приложил к этому руку.

Записку я передал девушке.

– Вот места, где ты работала. Сама подумай, где и когда. И скажешь, что сейчас эти места закрылись. Но в каждом из них ты работала до упора. Потому что ты очень настойчивая, ты такой работник, который лоялен до самого конца.

Рокки уселась на кровати и в сомнении покачала головой.

– Но Рой, я не знаю, что должна делать. Не знаю, как это делается.

– Придется учиться на ходу.

Ее глаза наполнились слезами, и она посмотрела на меня отсутствующим взглядом. Я подумал, что очень многого о ней еще не знаю и не имею ни малейшего понятия о том, что привело ее в дом Зинкевича. Рокки представляла это как роковую случайность, но ведь все могло быть и по-другому.

– Все, что тебе надо, это «включить обаяшку», когда они будут с тобой разговаривать, а как это делать, ты знаешь.

Ее взгляд перешел на меня, и я увидел, что она на грани истерики. И подумал о том, как быстро ее смех может превратиться в крик отчаяния.

– Ты должна помнить вот о чем. Даже полные идиоты умудряются найти себе работу. Тебе надо просто сделать это, и всё.

За окном провыли сирены, и кровать заскрипела, когда я поднялся с нее.

– Ты можешь побыть здесь, со мной, – сказала Рокки. – Эти тетушки присмотрят за Тиффани.

Я остановился в дверях, а девушка вытянула ноги, откинулась на локтях, и кровать снова заскрипела. Я бросил на нее предупреждающий взгляд, чтобы она была поаккуратнее с тем, что делает со своими ногами.

И вдруг Рокки заговорила:

– Я никогда не видела своего отца. Мамаша рассказывала мне о нем разные истории. В одной – он мотал срок в тюряге, в другой – умер. Мамаша познакомилась с Гэри в клубе, в котором работала. Иногда мне приходилось долго сидеть и ждать ее на задних сиденьях автомобилей. То есть когда она уединялась с кем-то. Так я и ездила, все время на задних сиденьях. И каждый раз, когда я хотела сказать, что Гэри отвратительный тип, я вспоминала, что он просто лентяй. Большой, толстый, ленивый долбаный сукин сын. И с каждым годом он становился все толще. Он задыхался даже тогда, когда искал пульт от телевизора. Я считаю, что лень абсолютно отвратительна.

Я отошел от двери, сел и предложил ей «Кэмел». Она с удовольствием сделала первую затяжку и провела кончиком языка по зубам.

– Мамаша моя дала деру четыре года назад. То есть я хочу сказать, что так считал Гэри. Может быть, и так. Однажды ночью она просто ушла и не вернулась.

Мы одновременно стряхнули пепел, и я заметил, что кончик ее сигареты дрожит.

– Знаешь, что он однажды учудил? Решил разводить кроликов. Вообще-то он живет на какую-ту пенсию от государства. Давным-давно он работал на заводе и там повредил ногу, поэтому сейчас проживает это пособие. Мамаша считала, что это идиотская затея. Она работала в клубе в Бьюмонте. Я знаю, что иногда по ночам она не приходила домой. Поэтому, может быть, она действительно сбежала. Может, подумала об этих кроликах и сбежала.

Рокки положила ногу на ногу, и я уставился в занавеску.

– Ему пришлось потратиться. Заставлял меня помогать ему делать эти загородки из мелкоячеистой сетки и выкашивать всю траву за домом с помощью косилки, которую он одалживал у кого-то. И все это под палящим солнцем. Мы потратили несколько недель на то, чтобы построить это подобие птичьего загона для кроликов. Гэри говорил, что достаточно завести всего несколько таких больших, особых кроликов и посадить их в загон, может быть, будет достаточно всего двух, и через пару месяцев у нас будет целая куча кроликов. Их просто надо кормить и поить. А потом продадим их в городе. И мясо, и мех, потому что у этой породы кроликов очень хороший мех. Мы с мамашей были в шоке, когда все так и случилось. Мне тогда было лет одиннадцать. У нас не было ни кошек, ни собак, и мне очень нравились эти кролики. Они были просто громадные. Если их взять за передние лапы, так чтобы задние касались земли, то их голова оказывалась на уровне моих плеч. Они были и белые, и черные, и пятнистые. Грэг все складывал какие-то цифры на бумажке в кухне – подсчитывал барыши. Он всерьез размышлял, на что истратит свой первый доход – ведь размер его он уже подсчитал. Все это происходило в июле, а затем в августе стало так жарко, что трава вся высохла, и наш задний двор превратился в поляну, покрытую грязью. Их, кроликов, было слишком много, чтобы прокормить. Поэтому Гэри зарезал половину. Он поехал в Лэйк-Чарльз, а мамаша и я поехали вместе с ним. Там он хотел продать всю партию, которую привез. Но денег он заработал гораздо меньше, чем рассчитывал. Меховые магазины сказали, что система работает совсем по-другому. Мех они берут на мясокомбинатах – так получается дешевле. Поэтому он расстроился, да и мать тоже, из-за того, что не получили ожидаемых денег. Я помню, как мне стало плохо, когда мы были у мясника и везде вокруг меня висели освежеванные тушки. Он и мамаша были в совершенно разобранных чувствах, и Гэри сказал: «Какого черта! Пойдем лучше выпьем». И они вдвоем направились выпивать, а я осталась одна в номере. Именно об этом я сейчас думала там, в соседней комнате. Я вспоминала о том, как сидела в том номере совсем одна. И о том, что так мне пришлось провести пару дней. Я просто сидела там и смотрела телик, а по утрам ела хлопья на завтрак. Я ненавижу чего-то ждать. Вернулись они дня через два и выглядели – хуже не придумаешь. Вся одежда измята, и настроение на нуле. И по́том они просто воняли. И теперь все деньги, какие он смог получить, были пропиты, и мамаше надо было возвращаться на работу, и мы поехали назад в Оранж. И вот об этом-то я и вспоминала, сидя там, как раньше сидела на заднем сиденье машины.