Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - Марсель Байер

Мои детские сны не плодоносили ни утром, ни ночью, полакомиться шоколадом тоже доводилось очень редко. Едва выбравшись из мира коммунистического, я тут же сочла, что гессенский ужасно уродлив. Но здесь, по крайней мере, был шоколад. И все-таки от социалистической школы во мне осталось не так уж мало. Я ела шоколад, но говорила себе, что в моих снах он был гораздо вкуснее, ибо здешний шоколад — сугубо капиталистический. Шоколад, о котором я грезила, был совсем иным, и его было вдоволь. За капиталистический шоколад отцу и матери приходилось много работать. Они уходили утром, а возвращались поздним вечером. Я видела, что уходили они утром усталыми, а приходили вечером еще более усталыми. Социализм вызывал усталость другого рода, она появлялась от перерывов в работе, от чашки кофе перед фабричными воротами, ведь в нашем социализме присутствовало Средиземноморье — не только в словесном облике, но и в виде прекрасной погоды. Свет в августе — на юге, под титовским крылом, он был иным, не таким, как в стране, в одном названии которой была заключена ирония.

Но тогда я не имела понятия об иронии. При социализме, даже средиземноморском, не объясняют, что это такое. А вот отсутствие шоколада на другой стороне — во всяком случае, по моим представлениям, ибо зачем тогда отправляли туда тысячами посылок вещи, каких там и без того хватало? — казалось реальной границей между немцами. Собственно, спорить о шоколаде по-хорошему пристало лишь швейцарцам и бельгийцам. И если Имре Кертес пишет, что с точки зрения морали допустимо и даже необходимо жить в мире парадоксов («но не в мире компромиссов»), то я, наполняя свои легкие воспоминаниями, могу только присоединиться к этому высказыванию и без малейшего смущения признаться, что я (и даже моя собака!) подкупна: меня, вопреки всему вспомянутому, можно, к моему стыду, купить шоколадом.

Фридрих Кристиан Делиус

«МОЕМУ ПЕРВОМУ ИЗДАТЕЛЮ» — КАК УСТРОИЛИ ВЫХОД СБОРНИКА «СЫНОВЬЯ УМИРАЮТ ДО ОТЦОВ» И ОТЪЕЗД ТОМАСА БРАША

© Перевод А. Кряжимская

Нас познакомил Хайнер Мюллер. С 1973 года я примерно два раз в месяц ездил с Потсдамерштрассе в Тиргартене на Киссингенплатц в Панкове. Мы, издательство «Ротбух» (Западный Берлин), договорились с издательствами «Ферлаг дер ауторен» и «Хеншель» выпускать собрание сочинений Хайнера Мюллера (Восточный Берлин). Это была рисковая затея, если учесть, что в то время на Западе о Мюллере слышали только знатоки, а в ГДР его пьесы были запрещены. Не менее дерзким было намерение перехитрить бюро по авторским правам (гэдээровское ведомство, осуществляющее цензуру текстов, которые планировалось издать за границей) и выпустить книги именно в том виде, в каком их хотел видеть автор. Так как я был редактором этого собрания сочинений, мне приходилось то и дело напоминать не слишком организованному Хайнеру о предстоящих встречах, напоминать, чтобы он собирал иллюстративный материал, правил гранки и т. д. Короче говоря, у меня было много работы и масса причин появляться на Киссингенплатц.

Я пишу об этом, потому что гостиная Хайнера Мюллера и Гинки Чолаковой стала в те годы своего рода маленьким литературным салоном: шутки, сплетни, рекомендации и серьезные споры. В гостиных Восточного Берлина было несколько подобных кружков, но именно здесь, помимо всего прочего, начало собираться общество почитателей Хайнера. Если поначалу над редактированием первого и второго томов «Истории производства» нам удавалось работать в более или менее спокойной обстановке, то с 1975 года гостиная стала все больше и больше заполняться молодыми поэтами и театральными работниками, профессорами и студентками из США, а вскоре и первыми поклонниками из Западной Германии.

Тут-то я и познакомился с Томасом Брашем. Он сразу же поразил меня своим гибким провокативным умом, трезвым пафосом и остротой литературных суждений. Должно быть, это случилось весной или летом 1975-го. В том году после долгих препирательств Бернд Йенч, издатель серии «Поэтический альбом», все-таки согласился напечатать несколько его стихотворений в восемьдесят девятом номере. Книжечки в тридцать две страницы было достаточно, чтобы критически настроенный редактор понял: перед ним настоящий поэт! Томас пригласил меня к себе, чтобы показать свои прозаические произведения. Я без колебаний согласился, хотя прежде во время подобных визитов мне уже приходилось переживать разочарования. Даже Хайнер, которого я при случае спросил, кого он может порекомендовать нашему издательству, ответил: Браша! Сидя в гостях у Томаса и Катарины Тальбах на улице Вильгельма Пика в кожаном кресле (сейчас мне кажется, что эти громоздкие коричневые кресла были в квартире каждого поэта) и держа в руке пачку рассказов и заметок, я через несколько минут чтения понял: мы должны это напечатать! Я был уверен, что эта столь ясная, лишенная иллюзий, колкая, захватывающая проза — лучшее из того, что было написано в ГДР в разоблачительном ключе за все семидесятые. Счастливый и немного озадаченный предчувствием трудностей, я с радостью первооткрывателя просматривал рукопись, которая впоследствии превратилась в книгу «Сыновья умирают до отцов». Не вопрос, сказал я Томасу, напечатаем.

Путь от решения издать книгу до ее выхода часто очень долог. Если же речь шла о литературном взаимодействии между Западной и Восточной Германией, он был еще и тернист. Сначала знакомый журналист нелегально переправил рукопись на Запад. Потом редколлегия нашего издательства дала добро на печать — все были просто в восторге. Кстати, до нас Томас показывал свои произведения двум другим западным редакторам (не стану называть их имен), оба признали качество, но побоялись испортить отношения с ГДР из-за взрывоопасного характера текстов. Тот факт, что наше так называемое левое издательство осмелилось противостоять оппортунизму и согласилось безоговорочно принять условия автора (как было в случае с Хайнером Мюллером, «Поштучной оплатой» Миклоша Харасти и другими), Томас воспринял сначала с недоверием, а потом с большой радостью. Казалось, он прямо-таки влюбился в издательство «Ротбух». И мы договорились издать другие его произведения: стихи, заметки и пьесы.

В семидесятые годы по законам ГДР автор мог предложить свою рукопись западному издательству лишь при том условии, что ее отклонили два гэдээровских издательства, а бюро по авторским правам одобрило договор с западным издателем — действовал так называемый закон Бирмана. Томас непременно хотел опубликовать свои произведения в ГДР и после нескольких отказов до последнего рассчитывал на согласие издательства «Хиншторф». Мы тоже на это надеялись: такого рода сотрудничество оказалось бы намного предпочтительней конфронтации с бюро по авторским правам. Но сама биография Браша была скандальной: родился в семье евреев-эмигрантов, будучи сыном высокопоставленного функционера Социалистической единой партии Германии, в 1965 году исключен с факультета журналистики за «оскорбление руководящих деятелей ГДР», в 1968-м приговорен к тюремному заключению из-за распространения листовок против ввода войск в Чехословакию, во время работы на различных низкооплачиваемых должностях то и дело вызывал недовольство начальства. Что касается его прозы, то по части скандальности она не уступала его жизни: в ней он описывал тяжелые судьбы рабочих в ГДР, говорил о том, что у молодежи нет перспектив. «Хиншторф» нас подвел.

У Томаса был четкий план: «Если они не напечатают мою книгу, у меня не будет оснований для трудовой деятельности в ГДР, я подам заявление на выезд, и, как только прибуду на Запад, моя книга сразу же выйдет в издательстве „Ротбух“». Он намекнул об этом плане (или пригрозил им) в соответствующих ведомствах и прежде всего довел его до сведения ответственного за литературу министра Хёпке. Как раз в то время в Западной и Восточной Германии произвела фурор книга Райнера Кунце «Чудесные годы» — пример того, как опозорилась восточно-германская цензура. Однако большой скандал в связи с лишением гражданства Вольфа Бирмана, спровоцированная этим скандалом волна протеста и «отъезды» Сары Кирш, Гюнтера Кунерта, Юрека Бекера и многих других были еще впереди — все это произошло в ноябре 1976 года.

Наше издательство готовилось к претворению плана Томаса в жизнь: мы редактировали, набирали и правили «Сыновей». Сам Томас в это время боролся за выход книги в ГДР и задействовал для этого все влияние, которым обладал сын высокопоставленного функционера, со скандалом выдворенный из вуза. Несмотря на то что опубликовано у него было всего тридцать две страницы, он чувствовал, что его уважали и боялись. Конечно, ему нравилась возможность поставить трусливую свору чиновников перед выбором одного варианта из трех: либо вы терпите и продвигаете меня здесь, либо имеете столько же неприятностей, как с Кунце, либо даете мне уехать.