Семь сувениров - Светлана Еремеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позднее, как было уточнено в отчете, Огнев поменял свою позицию, «он понял свою ошибку». Нет никаких полярных миров – зыбкого и твердого. Есть вечный единый большой мир, составные части которого переходят то на один полюс, то на другой, меняются местами, заражаются друг другом, перетекают один в другой. Для кого-то эта осцилляция – вечная диалектика, а для кого-то – долгий процесс формирования неизбежного синтеза – твердого, перетекающего в нетвердое, и наоборот. Творение постоянно меняется. Новый мир нельзя сопоставить со старым и подводить под старые примеры. Прошлое и настоящее-будущее – несопоставимы.
Многих на кафедре, где работал Андрей, беспокоили его исследования и рассуждения, и больше всего – вопросы, связанные с верой в Создателя. Он пытался доказать, что атеизм буржуазного мира более радикальный, чем атеизм коммунистический. Коммунизм противостоит религии, то есть не отрицает Бога, а словно конкурирует с Ним, а экзистенциализм Сартра, например, усматривает абсурдность всего, в том числе и Бога. Единственное, что оправдывало эту убежденность в абсурдности Создателя – эпоха новых технологических войн, которые шокировали человека своей крайней жестокостью и заставили его усомниться в осмысленности сотворенного мира и продолжении его творения. Нередко во время конференций и заседаний кафедры Андрей вступал в яростные споры со своими оппонентами. О конкретных причинах споров никаких сведений не было.
Незадолго до ареста его внимание все сильнее притягивал Ницше, который был практически забыт в 1960-е годы. К Ницше у Огнева было особое отношение. Он считал этого философа недооцененным и ложно интерпретированным. Притом – всеми. И Третьим Рейхом и философами периода после Второй мировой. Он считал, что понимание Ницше – дело далекого будущего. И находил интерпретации его философии – очень опасным предприятием. Особенно то, что касалось понятия «Сверхчеловек». Он рассуждал о том, что данное определение относится не к конкретной личности, не вообще к человеку, а к комплексу различных обстоятельств, связанных с деятельностью множества людей.
Андрей как раз «твердый мир» сопоставлял с Аполлоном Ницше, а «нетвердый» – с его Дионисом. В Аполлоне Ницше всегда усматривал таящегося внутри Диониса, бродящего как виноград в чане с молодым вином. Аполлона в Древней Греции называли Косым – за его двусмысленные пророчества. И мир Андрей видел именно Аполлоном (светлым, четким, рациональным), но внутри которого всегда живет Дионис. Аполлон бременен Дионисом. Как и любой твердый мир – всегда на грани того, чтобы стать зыбким. Одним словом, он приходил к выводу, что в любой момент СССР может стать буржуазным западом, а буржуазный запад – превратиться в СССР.
Когда в квартире Андрея был устроен обыск, доллары обнаружили в том самом месте, которое было указано в анонимке. При этом Андрей утверждал, что впервые видит эту валюту. Да и томик Бодлера ему подкинули вместе с долларами. Когда Николай читал эту информацию, перед его глазами вибрировал нечеткий образ Вениамина Волкова, пробирающегося тайком в квартиру Андрея Огнева и подкладывающего в томик стихов Бодлера те самые доллары. Вот он оглядывался, прислушивается к каждому шороху, руки дрожат.
Позднее, до суда, во время суда и после вынесения приговора, Огнев так и не признал свою вину. Он все время повторял, что его оклеветали. Ему предъявили обвинение в том, что он распространял среди студентов идеи, чуждые советскому строю, общался с иностранцами с целью приобретения валюты и запрещенных в СССР материалов. Нашлись даже, якобы, какие-то свидетели того, как он занимался агитацией творчества запрещенных в те годы авторов. Все это Андрей не переставал отрицать, но его словно никто и не слышал. Прямо в период судебных слушаний Андрей узнал, что его бабушка умерла в больнице. Новость его буквально раздавила. Он замкнулся в себе. Практически не пытался защищаться во время заседаний. В итоге, он отправился в одну из сибирских колоний, где должен был провести восемь лет по 88-й статье, но совершил в самом лагере убийство одного из заключенных. За это преступление он получил дополнительный пятилетний срок. Убийство было признано самообороной, но срок все равно добавили. После колонии, а было это уже в середине 1970-х годов, Огнев решил не возвращаться в Ленинград. Он поселился в одной из деревень, недалеко от Иркутска.
В 1990-е годы Огнев стал отшельником. Жил в небольшом ските на берегу реки где-то в лесу, километров за десять от ближайшей деревни. Он получал от государства крошечную пенсию, а также занимался сбором ягод и грибов. На то и жил, посвятив все свое время чтению книг по философии и религии. В самом конце девяностых, уже после смерти Вениамина Волкова, Андрей был убит бродягами, пытавшимися ограбить его маленькую лесную келью. Воры искали золотые иконы, предположив, что Андрей был монахом, а нашли старые, не представлявшие для них никакого интереса книги по религии, западной и русской философии, Библию и несколько сотен рублей, хранившихся в сумке, с которой отшельник ходил в соседнюю деревню в магазин за продуктами. Убийц схватили буквально тем же вечером. Они ограбили тот самый магазин, в котором Андрей закупал продукты, напились и буянили в одном из домов деревни, пытаясь ограбить хозяина. Преступники получили за убийство отшельника и ограбление магазина по пять лет. На этом сведения об Андрее Огневе, добытые ассистентами, завершились.
Николай долго рассматривал его фотографию периода отшельничества. Худой, невысокий человек с пронзительным взглядом. Он был совсем седым, нижнюю часть лица покрывали усы и короткая борода. Он смотрел прямо в камеру, словно пронзал своим взглядом зрителя насквозь, все понимал, знал каждую тайную мысль. Фотографию сделал корреспондент одной из петербургских газет середины 1990-х годов, побывавший у Андрея с целью разузнать о его отношении к Вениамину Волкову. Ассистенты Николая откуда-то добыли эту старую газету и сфотографировали статью. Судя по тону интервью, корреспондент не был удовлетворен услышанным и откровенно сомневался в том, что Андрей простил Волкова, а также в том, что Волков не был причастен к делу Андрея Огнева. Он не стеснялся предполагать, что Огнев «кривил душой», когда заявлял, что не держал на Волкова зла, что считал его не только невиновным,
