Раскрытие тайны - Николай Загородный

Оба следственных работника понимающе переглянулись.

— Почему двести шестьдесят?

— Соревнуемся, товарищ майор, за сверхплановый выпуск продукции, не успели оформить, а держать в весенние дни резиновую обувь на складе, сами знаете, никто не разрешит, — стал было говорить Краюхин, смахивая платком выступивший на лбу пот.

— Видно, как соревнуетесь, даже пот прошиб, — усмехнулся Брагин. Он открыл дверцу «Победы» и указал место Краюхину. Тот, как угольный куль, рухнул на сиденье, опустив на колени свои багровые руки.

— Буду минут через тридцать, Максим Кириллович, а вы пока подежурьте у грузовика, — сказал Брагин Холодкову, усаживаясь рядом с Краюхиным.

В бараке были удивлены, когда во двор вернулась трехтонка с тем же грузом, с каким час назад уходила. Но появление незнакомой «Победы» всё объяснило без слов. Из цеха высыпали работницы. Они не то с испугом, не то с любопытством смотрели на своих руководителей и о чем-то тихонько перешептывались.

— Фейерверк наш здорово горел, но, конечно, когда-нибудь он должен был погаснуть. Что ж, впереди ждут новые впечатления, — казалось, весело и беззаботно резюмировал мастер фейерверков, опуская засученные рукава и забираясь в машину.

— Дурак! — зло выдавил маленький Обдиркин, занимая место рядом с Унусовым.

А Давида Моисеевича всё не было. Обычно начальник цеха всегда аккуратно подкатывал в такси к началу рабочего дня, а сейчас солнце направлялось к закату, он же не появлялся.

Ждали до темноты. Широко раскинувшийся справа город весь заискрился огнями. Кто-то, по-видимому, в этот час собирался в театр, в кино, кто-то на вечернюю прогулку, а Брагин и Холодков, опечатав цех, торопились в город на Кольцевую улицу, где жил Добин.

Через несколько ступеней третий этаж. Справа квартира 36. Один, два, три звонка — никакого ответа. Как было известно, все свои сорок пять лет Добин жил в холостяках. Значит, дома его не было.

— Неужели узнал? — проговорил Брагин.

Проблуждав около дома полчаса, они вызвали еще одного сотрудника, оставили его на Кольцевой, а сами уехали на дальнюю окраину, к особняку в вишневом саду.

5. Особняк в саду

Особняк этот трудно было не узнать даже в вечернее время. Он занимал самое уютное место на маленькой, тихой улочке, густо заросшей садами, отдаленной от звона трамваев и шума троллейбусов, от дыма и копоти заводских труб. Был только конец марта, но Брагин и Холодков, едва попав на эту улочку, сразу, казалось, почувствовали и аромат буйно цветущей с приходом весны сирени, и крепкий запах распушившихся вишен.

Впереди справа пробивался из окоп сквозь абажур мягкий голубой свет, видны были причудливые очертания каменного особняка с балконом и с цветными стрелками на веранде. Его отделяла от улицы легкая декоративная ограда и резные ворота, предназначенные, по-видимому, для проезда автомашин. Позади густо темнел терявшийся в глубине сад.

Брагин и Холодков прошли мимо освещенных окон и остановились вдали за оградой. Они допускали, что Добин находится сейчас именно в этом доме, у своей любовницы Ворошковой. Но постучаться считали преждевременным. А если его там нет? Значит, выдать себя. Добин же мог появиться в этом притягательном уголке и завтра и послезавтра, мог заглянуть хотя бы на минутку, или подослать кого-либо из своих друзей. Если же он находился в особняке в эти минуты, то завтра, безусловно, попытается выйти. Надо было дежурить. И оба стали бродить по улочке, наблюдая всё время за особняком. Они видели, как кругом гасли огни, как померк голубой свет и в окнах особняка, как тихая улочка вся погрузилась в безмятежный сон.

Ночь была холодная, иссиня-черная. Время тянулось медленно, но каждый был занят своими мыслями, и рассвет их застал всё там же. Из калиток всё чаще выходили жильцы. По улице прокатила чья-то машина и скрылась за поворотом. Оставаться на виду было опрометчиво. Брагин и Холодков разыскали участкового и поинтересовались, кто живет в карликовом домике напротив особняка Ворошковой.

— Пенсионер Хмель Василий Игнатьевич, совсем старый, а глаз на всё свой имеет, наш надежный помощник, — отвечал участковый и протянул руку вправо: — Вот и сам он появился, вышел на солнышке погреться…

Справа показался престарелый сутулый человек в овчинном полушубке. Он опирался на палку и медленно шел по улице, поглядывая на солнце.

Старик поравнялся с оперативными работниками. Узнав еще издали участкового, он приветливо поклонился и, поняв его жест, подошел. Разговор с пенсионером был кратким, но достаточным для того, чтобы он разобрался, в чем его суть.

— Милости прошу, можете быть покойны, и сам когда-то партизанил, тайну беречь еще тогда научился, — отвечал он. Медленно переставляя свою тяжелую палку, старик побрел дальше по улице.

Часа через два у дома Хмеля остановился грузовик с опознавательными знаками сельской местности. Из его кузова выскочили двое мужчин в коротких ватниках, в кирзовых сапогах, с чемоданами в руках. И почти в ту же минуту тихая улочка узнала, что у старика Хмеля сняли комнату два токаря, поступивших работать на ближний ремонтно-механический завод. Заработка своего настоящего они еще не знали, но платить условились по сто рублей в месяц, чем пенсионер был вполне доволен.

Рабочими механического завода были Брагин и Холодков. Днем они исчезали и тогда их обязанности исполнял всё тот же участковый, а к ночи появлялись и до рассвета наблюдали за окнами каменного особняка.

Прошла неделя, но Добин так и не появлялся ни в цехе, ни в своей квартире по Кольцевой, ни здесь. Теперь уже не было сомнения в том, что он знал о случившемся и скрывался. Но где? А знала ли об этом Ворошкова? Скорее всего — не имела понятия. За все эти дни она из дому никуда не выезжала. Только дважды в солнечные дни выходила на прогулку со своим жирным, неповоротливым шпицем. Он лениво плелся за своей хозяйкой, а та капризно кричала:

— Жюля скорее же, Жюля побегай чуть-чуть…

Что же дальше?

Этот вопрос уже не раз задавали себе Брагин и Холодков. Допрос задержанных пока не давал нужных результатов. При ревизии в цехе были обнаружены пятьсот пар незаприходованных сапог, двадцать тонн сажи и три тонны каучука. Но задержанные ссылались на своего руководителя — Добина. Он сам вел учет всех материальных ценностей. Они же понятия не имеют, как могли образоваться излишки.

Предстояло распутать довольно сложный узел махинаций, концы которого могли прятаться и в каменном особняке. Тогда решили ближе познакомиться с ним и с его хозяйкой. В один из вечеров на пороге дома Ворошковой появились Брагин, Холодков, сотрудница милиции Ладыгина и понятые — две женщины с соседней улицы.

— Вы с ума сошли, — сверкнув потемневшей синевой глаз, вскрикнула хозяйка особняка, увидев нежданных гостей. Она была в ярком парчовом халате, с пышной копной взбитых, выкрашенных под золото волос. Короткие рукава обнажали холеные белые руки, рисунок воротника открывал полную шею и тяжело подымавшуюся грудь.

В переднюю проникал мягкий голубоватый свет, из глубины комнат доносились звуки рояля. Музыка внезапно затихла. На крик Ворошковой выбежала рослая худощавая девушка лет восемнадцати с большими светлыми глазами и болезненным лицом.

— Уходи, уходи, дочка, тут какая-то клевета, произвол… — Ворошкова схватила девушку за руку и потянула за собой в большую круглую комнату.

— Хорошо, с чего начнете? — вызывающе бросила она, остановившись посреди комнаты. Она, казалось, только теперь поняла, с чем был связан обыск и сейчас решала, как вести себя дальше.

— Сперва пройдемте по дому, — спокойно ответил Брагин.

Прошли еще четыре комнаты и остановились в нерешительности. «Действительно, с чего начинать?» — подумал Брагин. Особняк напоминал богатый антикварный магазин. В нем было пять комнат и в каждой множество дорогих предметов, собиравшихся, казалось, многими поколениями. Резные и инкрустированные буковые столики, тумбочки и этажерки в круглой гостиной были заставлены старинными статуэтками, хрустальными и серебряными вазами, всевозможными, сделанными руками больших мастеров безделушками, стены украшены редкими картинами и гобеленами. В нише у большого венецианского окна поблескивал нетронутым лаком рояль, рядом с ним мигал экран невыключенного телевизора. Спальню заполняли широкая кровать из красного дереза, трехстворчатый шифоньер, огромное трюмо.

Когда Холодков раздвинул трехстворчатую дверь, у него зарябило в глазах от множества цветов и красок, наполнявших шифоньер. Здесь были всевозможных сортов и оттенков крепдешины, файдешины, крепсатины, капроны, тончайшие, как паутина, нейлоны, почти прозрачные шерстяные ткани. Холодков насчитал более пятидесяти висевших в шифоньере платьев, семь женских костюмов, пышные шубы из выдры, котика и голубой цигейки.