Первые шаги в жизни - Оноре Бальзак

— Вы любите искусство, сударыня? Может быть, вы и сами в нем преуспеваете? — осведомился Жозеф Бридо.

— Нет. Правда, я получила недурное образование, но чисто коммерческое. Однако я так глубоко и тонко чувствую искусство, что господин Шиннер каждый раз, закончив картину, приглашал меня посмотреть и высказать свое мнение.

— Совсем так же, как Мольер советовался с Лафоре,[44] — вставил Мистигри.

Госпожа Моро не знала, что Лафоре была служанкой, и весь ее вид свидетельствовал, что, по неведению, она приняла его слова за комплимент.

— Неужели он не попросил вас служить ему натурой? — удивился Бридо. — Художники лакомы до хорошеньких женщин.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнула г-жа Моро, на лице которой отразился гнев оскорбленной королевы.

— На языке художников «натура» означает модель. Художники любят рисовать с натуры красивые лица, — пояснил Мистигри вкрадчивым голосом.

— Ах, вот что! Я не так поняла это выражение, — ответила она, бросая на Мистигри нежный взгляд.

— Мой ученик, господин Леон де Лора, — сказал Бридо, — проявляет большую склонность к портретной живописи. Он был бы наверху блаженства, если бы вы, чародейка, разрешили ему запечатлеть на память о нашем пребывании здесь вашу прелестную головку.

Жозеф Бридо подмигнул Мистигри, словно говоря: «Да ну же, не плошай! Она недурна!» Поймав его взгляд, Леон де Лора подсел на диван поближе к Эстель и взял ее за руку, чему она не воспротивилась.

— О сударыня, если бы ради того, чтобы сделать сюрприз вашему супругу, вы согласились несколько раз, тайно от него, позировать мне, я бы самого себя превзошел. Вы так прекрасны, так свежи, так очаровательны!.. Человек бездарный, и тот станет гением, если вы будете служить ему натурой… В ваших глазах столько…

— А потом мы изобразим на арабесках ваших милых деток, — сказал Жозеф, перебивая Мистигри.

— Я бы предпочла иметь их портрет у себя в гостиной; но, может быть, с моей стороны это нескромное желание, — подхватила она, строя глазки Жозефу.

— Сударыня, художники боготворят красоту, для них она — владычица.

«Прелестные молодые люди», — подумала г-жа Моро.

— Любите ли вы вечерние прогулки, после обеда, в экипаже, в лесу?..

— О! о! о! о! о! — вздыхал Мистигри от восторга при каждом слове. — Прэль будет для нас земным раем.

— И в этом раю будет Ева, молодая и очаровательная блондинка, — прибавил Бридо.

Госпожу Моро распирало от гордости. Она парила на седьмом небе, но тут ей пришлось спуститься на землю, как бумажному змею, когда его дернут за веревочку.

— Барыня! — крикнула горничная, пулей влетая в комнату.

— Что это значит, Розали? Кто разрешил вам входить без зова?

Розали не обратила ни малейшего внимания на замечание и шепнула хозяйке:

— Его сиятельство приехали.

— Граф меня спрашивал? — осведомилась г-жа Моро.

— Нет… Но… граф спрашивают чемодан и ключи от своих апартаментов.

— Ну так дайте, — сказала Эстель раздраженно, стараясь скрыть свое смущение.

— Маменька, вот Оскар Юссон! — воскликнул ее младший сын, таща за собой красного, как пион, Оскара, который при виде расфранченных художников остановился, не решаясь двинуться с места.

— Ах, вот и ты, милый Оскар, — сказала Эстель, поджав губы. — Я полагаю, что ты переоденешься, — прибавила она, осмотрев его с ног до головы самым бесцеремонным образом. — Надеюсь, мать не приучила тебя обедать в гостях в таком затрапезном виде.

— Будущий дипломат должен знать, что как оденешься, так и оценишься…

— Будущий дипломат? — воскликнула г-жа Моро.

Бедный Оскар переводил взгляд с Жозефа на Мистигри, и на глаза ему навертывались слезы.

— Дорожные шутки, — сказал Жозеф, из жалости стараясь выручить Оскара.

— Мальчик хотел поострить, вроде нас, и прихвастнул, — не унимался беспощадный Мистигри. — Вот теперь и сидит как дурак на мели!

— Барыня, — сказала вновь появившаяся Розали. — Его сиятельство заказали обед на восемь персон; кушать они будут в шесть часов. Что прикажете готовить?

Пока Эстель совещалась со старшей горничной, художники и Оскар обменялись взглядами, в которых отразились их ужасные предчувствия.

— Его сиятельство! Кто это? — спросил Жозеф Бридо.

— Да это граф де Серизи, — ответил младший Моро.

— Уж не он ли ехал с нами в «кукушке», — заметил Леон де Лорá.

— Что вы, граф де Серизи путешествует только в карете цугом, — сказал Оскар.

— Как приехал сюда граф де Серизи? — спросил художник г-жу Моро, когда она в полном расстройстве чувств вернулась в гостиную.

— Ничего не знаю, — ответила она, — сама не могу понять, каким образом и зачем приехал граф. И мужа как нарочно нет дома!

— Его сиятельство просят господина Шиннера в замок, — сказал вошедший садовник, обращаясь к Жозефу, — отобедать вместе с его сиятельством, а также и господина Мистигри.

— Влопались! — весело воскликнул «мазилка». — Оказывается, тот пассажир в пьеротеновой карете был не мещанин какой-то, а граф. Правильно говорят — попался, который смеялся.

Оскар чуть не обратился в соляной столб; при этом известии в горле у него запершило, как если бы он хлебнул морской воды.

— А вы-то ему рассказывали о поклонниках его жены и о его тайной болезни! — напомнил Мистигри Оскару. — Вот и выходит по поговорке: не зная броду, не лезь на подводу.

— Что вы имеете в виду? — воскликнула жена управляющего, глядя на художников, которые ушли, потешаясь над физиономией Оскара.

Остолбеневший и растерянный Оскар молчал, ничего не слыша и не понимая, хотя г-жа Моро сильно трясла его за руку и не отпускала, требуя ответа. Но ей пришлось оставить Оскара в покое, так ничего и не добившись, потому что Розали опять позвала ее, прося выдать столовое белье и серебро и присмотреть самой, как выполняются многочисленные распоряжения графа. Прислуга, садовники, привратник с женой — все суетились в смятении, вполне понятном. Хозяин свалился как снег на голову. От Кава он пошел по знакомой ему тропинке к сторожке и поспел туда задолго до Моро. Сторож был поражен, увидя настоящего хозяина.

— Значит, Моро здесь, раз здесь его лошадь? — спросил у него г-н де Серизи.

— Нет, ваше сиятельство; но ему надо до обеда побывать в Мулино, вот он и оставил здесь лошадь, а сам пока пошел в замок отдать кое-какие распоряжения.

Сторож не подозревал, какое значение имел его ответ, который при данных обстоятельствах для человека проницательного звучал как неопровержимое доказательство.

— Если ты дорожишь местом, — сказал граф сторожу, — садись на лошадь, мчись во весь опор в Бомон и передай господину Маргерону записку, которую я сейчас напишу.

Граф вошел в сторожку, написал несколько слов, сложил записку так, чтобы ее нельзя было развернуть незаметно, и отдал сторожу, когда тот уже сидел на лошади.

— Никому ни слова, — сказал он. — А если Моро удивится, не найдя здесь своей лошади, скажите, что это я ее взял, — прибавил он, обращаясь к жене сторожа.

И граф устремился в парк, калитку которого сейчас же отперли по его приказанию. Человек, самый привычный к политике, к ее волнениям и неудачам, если душа его достаточно молода, чтобы любить, даже в возрасте графа, страдает от измены. Г-ну де Серизи было так трудно поверить в подлость Моро, что в Сен-Брисе он склонен был считать его скорее жертвой дядюшки Леже и нотариуса, чем их сообщником. Поэтому во время разговора фермера с трактирщиком он все еще думал простить управляющего, задав ему хорошую головомойку. Странное дело! С той самой минуты, как Оскар рассказал о почетных недугах графа, вероломство его доверенного занимало этого неутомимого труженика, этого наполеоновского деятеля лишь как эпизод. Его тщательно хранимую тайну мог выдать лишь Моро, вероятно издевавшийся над своим благодетелем с бывшей горничной г-жи де Серизи или с бывшей Аспазией времен Директории. Уйдя в боковую аллею, этот пэр Франции, государственный муж, министр рыдал как ребенок. Он выплакал свои последние слезы! Он был так глубоко оскорблен во всех своих человеческих чувствах, что теперь, позабыв обычную сдержанность, шел по парку, разъяренный, как раненый зверь.

На вопрос Моро, где его лошадь, жена сторожа ответила:

— На ней уехали его сиятельство.

— Кто? Какое сиятельство? — воскликнул он.

— Его сиятельство, граф де Серизи, наш хозяин, — сказала она. — Он, вероятно, в зáмке, — прибавила сторожиха, чтобы отделаться от управляющего, и тот в полном недоумении повернул к зáмку.

Однако вскоре Моро воротился, чтобы расспросить жену сторожа, так как, поразмыслив, понял, что для тайного приезда графа и странного его поведения должны быть серьезные причины. Жена сторожа испугалась, почувствовав себя как в тисках, боясь и графа и управляющего; она заперлась в сторожке, твердо решив не открывать никому до прихода мужа. Моро, беспокойство которого все возрастало, побежал, хоть и был в сапогах, в контору и там узнал, что граф переодевается. Попавшаяся ему навстречу Розали сказала: