Девственницы Вивальди - Барбара Квик

Невзирая на то что зеркала изгнаны из обихода тех, кто более всего жаждет глядеть в них, почти у каждой взрослой участницы coro есть в комнате хоть какое-нибудь зеркальце. Если изначально девушку определили в инструменталистки, она может надумать петь в хоре. Разумеется, по этой и только по этой причине новоиспеченная вокалистка ходатайствует у руководства, чтобы ей в комнате повесили на стену зеркало. Если она и так певица, к тому же figlia privilegiata,39 она заявляет, что ей необходимо собственное зеркало как инструмент для обучения вверенных ей платных учениц. Если же ни один из этих доводов не поможет, она накопит денег и подкупит одну из приходящих служанок, чтобы та приобрела ей зеркальце на стороне, такое, чтобы его можно было прятать в келье.

Не сомневайтесь, что ко времени появления первых месячных любая из девушек назубок помнит все комнаты, где припрятаны зеркала. Еще совсем недавно я сама прятала небольшое зеркальце в красивой серебряной рамке, подаренное мне семейством Фоскарини и украшенное родовым гербом.

Бог знает почему, когда примерка у Ревекки закончилась и подошло время ужина, я направилась в одну из «зеркальных» комнат. Наверное, мне не хотелось в одиночку делать открытие — или же я надеялась, что меня поймают и таким образом отсрочат его.

Едва ли не бегом поспешала я по пустынному коридору, а внутри разрасталась тревога. Разгадка происхождения неминуемо отрежет для меня все другие пути — включая и тот, что привел бы меня снова в объятия Франца Хорнека. Я ничего не знала о его семье, но была абсолютно уверена, что она воспротивится его браку с еврейкой.

Удивительное дело: хотя Франц еще не сделал мне никаких признаний, а лишь однажды поцеловал на балконе палаццо, я решила, что он непременно захочет на мне жениться.

Меж тем я шла в комнату, где раньше жила изгнанная сестра Челестина. У нее под кроватью было спрятано зеркальце, о чем я узнала от Марьетты — самой сведущей из нас в такого рода делах. Я тешила себя надеждой, что его не нашли, когда упаковывали вещи впавшей в немилость сестры.

Может, я хотела обновить в памяти свое лицо и сравнить его с обликом Ревекки, еще стоящим перед глазами? Не знаю. Наверное, Пресвятая Дева узрела мое плачевное состояние и привела меня именно в эту комнату, потому что, едва я проскользнула в дверь и глаза мои пообвыклись с темнотой, я учуяла дымок тлеющего фитиля и поняла, что я здесь не одна.

— Кто тут? — прошептала я.

Тишина… Ободренная мыслью о том, что я пока не совершила ничего запретного, чего нельзя было с уверенностью сказать про затаившуюся в комнате особу, я повысила голос:

— Покажись! Не то я встану сторожить у дверей, а сама пошлю кого-нибудь за сеттиманьерой!

— Как ты жестока, Аннина!

Голос принадлежал Клаудии. Она чиркнула кремнем, и при свете свечи я увидела два ее лица: одно настоящее, а другое — отраженное в зеркале, которое она прислонила к изголовью незастеленной кровати сестры Челестины.

Я прикрыла дверь и села на жесткое монашеское ложе рядом с подругой. Мы обнялись, шепотом поприветствовав друг дружку. Без сомнения, нам обеим значительно полегчало от мысли, что это именно мы двое тут встретились. Затем Клаудия отстранилась и разжала передо мной кулак — на ее ладони лежал предмет, напоминающий завернутую в бумажку конфету с двумя скрученными хвостиками. Я порылась в кармане и достала Ревеккин подарок — он как две капли воды походил на вещицу в руке у Клаудии.

— Я жду весточки от Скарлатти. Прости, что я ничего тебе не говорила, Аннина! Я понимала, что тебе попало бы за это куда больше, чем мне.

Мне и в голову не приходило, что Франц Хорнек может передать мне записку через кого-нибудь. Сколь умудренной в житейском смысле была Клаудия по сравнению со всеми нами! Она аккуратно развернула тонкую бумажку, разгладила ее на постели, а затем поднесла к пламени свечи — и тут встретила мой взгляд:

— Там ничего не написано — nichts!40 Там всего-навсего…

— Шоколад! — сказала я, развернув свой пакетик.

В глазах Клаудии блеснули слезы, но у меня рот наполнился слюной: в те времена шоколад был для нас изысканнейшим из лакомств. Родители Клаудии иногда присылали ей шоколадные конфеты, и я просто преклонялась перед ее щедростью, когда она охотно ими делилась.

Ничто, я уверена, не в состоянии так приблизить живое существо к райскому блаженству, как вкус шоколада. Теперь, когда я снискала некоторую славу, мне время от времени доводится баловать им себя. Но в отрочестве я готова была навеки отречься от царствия небесного за одну возможность вкушать это яство. Шоколад — единственная из земных радостей, которую бы я не променяла на все посулы вечного райского блаженства.

Я внимательно рассмотрела конфетку. По размеру она была такой, что внутри поместилась бы только самая маленькая из диковинных русских куколок, что носит с собой Ревекка, — та, что не больше фасолины. Которую нельзя открыть, вдруг подумалось мне, и сердце мое сжалось.

Пока гостинец Клаудии плавился у нее в кулаке, я приоткрыла рот и положила сласть на язык с благоговением причащающейся, принимающей гостию. Я твердо решила смаковать ее как можно дольше. Шоколад за щекой постепенно таял, понемногу распространяя во рту свое волшебство, а язык мой осторожно прикасался к конфете, пытаясь дознаться, состоит ли она сплошь из шоколада или скрывает некую начинку. Внешняя оболочка постепенно истончалась, и сквозь нее проступало ядро — вытянутое, с заостренными концами. Оно сразу вызвало у меня знакомые воспоминания.

Я тщательно обсосала с начинки шоколад — никогда еще сласть не казалась мне столь горькой. Я выплюнула остаток конфеты на ладонь и не захотела поверить своим глазам: это была всего лишь миндалинка. Тогда для пущей уверенности я разгрызла ее.

Клаудия к тому времени уже лила слезы по поводу задержавшихся в пути указаний от возлюбленного, а я удрученно взирала на половинки миндального ядрышка. В это мгновение наши глаза встретились — мы прыснули со смеху и, раз начав, уже не могли остановиться.

Степень близости людей ко мне я измеряю их способностью смешить меня до изнеможения. Мы так давились смехом, боясь расхохотаться в полный голос, что еле дышали, и скрещивали ноги, чтобы не обмочиться. Когда же Клаудия кашлянула и испустила ветры, мы обе свалились с кровати, опрокинув свечу.

Я до сих пор удивляюсь, каким чудом старая келья сестры Челестины тогда не занялась пламенем.

В то время все вокруг меня было словно накалено. В самых заурядных событиях повседневной жизни я видела знаки и знамения, воображая, что все они имеют ко мне отношение. Я страдала от вымышленных обид, и любое осуждение слышалось мне в десять раз громче, чем похвала. Я была столь неразрывно связана со своими подругами, что не могла представить, как у жизни хватит решимости разлучить нас. Я была совершенно наивна.

Ближе к концу репетиций Ревекка принесла на примерку наши сметанные на живую нитку платья — и привела с собой ученика. Воспитанницы тут же принялись хихикать и перешептываться, потому что подмога, несмотря на женоподобность и жеманность в обращении, имела несомненное отношение к мужскому полу.

Это был безобидный на вид юноша тонкого и хрупкого телосложения. Коже на его лице могла позавидовать любая из нас.

Ни для кого не было секретом, что мальчиков из разных приютов иногда отдавали в ученики к портным, и на первых детских уроках — еще до того, как figlie di coro отсеивались от figlie di comun, — мы все, девочки и младшие мальчики, вместе учились не только читать и считать, но также и шить, и прясть.

Только когда Ревеккин помощник с полным ртом булавок, присев на корточки, занялся моим подолом, я разглядела в его глазах озорные искорки и прижала ладонь к губам, чтобы не рассмеяться вслух.

— Сильвио, ты? — шепотом воскликнула я.

— Ш-ш! Да-да, я знал, что увижу тебя здесь. Я слышал, что ты теперь в coro. Какая ты хорошенькая, Аннина!

— Вовсе нет!

— Скажешь тоже! Хотел бы я иметь такие глазищи — и такую милую попку!

Я не смогла удержаться от смеха, и Ла Бефана, которая надзирала за примеркой, полыхнула на меня взглядом и громким отчетливым голосом объявила, что всякая лишняя болтовня исключается. Ревекка повернула мне голову набок и вытянула мою руку вдоль тела, чтобы уточнить длину рукава.

— Что, вы в детстве играли вместе? — спросила она, наклонившись совсем близко.

Я понимала, что должна быть благодарна ей за конфету, но мне было обидно, ведь Ревекка нечаянно подала мне надежду — и тут же ее лишила. Я кивнула, не ответив даже улыбкой, которую она явно ждала.

Мы с Сильвио прежде сидели вместе на всех уроках, пока меня не забрали из группы comun и не сделали iniziate. Кажется, так давно это было! Потом его и вовсе отослали из приюта — как и всех мальчиков-подкидышей, достигших десятилетнего возраста. Выходило, что мы не виделись четыре года — ничтожный срок для любого взрослого, но для меня тогдашней равный целой жизни.