Тайная дипломатия — 2 - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А ноги понесли меня на Кузнецкий мост, в ресторан "Европейский". Я там уже побывал, кормят неплохо. И думаю, что официант сумеет разменять мои доллары на наши деньги, чтобы мне не бегать в сберкассу. Конечно, там могла оказаться и Лиля Брик, но костюмчик на мне нынче не того фасона, чтобы женщины западали. И кольт в кармане, так что, отобьюсь, если что.
Только я сдал пальто в гардероб (слегка замешкался, вытаскивая кольт из кармана и пристраивая его за поясом) и прошел внутрь, в залу, отделенную плюшевой шторой, как тут же пожалел, что явился в этот ресторан.
Внутри кого-то били. Некто в гимнастерке, стоявший ко мне спиной, тузил молодого, но уже мордастого человека, чей облик показался знакомым. Ох ты, так это же товарищ Бывалов, он же товарищ Огурцов, а также фельдмаршал Кутузов! А еще — бродяга в замечательном фильме «Праздник святого Йоргена». Игорь Ильинский, только еще молодой. Определенно, у меня сегодня театральный день. Придется спасать великого артиста. А кто его бьет-то?
Я сделал шаг по направлению к драке, как услышал:
— Я для чего германского посла убивал, чтобы такая тля, гадила в приличном месте?
Ох ты, боже мой! Так это же Яков Блюмкин. Еще не вдрызг пьяный, но уже выпивший.
Блюмкин бил актера не всерьез, не кулаками, а лишь отвешивал ему затрещины, отчего голова у парня моталась из стороны в стороны, но Ильинский отчего-то не давал сдачи. Но все равно, не дело это актеров бить. Я сделал еще один шаг, а Блюмкин вытащил пистолет и начал размахивать им в воздухе.
— Я тебя шлемазл сейчас пристрелю, а мне за это только спасибо скажут.
Нет, лучше бы я с Лилей Брик встретился.
К Блюмкину метнулся рыжий парень в косоворотке и принялся отбирать оружие у разъяренного убийцы Мирбаха. Рыжий действовал храбро, но неумело — вцепился в руку, повис на ней всем телом, пригибая к полу.
Пришлось мне все-таки вмешиваться. Ухватив Блюмкина за кисть руки, резко ее выкрутил. Яков заверещал от боли и выронил пистолет, а я, автоматически отметив, что это браунинг, пнул по нему от греха подальше, зашвырнув оружие куда-то под стол.
Придерживая Блюмкина, нарочито весело сказал:
— Как ни увижу товарища Блюмкина, так вечно он хулиганит. И чего это он?
— Отпусти, сука, больно же, — прошипел в ответ Яков, а когда я ослабил захват и повернул главного авантюриста Советской России лицом к себе, тот выдохнул перегаром. Вот, скотина. — Ты?!
— Ага, — кивнул я, отпуская Якова и поинтересовался. — Ты почто, товарищ, выдающихся артистов бьешь?
— Это кто, выдающийся-то? — удивился Блюмкин. Небрежно кивнув на Ильинского, спросил. — Этот, что ли?
Будущая звезда театра и кино и впрямь не производил впечатление выдающегося актера. Был он в лоснящемся фраке, с дырками, проеденными молью и в старых, не раз штопаных башмаках. Фрак, скорее всего, Ильинский позаимствовал в костюмерной, а вот ботинки свои, родные. Приличную обувь актеры уже давным-давно растащили и загнали на рынке, а костюмы еще могли и сохраниться.
— Так вырастет еще и до выдающегося, и до великого, — пожал я плечами.
— Вырастет он, как луковка, головой вниз, — фыркнул Блюмкин. Посмотрев на рыжего парня, попросил. — Серега, достань-ка мой пистолет, он под стол улетел. — Пока Есенин — а кто же это еще, если рыжий, да еще и Серега, лез под столик за браунингом, Яков Григорьевич объяснил мне, в чем состояла провинность актера. — Этот мешугер, у которого нет денег на ваксу, решил почистить свои драные боты шторой.
Штора была облезлой, но все равно, использовать ее не по назначению неправильно. Плохой пример подает великий актер подрастающему поколению. Вздохнув, я сказал:
— В принципе, против пары затрещин за нецелевое использование чужого имущества не возражаю, но стрелять — уже перебор.
— Я самого германского посла завалил, не стал бы я руки пачкать о всякую шелупонь, — махнул рукой Блюмкин и пошел к своему столику, уставленному пустыми и полупустыми бутылками, где уже сидел Есенин, вертевший в руках пистолет и еще какой-то парень, с длинным и узким лицом, а я, приобняв Ильинского за плечи, повел его к выходу.
— Игорь Владимирович, вы не гимназист, а я не ваш классный наставник. Воспитывать не стану, скажу лишь, что мне очень стыдно за выдающегося артиста.
Ильинский обалдело смотрел на меня. Возможно, удивился, что незнакомый человек назвал его по имени и отчеству, да еще и выдающимся актером обозвал. Впрочем, даже начинающий артист считает себя выдающимся, но ему гораздо приятнее, если это признает публика.
Усевшись за столик, заказал официанту полюбившиеся с прошлого раза харчо и антрекоты. Морса не оказалось — верно, Блюмкин все выпил, пришлось ограничиваться чаем, потому что все остальные напитки оказались алкогольными.
— Доллары берете? — поинтересовался я у официанта.
— Берем-с, — по старорежимному отозвался тот, предупредив. — Но сдачу с них в советских дензнаках даем.
— Десять баксов — это сколько в рублях?
— Баксов? — не сразу сообразил официант, но быстро сориентировавшись в новом термине, сообщил. — Ежели, по триста тысяч за штучку, то десяточка выйдет в три лимончика.
— А что так дешево? В Питере за доллар пятьсот дают, — удивился я.
— Так то в Питере, — поднял брови официант. — У нас, товарищ, столица, у нас здесь валюты больше, чем в Питере, соответственно, цены ниже.
— Тогда я лучше в другое место пойду, поищу, где выгоднее, — заявил я, хотя по правилам хорошего тона, если ты уже сделал заказ, то уходить нельзя.
— Нет, подождите, — заволновался официант. Наклонившись к моему уху, сказал. — Товарищ, могу дать за десятку четыре лимона, да еще и обед бесплатно, но больше никак. Соглашайтесь. В Москве вы лучшего предложения не получите.
— Ладно, давай четыре, — согласился я, прикидывая, что по стремительно рвущимся вверх ценам обед тоже обойдется в немалые деньги, а искать более выгодную скупку мне лень. И, вообще, если бы не влияние моей новой знакомой и подчиненной Марии Николаевны, я согласился бы и на триста тысяч за бакс.
Решив финансовые вопросы, я сидел в ожидании заказа, надеясь, что Блюмкин, увлеченный распитием оставшейся водки, забудет о моем существовании. Как же. Яков Григорьевич, сказав что-то своим собутыльникам, твердой походкой подошел к моему столику и, не спросив разрешения, плюхнулся на стул. Поймав мой не слишком
