Хроники неправильного завтра - Лев Вершинин

— Вставай, красотка. Йошко Бабуа будет с тобой танцевать!

Уйди, карлик… не хочу… не хочу…

— Я — Бабуа!

Становится совсем тихо. Все чего-то ждут. Отпусти руку, мне больно!

— Дэвочка, музыка ждет!

— Я никуда не пойду!!! — кричу изо всех сил.

— Я — Бабуа, и ты пойдешь со мной. Пока — только танцевать…

Он тащит меня из-за столика, и мне страшно. Голова раскалывается. Туман словно выдуло. Аль, трус, ничтожество! Эвелина, где ты?! Люди-и-ии! Нет, нет! Людей нет. Белые лица вокруг — как маски. Страх и интерес, шепот: «Бабуа, Бабуа, глядите, Бабуа!». И только давешний парень прорывает толпу. «Отпусти сестру, друг-землянин, ибо сказал Вождь: поднявший руку на сестру — плохой брат!» Скалится носатая рожа: «Отойди, бичо!» И шепот со всех сторон: «Отойди, это же Бабуа…» Но поверх шепотка — мелодичный голос: «Позволь напомнить, друг-землянин, что и так сказал Вождь: не внимающий брату — не брат!» Короткий смешок: «Понюхай, бичико, смертью пахнет!».

Меня отпустили, и я падаю на стул под омерзительное хихиканье. Прямо надо мной две тени, большая и крошечная. О чем они?

— Жаль, землянин, но сказано Вождем: не внимающий умолкнет…

Почему так тихо? Совсем-совсем тихо! Только медленно звучит в сумраке бара: «Дай. Дан. Дао. Ду», — и большая тень летит на визжащие столы, сметая вилки, фужеры, блюда с объедками. Какой грохот… и как раскалывается голова… Где я? Почему я тут? Кто-то маленький, чернявый, прикрывшись табуреткой, кричит: «Бабуа бьют!» — и к стенам отлетают пиджаки. Воняет пОтом. Парнишка деловит и спокоен, он вроде даже не движется — но вслед за пиджаками под стенки отправляются их владельцы. Вновь возникает носатый: в одной руке нож, в другой — обломок бутылки, он идет прямо на меня, мне страшно… но мальчик рядом, а на стойке, притоптывая пухлыми ножками, надрывается ветеран сцены:

— Бабуа, стой! Бабуа, ты его не знаешь — это артист! Лончик, я тебя умоляю, береги пальцы!

Снова рев и возня в середине зала. Ничего не вижу. Только обрывки криков:

— Атпусты! Получай, гад! Не нааааа… Всем оставаться на своих местах! Руки за голову! Хлопцы, атас! Ментовка! Лончик, не надо, они при исполнении!

На мой столик тяжело шлепается кобура с обрывком портупеи.

— Стррррелять буду! Шэни дэда…лять буду! Чем, волчина? У-хх! Дайдандаоду! Маляка! ААААА! Верни оружие, су… Не падхады, я Бабуа! Бабуа? Лончик, можно я ему чуточку ударю?

…Я не помню, как оказалась в номере. Толстяк, потирая оцарапанную лысину, убежал говорить о чем-то с сержантом. Боже, как стыдно…

Лон принес воды.

— Выпей, сестра, тебе будет легче.

— Почему ты меня называешь сестрой?

— Ты красивая. Ты похожа на птицу токон.

Боже, боже, боже… какие у него глаза! Он смотрит на меня, как я в детстве глядела на отцовскую Библию. Он же еще ребенок… Но он не карлик. Он — мужчина. С таким спокойно, такой не обманет, не бросит, не предаст. Принцы остались в сказках. Я одна… Господи, совсем одна… как плохо, как страшно быть одной, я не хочу, не могу быть одна. Иди ко мне!.. ну же, ну… какая у тебя гладкая кожа, какие мягкие волосы… нет, милый, нет, не больно… можно, все можно… поцелуй меня, скорее… не бойся, я хочу тебя, Аллан…

— Мое имя Лон! — он отшатнулся. — Тебе уже лучше, сестра?

Я провалилась в пустоту, и мне снились страшные сны…

Когда я открыла глаза, в висках ломило, горло пересохло; аккуратно одернутая юбка прикрывала колени, а на голом полу под зеркалом спал мальчик… как же его имя?

Я не стала будить. Зачем? Стыдно…

В холле ко мне подошли двое в строгих черных костюмах. Учтиво приподняв шляпу, тот, который казался постарше, негромко сказал:

— Синьорина Маккелли? Дон Аттилио Шарафи приносит вам свои глубокие соболезнования…

6

Но и тех, кто в великой, суетной, жалкой гордыне своей отверг, не размыслив, милость и благость Твою, лишь внешне признавая заповеди Твои и подменив подвиг мишурой, нарушает их ежечасно, — и их не накажи сверх вины, Человеколюбец, ведь есть они таковы, каковы есть, не без воли Твоей и, возомнив многое, лишь опустошили сердца свои в погоне за тем, что невесомо будет в чаше на Страшном Суде Твоем, Господи. Просвети же таких, дабы укрепилась рука гордых и гордыня их послужила наконец добру и любви, яко все в руце Твоей, Господи…

Рассказывает Дон Аттилио Шарафи, Администратор Хозяйства. 68 лет. Гражданство неизвестно.

23 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

В последнее время я все чаще бываю на панихидах. Смерть раньше мало занимала меня, она была необходимым атрибутом Дела, и в молодости я относился к ней так же, как к одному из постоянных партнеров по бриджу. В те годы я не мог представить себя на месте виновника торжества. А теперь мне каждую ночь снится крематорий. Что поделаешь, старость.

Уходят приятели, друзья, просто знакомые. Уходят сотрудники. Я много думал об этом и точно понял, что самое неестественное на свете — это естественная смерть. Когда человек, благополучно разминувшийся с пулей, ножом, удавкой и газовой камерой, в одно прекрасное утро просто не просыпается, заставляя тем самым жену плакать, родню суетиться, а меня снова надевать залоснившийся черный сюртук. Придет день, и мой старший сын Джанкарло наденет этот сюртук, провожая меня. Традиция! Но я все же надеюсь, да и доктора обещают, что это случится нескоро.

Смерть в молодости не лишена преимуществ. Гримерам не приходится много работать над лицом. Но не всегда и молодость берет свое. Чтобы привести в порядок то, что осталось от Холмса, мне пришлось уплатить специалистам кругленькую сумму. Впрочем, я был ему многим обязан.

Не знаю, тверд ли был в вере мой молодой друг. Скорее всего, нет. Он был еще не в том возрасте, когда думаешь о душе. И я не думал бы о душе на его месте, принимая во внимание то, как смотрела на него эта девушка в отеле. Конюх Хозяйства, Мусаиб, проявил излишнее рвение и наблюдал за Холмсом и его подругой даже в такие мгновения, которые никак не интересуют старых доброжелателей стина.

Я телеграфировал в «Мегапол», а организацию церемонии поручил Бибигуль. Она имеет опыт в таких делах, а кроме того — она моя жена, и на нее я могу положиться. Когда мы выходили из храма, жена вела девочку под руку — у бедняжки совсем не было сил.

Холмс умер, как жил. На его теле насчитали двенадцать ран, и ни одной в спину…

Когда мы впервые встретились с ним, у мальчишки были злые щенячьи глаза, и он долго не хотел слушать старшего. Впрочем, и я бы никогда не связался с «Мегаполом», но это была единственная возможность наконец-то вывести из игры Наставника Пака. Наставник был слишком старомоден и не чуял новых веяний. Он чрезвычайно ценил мишуру, обряды и громоздкие титулы. А самая опасная традиция — слепо следовать традициям. То, что при нем называлось «Организацией», фактически не существовало: сотни слабо связанных контор и формальный, редко собиравшийся слет планетарных капо. Пак устраивал всех, и скорее всего поэтому дожил до девяноста. Он любил порассуждать о своих заслугах, но заслуги рядовой гориллы не увенчиваются званием «капо деи тутти капи». Я понял, что пора сказать слово, когда Пак заказал коллективу авторов книжку воспоминаний. Бедняга надеялся получить Нобелевскую по литературе.