Игрушка судьбы: Фантастические романы - Клиффорд Саймак

«А ведь это действительно было клеймом», — думала она. Как бы ни старалась она относиться к своему увечью с неженской трезвостью и безразличием, как бы ни выставляла напоказ то, что спрятать было невозможно.

Но не Джейсон, не только Джейсон держал ее здесь. Еще — старый кардинал Феодосий, тот самый, что навещал ее каждый день, усаживался на табуретку и разговаривал с ней часы напролет — так, будто она была роботом или он — человеком. Кое-кто посчитал бы его брюзгой и маразматиком, но ничего этого не было и в помине, теперь она это понимала и готова была поспорить с любым, кто стал бы потешаться над кардиналом. И еще он добрый. Джилл раньше и в голову не приходило, что робот может быть добрым, а Енох был добрым, внимательным, предупредительным и заботливым. Поначалу она немного побаивалась его и, согласно строгому этикету, называла преосвященным, но сама не заметила, как вышло, что они стали просиживать в библиотеке часы, как заболтавшиеся допоздна школьные подружки. И он нисколько не возражал против подобной фамильярности, неформальности их бесед — похоже было, что он не прочь немного отвлечься от забот и поболтать с той, что так недавно в Ватикане, и постоянно забывал, сколько ему лет и какой высокий пост он занимает.

Джилл понемногу приходила в себя. Мысли ее переключились на математический мир, о котором столько рассказывал Джейсон. Он старался как мог описать ей все, что видел и чувствовал там, но, судя по всему, это было такое место, впечатления от которого передать было непросто, ибо почти невозможно облечь в слова.

А на улице по-прежнему звучали крики.

«Кого они зовут? — прислушалась Джилл, — Уж не меня ли? Хотят еще раз убедиться, что чудо свершилось? Господи, какие же они все дураки, какие непроходимые тупицы!»

Чтобы отвлечься от воплей за окном, она снова задумалась о математическом мире. «Есть вещи, которые словами не передать», — сказал Джейсон. Что же это за мир? Что за цивилизация, настолько самодостаточная, что основывается на логике, настолько развитой и несравнимой с людскими представлениями, как слияние атомов несравнимо с изготовлением примитивных орудий из камня? Компания странных кубиков, сидящих на бескрайней зеленой равнине и манипулирующих сложнейшими символами… Чем они занимались? Играли в хитроумную игру или решали проблемы величайшей важности? Что значили эти уравнения и графики? Были ли они зрительным выражением инородного мышления? Может быть, это была компания мудрецов, собравшихся для дружеской беседы и обсуждавших какую-нибудь невероятную гипотезу, а может быть, они проводили время в долгом, медленном поиске и формулировании универсальных истин? Может быть, обитатели математического мира когда-то, давным-давно, добрались до границ пространства и времени, а потом вернулись на свою прародину, где бы она ни была? Может быть, они где-то путешествовали поодиночке, а теперь собрались все вместе и им было что порассказать друг другу?

«Насколько же, наверное, — думала Джилл, — они были потрясены внезапным вторжением Джейсона — представителя формы жизни, образчики которой, может быть, и встречались им когда-то, да они их давным-давно позабыли, а может, и не видали никогда. Нечего удивляться, что они так переполошились, глазам своим, если можно так выразиться, поверить не могли, — даже дом построили для Джейсона, не иначе как для того, чтобы упрятать его подальше, чтобы подумать, пока его не видно, что же это такое свалилось на их головы. Господи, какие головы… Но ведь одарили! Одарили, как гостеприимные хозяева могут одарить чужеземца, который случайно забрел в гости!»

Джилл устроилась поудобнее… и вдруг заметила в темном углу гостиной слабое свечение.

«Так, — сказала она себе, — поздравляю вас, мисс Роберте, допрыгалась, голубушка. Вот вам и галлюцинация…»

Но видение не пропадало — свечение собралось в сверкающий блестками шарик — маленькую искрящуюся сферу.

— Шептун? — мысленно спросила Джилл, стараясь произнести слово так, как ей рассказывал Джейсон.

— Ты видишь меня, Джилл? — спросил Шептун.

— Я вижу тебя, Шептун.

— И слышишь меня, Джилл?

— Да, я слышу тебя.

Она оцепенела от изумления, думая: «Нет, это невозможно. Джейсон никогда не говорил, что Шептун может прийти ко мне и заговорить!»

— Джейсон велел мне не трогать тебя, — сказал Шептун. — Я сказал ему, что я и с тобой мог бы разговаривать, но он запретил. Но, Джилл, я должен был прийти к тебе!

— Все нормально, — успокоила его Джилл. — Ничего не бойся.

— Может быть, ты сумеешь видеть лучше Джейсона. Сумеешь лучше разглядеть.

— Разглядеть? Что разглядеть?

— Обитателей математического мира.

— Нет! — воскликнула Джилл, — Нет, только не это!

— Почему? Думаешь, это страшно?

— Да, мне страшно. Они такие… ужасные!

— Но им ты обязана тем, что случилось с твоим лицом.

— Что правда, то правда.

— Джейсон вернулся с подарком. Они и тебе сделают подарок. У них много чего есть.

— Почему они должны мне что-то дарить?

— Не знаю. С Джейсоном я много узнал, но не все.

— Джейсон мне ничего такого не говорил.

— Джейсон не мог видеть и узнать всего, что узнал я. Мы видели и узнавали там по-разному, потому что мы сами разные. Думаю, я тоже не мог постичь того, что постиг он.

— Но разве я сумею понять больше Джейсона?

— Может, не больше, но — по-другому. Джейсон видел то, чего не увидеть тебе, а ты увидишь то, чего ему не увидеть.

— Но… Шептун, я все равно не могу туда отправиться! Я же не видела этот кристалл!

— Я был там, — сказал Шептун, — Этого достаточно. Математический мир запечатлен во мне. Я смогу найти дорогу.

— Шептун, я не знаю… Шептун, я не могу!

— Ты боишься? Не бойся! Мы же с Джейсоном вернулись. Это не опасно.

— Как ты можешь судить? Может, вам просто повезло?

— Но это очень важно, Джилл.

— Я должна подумать.

— Ну вот… Джейсон говорил, чтобы я не приставал к тебе, теперь он рассердится.

— На этот счет не волнуйся. Я же сказала.

— Я больше не буду. Скажешь «уйди», и я уйду.

«Не могу! Не могу! — твердила про себя Джилл, — А вдруг я там сойду с ума или превращусь в статую? И зачем это мне? Джейсон уже был там. Не надо мне туда! А все-таки…»

Джилл упрямо закусила губу.

— Никогда в жизни, — сказала она Шептуну, — я ни от чего такого не отказывалась. Не отказалась от Харизмы, к примеру. Всегда, если где-то было что-то достойное интереса, я первая мчалась туда и смотрела.

И это было так. Она, прирожденный репортер, отправлялась куда угодно — не важно, что внутри она дрожала от страха при мысли о том, что может встретиться ей на пути к цели. Но она шла вперед, сжав зубы. Случались всякие переделки, но она всегда ухитрялась вернуться и привозила с собой испещренные записями блокноты и рулоны кинопленки. Нервы на пределе, зато полно материала.