Настоящая фантастика – 2015 (сборник) - Василий Головачев

Как пишет автор лучшей творческой биографии Стругацких Войцех Кайтох, «Нападки в прессе 1969 года были уже «пинанием лежачего»… Стругацкие уловили изменение политической ситуации, сориентировались в том, что открытое (в советских условиях) следование реформаторским, оппозиционным и воспитательным стремлениям несовместимо в дальнейшем со статусом легальности. А терять этот статус они не хотели… Поэтому им пришлось отказаться от занятий политикой, отречься от демонстративного вольнодумства…»

Разумеется, это не значит, что они отказались от вольнодумства неявного. «Пикник на обочине» полон им до краев. Однако маскировочные действия авторов привели к неожиданному эффекту. Прочтение генеральных смыслов повести вызвало к жизни несколько разных трактовок.

Кто-то воспринял ее как «критику западного общества», удар по «загнивающему капитализму», «мещанству» и т. п. Действие-то происходит в глубоком тылу проклятых буржуинов…

Подобного рода реакция возникла лишь у тех, кто не смог или не пожелал пробиться сквозь внешнюю оболочку повести, сквозь ее «камуфляж».

Илана Гомель наивно увидела в «Пикнике» какую-то «гносеологическую открытость» и «свободу от идеологических схем» (статья «Братья Стругацкие: поэтика цензуры»). Вот уж дудки! Какая там открытость. Илана Гомель считает, что «интеллектуальное ядро» повести составляют безнадежные попытки землян понять значение артефактов из зоны и… «намерения их создателей». Вот уж странное заявление: простой парень Рэд Шухарт ни в одном глазу не исследователь. Он в гробу и в белых тапочках видел намерения тех, кто создал «пустышку», «ведьмин студень», «черные брызги» и т. п. За все эти хабаринки можно получить «зелененькие» – вот и вся суть его отношения к Зоне. Каждый из героев, по мнению Иланы Гомель, натыкается на «непреодолимый барьер познания непознаваемого, нахождения имени тому, что за пределами всех привычных языковых схем». Далее Илана Гомель пускается в филологические игры: «Зона становится означающим без реального референта; но именно благодаря своей семантической «пустоте» она указывает на реальность – в том числе политическую – как на неустойчивую конструкцию, временный артефакт, шаткую структуру идеологем, выстроенную властью и культурой. Находясь за границами социального договора о природе действительности, Зона делает эти границы осязаемыми и тем самым указывает на возможность их изменения».

Всё это очень тонко и многозначительно, но совершенно ошибочно. Можно, конечно, сплести ажурное кружево из водосточных труб, но для этого есть и более уместные материалы.

В повести четко, прямым текстом, говорится о слишком большой устойчивости политической и культурной системы мира. Именно эта устойчивость порождает пессимистические ноты в оценке действительности главными героями, в т. ч. и теми, кто служит устами авторов. Система должна быть изменена… но как? какими орудиями? какими методами? где у нее уязвимые места? Не против «шаткой структуры» придется идти – против глыбищи! Очень, очень трудная задача…

Однако и те, кто понимал творчество Стругацких намного глубже, не пришли к единому мнению.

Вот, например, Л. Филиппов в статье «Чутье на неисправности» высказался следующим образом: «Опытный ученик школы Стругацких найдет здесь аллегории, каких нет, пожалуй, больше нигде. Прежде всего – на тему «наука – фантастика – религия»». Линия религиозных аллегорий, с точки зрения Филиппова, видна прежде всего в душевной трансформации Шухарта, произошедшей во второй половине «Пикника»: «К концу повести Рэд уже не способен мыслить в таких категориях, как «дыра в светлое будущее». Да и ученые, похоже, не слишком продвинулись в попытках понять… Что же остается пессимисту? Выбор невелик: или отчаяние, или вера в чудо…». С того момента, когда Шухарт уверился в возможности чуда, он – «выразитель самых что ни на есть религиозных чаяний человечества». Да и действие повести, по мнению Филиппова, «…выходит на ветхозаветные аналогии. Для чего приходится ввести в список действующих лиц совершенно новую фигуру. Агнца». Под «агнцем», приготовленным к жертвоприношению, понимается Арчи, которому суждено погибнуть под занавес. В том, что выход в религию для Стругацких означал последнее движение ума перед полным отчаянием, Филиппов, очевидно, прав. И, разумеется, авторы повести не могли видеть в подобном движении ничего позитивного. Но сама линия религиозных аллегорий маргинальна для повести. Не столь уж значительную смысловую нагрузку она несет.

Тот же Кайтох предложил иную интерпретацию. Он указал на текст, дающий ключ к верному пониманию нескольких крупных произведений творческого дуэта, написанных в конце 60‑х и 70‑х годах.

Это предисловие Стругацких к роману Клиффорда Саймака «Всё живое», вышедшее под названием «Контакт и пересмотр представлений» (1968).

Там почти открыто высказаны идеи Аркадия и Бориса Натановичей, нашедшие самое яркое, самое очевидное отражение в их художественных текстах, не исключая и «Пикник»: «Проблема Контакта является одной из граней, частным случаем, иллюстрацией более общей, по-настоящему кардинальной проблемы: глубокого разрыва, существующего в настоящее время в мире между стремительным прогрессом технологии и отсталым буржуазным мировоззрением… Мы совершенно убеждены в том, что пересмотр философских, социальных и моральных представлений надо готовить исподволь, с нарастающей активностью. Не позволять массовой психологии так далеко отставать от гигантских изменений, происходящих в мире. Сосредоточить все усилия общества на воспитании Завтрашнего Человека, Космического Человека, Человека Коммунистического. В огромном большинстве стран мира воспитание молодого поколения находится на уровне XIX столетия. Эта давняя система воспитания ставит своей целью прежде всего и по преимуществу подготавливать для общества квалифицированного участника производственного процесса. Все остальные потенции человеческого мозга эту систему практически не интересуют. Неиспользование этих потенций имеет результатом неспособность индивидуума к восприятию гигантски усложнившегося мира, неспособность связывать примитивно-психологически несовместимые понятии и явления, неспособность получать удовольствие от рассмотрения связей и закономерностей, если они не касаются непосредственного удовлетворения самых примитивных и архаичных социальных инстинктов. Однако неиспользованные потенции остаются скрытой реальностью человеческого мозга, и в них залог грядущего прогресса человечества. Привести эти потенции в движение, научить человека фантазии, привести множественность и разнообразие потенциальных связей человеческой психики в качественное и количественное соответствие с множественностью и разнообразием связей все усложняющегося мира – вот цель и содержание гигантской революции духа… Эта революция, на наш взгляд, наряду с коренными социальными преобразованиями должна стать основной задачей человечества на ближайшую эпоху. Она огромна. Никакой отдельный человек не в силах поставить ее во всей широте и глубине. Она является объектом деятельности целых правительств, крупнейших психологов, педагогов, самых талантливых администраторов. Однако уже сейчас ясно, что важная роль воспитания Человека в человеке принадлежит литературе… Речь идет о долговременном массированном воздействии хорошей литературы на общественную психологию, об исключительной способности литературы концентрировать в себе и выражать в художественных образах и поражающих воображение ситуациях новые тенденции, едва намеченные в сухих статистических таблицах или в высказываниях передовых ученых и политических деятелей, чутко улавливать зачастую еще не осознанные сдвиги в системе представлений передовых слоев общества и делать эти тенденции и сдвиги достоянием широкого читателя. Иными словами, речь идет о способности литературы подтягивать устаревшее массовое мировоззрение до уровня новейшего, космического, коммунистического мировоззрения, соответствующего уровню технологического и социального прогресса».