Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генерал Спиридович ехал домой по ночному Петрограду из Охранного отделения под свежими впечатлениями от увиденного и услышанного там, в том числе от Глобачева. Он только что видел, как один из руководителей агентуры на всякий случай уничтожал все документы, касавшиеся секретных сотрудников. «На улицах было пустынно. Полиции не было. Изредка встречались патрули и разъезды. Спокойно, зловеще спокойно. Но неспокойно в казармах. Всюду ведутся разговоры о событиях дня, обсуждают стрельбу по толпам, бунт «павловцев». Смущены не только солдаты, но и офицеры. Офицеры увидели за день на улицах полную неразбериху: нет руководства, нет старшего начальника. Павленков, которому пытаются дозвониться, даже не подходит к телефону. Офицеры критикуют и бранят высшее начальство»[1841]. Достаточно было одной только искры…
Глава 13
РЕВОЛЮЦИЯ
27 февраля (12 марта), понедельник,
и ночь на 28 февраля (13 февраля), вторник
Исторические фигуры складываются либо тогда, когда их везут на эшафот, либо тогда, когда они посылают на эшафот других людей.
Федор Шаляпин
Если бы не Октябрь, именно 27 февраля отмечалось бы как День Революции. Все происходившее до этого в Петрограде — а нигде больше беспорядков не наблюдалось — можно охарактеризовать скорее как забастовки, демонстрации и голодные бунты. Революционное звучание, которое пытались им придать сами революционеры, отражало, скорее, их собственные чаяния. 27-го все изменилось.
Военный мятеж и старая власть
Во многих казармах ночью не спали, переживая день вчерашний и предугадывая день грядущий. Революцию начнет учебная команда лейб-гвардии Волынского полка. Накануне она активно действовала на Знаменской площади и на Николаевской улице, не раз стреляя в толпу. Солдаты слышали революционных агитаторов, просьбы и увещевания простых рабочих, студентов, женщин, которые умоляли не прогонять, не убивать… Всю ночь — тихие разговоры по кроватям, на нарах. «И в момент наивысших мучений, невыносимого страха перед наступающим днем, задыхающейся ненависти к тем, которые навязывают палаческую роль, раздаются в казарме первые голоса открытого возмущения, и в этих голосах, так и оставшихся безымянными, вся казарма с облегчением, с восторгом узнает себя. Так поднялся над землею день крушения романовской монархии»[1842], — напишет с присущим ему пафосом действительный знаток пролетарской и солдатской психологии Лев Троцкий (который в тот день, правда, был в Нью-Йорке).
Был ли бунт запасных частей напрямую связан с конкретной деятельностью кого-либо из многочисленных заговорщиков? На то никаких прямых указаний нет. Есть только предположения. В частности, видный меньшевик Николай Иорданский в 1928 году напишет: «Я предполагаю, что восстание 27 февраля в его первой стадии получило направление от неисследованной до сих пор военной организации, связанной с заговором кружка либеральных генералов и анти-династической группы Военно-промышленного комитета… Общая наметка первоначальных операций несомненно могла быть известна и той небольшой части солдат, которая находилась в сношениях с заговорщиками и имела возможность тайно получить указания от руководящей группы, из осторожности державшейся в тени… Быть может, именно в ночь с 26 на 27 февраля заговорщики в полках питерского гарнизона приняли последние решения и наметили первые выступления»[1843]. Здесь прямое указание на возможную роль «младотурецкого» кружка Гучкова и руководимого им ЦВПК. Узнать что-то большее вряд ли удастся.
Во второй роте учебной команды Волынского полка взводные командиры собрались ночью у кровати старшего унтер-офицера Кирпичникова, бывшего рабочего с Путиловского завода. «Отцы, матери, сестры, братья, невесты просят хлеба. Мы их будем бить? Вы видели кровь, которая лилась по улицам? Я предлагаю завтра не идти. Я лично — не хочу»[1844], — произнес Кирпичников. С ним согласились, сговорившись не подчиняться приказам. Команду подняли раньше обычного. Взводные провели разъяснительную работу с личным составом: все согласились слушаться команд Кирпичникова. Выстроились, каптенармус притащил ящики с патронами, набили ими карманы и сумки. Пришедший в казарму в седьмом часу начальник учебной команды штабс-капитан Дашкевич, как обычно, поздоровался. Ответом было громогласное «Ура!».
— Что это значит?! — закричал Дашкевич.
— Это сигнал к неподчинению вашим приказаниям, — прокричал в ответ унтер-офицер Марков. Командир с двумя сопровождавшими его офицерами бросились к выходу, но поздно. Выстрелами в спину Латке вич был убит.
Кирпичников — один из стрелявших — 6 апреля будет награжден Георгиевским крестом и произведен в подпрапорщики приказом генерала Корнилова[1845].
Солдаты с криками «ура!» разобрали цейхгауз и, стреляя в воздух, выбежали из казармы. Мосты сожжены, дальше только вперед, иначе трибунал. Куда идти? К таким же, как ты, к солдатам… Волынцы направились к расположенным по соседству — на Кирочной улице — казармам Преображенского и Литовского полков. Уговаривать коллег по оружию долго не пришлось: вскоре кое-как построившаяся солдатская масса потекла на Литейный проспект, поднимать Московский полк. Попадавшихся по дороге офицеров разоружали, полицейских — убивали.
Власти оперативно узнавали о происходящем — телефонная связь работала исправно, но, застигнутая врасплох, явно опаздывала с действиями. А многие ее представители постарались не брать на себя никакой ответственности или попросту исчезнуть. «В шесть утра меня разбудил телефонный звонок, — вспоминал Васильев. — Это был градоначальник Балк, позвонивший сообщить, что в казармах лейб-гвардии Волынского полка фельдфебель Кирпичников застрелил своего старшего офицера… Убийца затем исчез, не оставив следов, и состояние духа названного полка весьма опасно… Так как это убийство было в компетенции военных властей, я не мог самостоятельно предпринять никаких шагов, но попытался связаться с Хабаловым. Однако все мои попытки дозвониться до него оказались безуспешными, на все вопросы о его местонахождении я не мог получить никаких внятных и прямых ответов… Из своего окна я мог видеть, что улицы слишком многолюдны для этого часа. Скоро
