Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

И вот некоторые осмеливались противопоставить себя системе, всей системе, столь старательно выстраиваемой годами. Валентин не мог их понять, но не мог и осудить.

– Мы с пареньком странно сошлись. Он молодой был, наверное, только двадцать стукнуло. Ей немногим больше, она институт до того случая заканчивала, оттого он всегда хотел казаться чуть старше, ну да молодым людям это свойственно. Вот так стакнулись у отделения, оба с такими понятными намерениями, что уж не скроешь. С такими глазами, что поневоле выдают. Странно, что когда беседовали, прямо под окнами, нас тут же не взяли. Хотя им не до этого было, они вовсю католическое Рождество справляли, гудели от души. Он тогда и предложил мне устроить им подарок на новый год, я забыл сказать, все это зимой восьмого происходило.

– Значит, два с половиной года. Я не припоминаю.

– Расскажу все, припомнишь. Парень стакнулся с бомжем, который у них кем-то вроде филера работал. Им же, кстати, еще и карманников на ближайшем рынке приходилось ловить, его работа как раз и заключалась: выявить и доложить, чтобы потом они могли найти и прессовать. Да иногда менты и своим делом занимаются. В итоге паренек представился братом или сватом хозяина киосков, что на рынке, тоже чеченца, с данью своим властителям. Они марихуану любили потреблять, а не крепкие наркотики, как другие менты, коробку конопляной стружки бомж им и отволок. Вернее, думал, что там стружка, под верхними листами был гексаген. Отдали бомжу, сунули две бутылки «Абсолюта», чтоб донес в целости, передали от кого поздравления, тот и помчался. Менты уж начали праздновать, ну да что за праздник у них без косяка. Я слышал, как они орали, точно помешанные. Или мне сейчас это все кажется, – он потряс головой. – Да неважно. Мы за ними в окно наблюдали, очень удобно, отделение вскрывало подарок прямо на столе, не стесняясь, а мы стояли рядом и смотрели. Я тогда сказал пареньку, что надо мотать, ему на шухер, когда я пойду добивать, но он только головой покачал. Медлить уж нельзя было, я отбежал на безопасное расстояние, а он, он заплакал. Я так и не понял отчего, пока он имени той девушки не произнес. И нажал кнопку.

Снова пауза. Валентин ссутулился и слушал, глядя себе под ноги. Почему-то вспомнил ту, которую встретил несколько недель назад и тоже все потерявшую. Только сейчас пришла в голову мысль, а зачем он тогда ей так подло и мелко отомстил? Неужто так и не мог простить? До сих пор не смог.

– Он погиб? – пусто спросил Тихоновецкий.

– Тут же. Взрыв был такой, что здание попросту рухнуло. Спаслись только те, кто в наряде был. А так хоть двадцать человек завалили, без малого, – Валентин еще раз вздрогнул, от голоса статиста. Сердце зашлось, так ему захотелось поделиться своим. А потому начал без предисловий, едва странник умолк.

– Я ментов не так ненавижу, как армейских.

– Ненависть, скверное чувство, – размеренно сказал странник. – особенно когда не можешь реализовать. А потом ты все равно перестаешь быть человеком, становишься одним из них.

– Но вы.

– Я не стал. Меня просто не стало, – снова пауза, Валентин не знал, что сказать: – Ну раз начал, так продолжай.

Трудно было вот так начать, по приказу внутреннему побуждению, прежде хотя и готовому вырваться наружу, но теперь, из-за неловко оброненных скитальцем слов, заартачившемуся. Валентин поперхнулся, откашлялся, долго смотрел в никуда, наконец, выдавил из себя:

– У меня племянника четыре года назад сержанты забили, – и замолчал на полуслове, не в силах продолжать. Не то, чтобы сразу накатило: слова закончились. Вроде все было сказано одной фразой. И поездки в часть в Томск, к родителям в Иркутск, откуда был призван Геннадий, попытки разобраться на местах, и круговая порука офицеров части, которая мазала, как деготь. И липкое гадостное ощущение по возвращении, будучи уверенным, что едет за судом, Тихоновецкий вынужден был едва ли не бежать прочь, опасаясь преследования. Журналист, это не тот человек, которого хотели видеть хоть в прокуратуре, хоть в части, да где бы то ни было. Да, сержанты понесли наказание – их разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат, потом суд высшей инстанции отменил решение, их отпустили, кажется, позже, снова повысили в звании; он уже не следил, не хватило мужества. Постарался забыть, как кошмарный сон все это: начиная от письма родителей Геннадия, и кончая позорным изгнанием из Томска, где он, промыкавшись около месяца, получил официальное уведомление убираться подобру-поздорову и как можно быстрее. Не подчиниться не посмел, духу не хватило. Это в Ярославле его знали, а тут – он оказался будто в чужой стране. Словно пересек невидимую линию, разделявшую два государства в государстве. Здесь хоть его и сажали за то, что совался не в свое дело, но там просто не посчитали человеком. Брезгливо отмахнулись от всех запросов. И хотя не было ни милицейских налетов на гостиничный номер, ни побоев в подворотне, ему хватило красноречивых намеков, скрепленных подписью и печатью высшей инстанции. Надолго хватило.

Так что теперь он изображал из себя героя только в пределах региона. Ну еще в Москве, но только как представитель официального органа ярославской власти. Поднимался и задавал вопросы не по протоколу, но в пределах установленных раз и навсегда норм и правил. Никогда более не смея нарушить их, как попытался тогда, едва получив маломальскую известность в городе, посчитав, что это убережет его и поможет. И тотчас же был низвергнут самым явным и самым действенным способом.

Он больше не смог переписываться с родственниками в Иркутске. Забыл, постарался забыть, как дурной сон. Как ту, которую любил, и которой так ничтожно, так мелко, так пакостно попытался отомстить… кстати, где сейчас она, как там?

– Соболезнования, – Архип Всеволодович прочел это слово, точно передовицу в газете, погиб миллион китайцев, президент России выражает соболезнования семьям погибших. Тихоновецкий кивнул головой своим мыслям. Статистика, для странника сейчас все статистика. Ничего не осталось. Бегство, от кого оно? От них или от себя? – Далеко это случилось?

– В Томске. В конце года службы. Говорят, не туда полез.

– Так всегда говорят, – оба снова замолчали, переваривая каждый свое. Наконец, Тихоновецкий медленно поднялся, поблагодарил странника за беседу, тот только кивнул в ответ, распрощался.

– Заходи, если надо, я здесь до первых беженцев, – на прощание сказал он. Валентин снова кивнул и пошел бродить по городу, пытаясь успокоить угомонить несносные свои мысли, загнанные прежде в глубокое подполье, а ныне снова вылезшие на поверхность, зудевшие, не дающие покоя. Бродил так, покуда не встретил войска, и спешно повернул назад. Вернулся домой, тихий, придавленный грузом сказанного и услышанного. Тормошить его не стали, предпочли оставить в покое.

Он долго не засыпал, потом прошел в кухню, принял снотворное. И только тогда забылся дурным тяжким сном. Наутро встал разбитый и снова побрел по городу, сам не зная, куда и зачем. Прихватил только телефон, проверив заряд батареи, и место на карте памяти, оставшееся под запись видео. Шестьдесят четыре процента, можно не беспокоиться еще долго. Даже несмотря на то, что механически включил вчера диктофон и записал всю беседу со странником. Так и не стер. Мерзкая журналистская привычка, от которой не избавиться. Въелась, когда уже было поздно, когда его вышвырнули из Томска, когда он… наверное, себе в отместку.

Его снова вынесло на окраину города. К тому самому посту, от которого он бежал сюда, это его подсознание так заморочило, чтобы еще раз наступить на больную мозоль или действительно случайность? Тихоновецкий пригляделся к солдатам и удивленно присвистнул – зрение вчера его подвело. Этих людей, надевших форму, воинами можно было назвать весьма условно. И по возрасту, и по умениям. Валентин подошел ближе, приглядываясь.

Да, действительно, это были добровольцы, надевшие, кто впервые, кто в который уж раз армейскую форму цвета хаки и повязавшие на руку белые ленточки. Эти ленты на руках всегда удивляли Тихоновецкого, еще с времен чеченской кампании, когда он впервые увидел их на бойцах федеральных сил – повязанные как единственное отличие от таких же камуфляжных боевиков, смешное различие, если оно одно, а подчас так и было. Теперь же оно вдвойне нелепей: живого от мертвого всегда можно отличить, некоторых из новообращенных не сразу, но тем не менее, так зачем же ленточки, которые мертвец уж точно не снимет?

Он подошел, интересуясь, кто перед ним. Шестеро мужчин и одна женщина, завербованные в последние дни и выставленные в дозор, охранять границы города, отвечали охотно, без стеснения, все равно никаких секретов не знали, а если бы и знали, отчего не поделиться со своими, чай с противником не потолкуешь. Валентин сразу выяснил, что это клоны московских православных дружин, которые созданы с благословения самого патриарха, помните, он прилетал на вертолете к мэру, Валентин кивнул, хмурясь, он посчитал вначале подобные новости попыткой пропаганды. А выяснилось, что это взаправду. Ну просто как волшебник из детской песенки.