Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Благодаря Цицерону ответ, который турецкое правительство отправило союзникам 12 декабря, через несколько дней оказался у меня на столе. В нем месье Сараджоглу заявлял, что, принимая во внимание абсолютно недостаточные объемы поставок для турецких вооруженных сил, закончить подготовку к операции в Салониках к середине февраля представляется невозможным. Эта нота вызвала серьезное разочарование в стане союзников, а сэр Хью даже заявил, что будет предпочтительнее, учитывая чрезвычайно завышенные требования Турции, прервать переговоры и положить конец дружественным отношениям. Мистер Иден отвечал на это, что ничего подобного сделать не представляется возможным ввиду все еще сохраняющейся напряженной обстановки, и им не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. Эта информация была передана Гитлеру, благодаря чему он понял, что наступление на Балканах начаться в тот момент не может.

Завышение турками объемов необходимых им военных поставок, к которому они прибегли исключительно в целях отказа от объявления войны, казалось мне вполне оправданным. Я все еще считал возможным, договорившись с президентом Рузвельтом и мистером Черчиллем, остановить наступление русских на границах Европы, даже если это будет означать капитуляцию перед западными союзниками. В течение всего этого периода мистер Эрле продолжал уверять моего друга Лерснера в том, что такую возможность активно предлагают президенту Рузвельту и что все еще существует надежда возбудить его интерес.

Гитлер и Риббентроп, зная о принятых в Тегеране и Каире решениях, имели живое представление о том, что ожидает Германию, но склад их ума не позволял сделать необходимые выводы. Мне было известно, что Гитлеру не показывают дипломатической корреспонденции, в которой бы упоминалась возможность военного поражения, а также такой, которая, по мнению Риббентропа, отражала пораженческие настроения. Поэтому затевать переписку по поводу решений Тегеранской и Каирской конференций не имело никакого смысла. Этот вопрос приходилось отложить до следующей поездки в штаб-квартиру Гитлера. Однако первые месяцы 1944 года принесли мне очень много работы, сопровождавшейся к тому же ухудшением моих отношений с Гитлером и его свитой, так что я не смог отправиться в эту поездку до апреля. В результате чтения доставлявшихся Цицероном телеграмм мне стало абсолютно ясно, что я обязан предпринять все возможное для скорейшего окончания войны. Возникла необходимость раз и навсегда выяснить, согласен ли президент Рузвельт рассмотреть возможность некоторого смягчения формулировки о «безоговорочной капитуляции» и сможем ли мы, благодаря капитуляции на западе, сдержать русские армии на восточных границах Германии. Эта отрасль моей деятельности не была известна Sicherheitsdienst, а потому не фигурировала и в отчетах Мойзиша.

Сведения, поставлявшиеся Цицероном, имели колоссальную ценность по двум причинам. Британскому послу было выслано резюме решений, принятых на Тегеранской конференции. Благодаря этому нам стало известно, какую политику были намерены проводить союзники в отношении Германии после ее поражения и в чем заключались существовавшие между ними разногласия. Но еще большую важность и актуальность имела получаемая нами подробная информация об оперативных планах противника.

Мы имели неоспоримые свидетельства об отношении турок к возрастающему давлению союзников. Мы узнали, что можно полностью исключить вероятность наступления на Балканы через Салоники. Эта информация имела особенно важное значение, поскольку позволяла избежать значительного рассредоточения наших оборонительных сил, которое в противном случае было бы необходимо ввиду неудовлетворительного состояния коммуникаций в этом регионе. Верховное командование теперь понимало, что единственная реальная опасность, с которой ему следует считаться, это вторжение во Францию, хотя наши знания об операции «Оверлорд» ограничивались только ее названием. (Я неоднократно предлагал предписать пропагандистским органам создавать впечатление нашей хорошей осведомленности о плане высадки, чтобы дезинформировать врага и внушить ему мысль, что нам известны подробности операции. Однако Гитлер по какой-то причине на это не согласился.)

Таким образом, у нас была возможность знать о намерениях наших противников в масштабах, едва ли имеющих прецедент в военной истории. Мойзиш прав только отчасти, когда утверждает, что поток этой информации вызывал в штаб-квартире Гитлера только скептическое покачивание головой. Действительно, в течение какого-то времени вся операция рассматривалась только как хитрая уловка противника. Эти сомнения, по всей вероятности, были следствием привычки Риббентропа скрывать от Гитлера, насколько было возможно, плохие новости и характеризовать источники всех подобных сообщений как не заслуживающие доверия. Только после воздушного налета союзников на Софию, который был точно предсказан в одной из добытых Цицероном телеграмм, были устранены сомнения в достоверности поставляемой им информации.

С той поры об этом шедевре шпионажа писалось очень много. В одной статье, опубликованной в германском еженедельнике «Die Zeit» от 14 декабря 1950 года, утверждалось, что Диэлло, Цицерон нашего рассказа, был внедрен в британское посольство стараниями германской Sicherheitsdienst. Я могу только предположить, что автор этой статьи разделяет с бывшим начальником этой службы Кальтенбруннером одержимость достоинствами СД. Если бы Цицерон был изначально человеком СД, в Берлине едва ли могли в течение многих месяцев сохранять уверенность в том, что все дело представляет собой ловушку, устроенную для нас британской секретной службой, а у меня наверняка не возникло бы никаких хлопот, когда я доказывал Риббентропу надежность источника и жизненную важность поступающей от него информации.

О том, что дальше случилось с Цицероном, или Диэлло, или Элиасом, или как там его вообще звали на самом деле, я могу сообщить только весьма отрывочные сведения. После того как секретарь Мойзиша 4 апреля 1944 года перебежал к союзникам, у британцев не могло оставаться иллюзий относительно характера и масштабов деятельности Цицерона. Тем не менее его несколько раз потом видели в Анкаре, причем однажды – в конце августа 1944 года – с ним столкнулся сам Мойзиш. В разное время египетские газеты писали о том, что его разыскивает полиция. Были еще сообщения из Турции о захвате большой партии поддельных – «made in Germany» – банкнот британского казначейства, которые составляли часть сумм, выплаченных ему Мойзишем.

Когда я вновь в конце 1951 года посетил Стамбул, чтобы организовать наконец, после длительной задержки, перевозку в Германию своей мебели и личных вещей, которые я там оставил, мне удалось узнать еще кое-какие подробности. По всей видимости, Цицерон провел часть прошедшего с той поры времени в Египте, но когда узнал, что компания «Двадцатый век – Фокс» снимает на месте событий фильм о его истории, то поспешил в Стамбул, чтобы предложить свои услуги. Однако его желание сыграть в картине роль самого себя не было удовлетворено. После этого он опять исчезает из поля зрения, хотя однажды появилось сообщение о его аресте турецкой полицией. Когда в июле 1951 года зять Риббентропа Йенке случайно утонул в Босфоре, турецкая газета «Vatan» в репортаже о его трагической смерти еще раз вспомнила о Цицероне. Неделей раньше их корреспондент брал у Йенке интервью и среди прочего поинтересовался, не находится ли Цицерон до сих пор в Турции. «Полагаю, это так, – будто бы ответил Йенке. – В прошлом году он подослал ко мне свою дочь с требованием заплатить ему 15 000 фунтов стерлингов. Естественно, я отправил ее назад с пустыми руками. Пару раз я видел его в Пэра, но он только вежливо приподнимал шляпу и проходил мимо».