Ковентри возрождается - Сью Таунсенд

Додо обучает меня, как не пасть жертвой естественного отбора. Мы живем впроголодь, но все-таки живем. Какое-то время назад у Додо было нервное расстройство. Она тогда решила, что она начальник полиции в Манчестере. Так сказал ей Бог, она поверила Богу и явилась в полицейское управление Манчестера требовать форму, соответствующую должности начальника полиции. Ее, естественно, вышвырнули вон, но она приходила опять и опять, дважды в день в течение двух недель; полицейским она в конце концов надоела, и они надежно упрятали ее.

Додо нравилось в психиатрической лечебнице.

– Беситься можно было как угодно, – говорила она. – И там было тепло и спокойно и чудный парк, где в хорошую погоду мы гуляли.

Все осложнилось, когда Додо стало немного лучше – когда Господь перестал беседовать с ней. Врачи решили, что Додо уже достаточно здорова, чтобы жить среди других людей. Ее отправили в полулечебное заведение, где ей пришлось жить еще с пятью полусумасшедшими. Один из них был маньяк-поджигатель, его особенно подмывало предавать огню гостиницы. Ему не давали ни спичек, ни зажигалок, ни каких-либо воспламеняющихся предметов, каждую неделю к нему приезжал работник социальной службы, чтобы духовно поддержать его, но, проявив полную неблагодарность, – так говорили многие – он все-таки умудрился поджечь полулечебное заведение. Один сосед, ранее подписавший протест с требованием убрать эту обитель из своего района, разбудил постояльцев и помог им выбраться из огня. Совершая благое дело, он мысленно сочинял письмо в местную газету:

«Уважаемый сэр, в полном соответствии с тем, что я предсказывал…»

Вместо того чтобы проявить благоразумие и явиться на перекличку, Додо погрела руки над пламенем и сбежала. Утром пожарные долго ворошили головешки в безуспешных поисках ее обгорелого трупа.

Если верить Додо, то родом она из семьи, весьма знаменитой в политических кругах. Она говорит, что брат ее – тот самый Николас Катбуш, бывший член кабинета министров, запятнавший свою репутацию. Я не верю ни единому ее слову. Это просто-напросто перепев старой песни о начальнике полиции в Манчестере.

По ночам мы с Додо приникаем вплотную друг к другу, как непорочные влюбленные. Нам необходимо тепло, и только тепло. Теперешний наш домик сделан из коробов от двухкамерного холодильника и отлично теплоизолирован полистироловыми прокладками, а земля в Лондоне зверски холодная. Днем, когда мы уходим попрошайничать, наш сосед по Картон-сити – его зовут Джеймс Спитлхаус – присматривает за нашим картонным укрытием. В ответ на эту любезность мы с Додо кладем к его ногам съедобные объедки. У мистера Спитлхауса непредсказуемый характер и кошмарное уголовное прошлое. У него на счету свыше ста судимостей за кражу пожертвований в пользу бедных из церковных кружек.

– А разве я сам не бедный? – с вызовом заявляет он. – И ни заседания комитета, ни посредники не нужны. И незачем ломать голову, как распределить дарованные деньги, так ведь? Потому что я их уже получил.

Он с восторгом вспоминает об уютных камерах и о тюремной дружбе. Он скучает даже по параше. А главный предмет его гордости – что он девственник.

– До меня еще никто не дотронулся, ни мужчина, ни женщина, ни дикий зверь. Последней, кто касался моих срамных частей, была мать, но и то через посредство губки.

Мистер Спитлхаус не одобряет тесного сближения двух полов. Он надевает четверо трусов на тот случай, если вдруг первая встречная женщина поддастся искушению взять его силой. Мы с Додо пытались успокоить его на сей счет, но он не желает слушать.

Полиция смотрит на Картон-сити сквозь пальцы: нас тут слишком много, и нам некуда больше деться. Мы только мешаем. Жители пригорода, дважды в день проходящие мимо – утром с вокзала Ватерлоо, а вечером обратно на вокзал, – нас ненавидят. Они ненавидят нас с такой силой, что не в силах на нас смотреть. Если кто-то из наших попадается им на пути (а здесь много пьяниц), они просто переступают через лежащего и идут дальше. Они нас ненавидят за то, что у нас много свободного времени. Времени у нас вдоволь, мы не знаем, куда его девать, а им его не хватает, вечно не хватает.

Сегодня неделя, как умер Джеральд Фокс.

23. Homo impecuniosus[22] – трудящийся

Профессор Уиллоуби Д’Арби оторвался от отчета о вскрытии тела Джеральда Фокса.

– Ну давай, приятель, выкладывай, – приказала Летиция, – нечего держать язык за зубами. Что там сказано?

– Сказано: «обширное кровоизлияние в мозг».

– Вызванное пластмассовым солдатиком? – насмешливо фыркнула Летиция.

– Да. Я улавливаю ноту сомнения в твоем голосе, жена.

– Это просто курам на смех. Кто производил вскрытие?

– Роджер Скиллет. Знавал его, когда мы учились в Оксфорде. Лентяй был отпетый, поэтому я сомневаюсь, чтобы за тридцать с чем-то лет работы в провинции его способности к дедуктивным рассуждениям значительно развились. Тем не менее очень мило с его стороны, что он прислал мне эти бумаги.

Еще накануне в обед Летиция ушла из своей конторы на Тависток-сквер и попыталась раздобыть игрушечного пластмассового солдатика. Однако продавец сообщил ей, что их больше не выпускают; тогда Летиция обзвонила знакомых – из тех, кто не исповедует пацифизма и у кого есть маленькие дети. В конце концов одного солдатика она разыскала. И теперь он восседал на кухонном столе, среди объедков и грязной посуды. Над серьезной розовой мордашкой свисал беретик, лихо сдвинутый набекрень, ручки застенчиво сложены над бесполым пахом. Руководствуясь научными интересами судебной медицины, Летиция сняла с него крошечную маскировочную форму и лилипутские сапожки.

– Он очень мил, правда, муж? – Летиция взяла в руки голую куклу и помотала ее ножками. – Ведь ты же ни за что не убил бы большого мужчину, правда, миленький? – обратилась она к кукле. – Конечно же нет. Ты ведь такой крохотуля, правда? – Она повернулась к мужу: – Труп Фокса еще не увезли?

– Нет, пока в холодильнике. Очевидно, его печень представляет огромный интерес для ребят из лаборатории по изучению последствий алкоголизма. Собственно, прочитав отчет, я понять не могу, каким образом его организм вообще еще действовал. Жуткое состояние здоровья для человека, которому нет и сорока: легкие ни к черту, варикозные вены, геморрой, блокированные склеротическими бляшками артерии, молоткообразные пальцы стоп, тонкий череп, пониженный интеллект, хрупкие кости, перхоть, засорение околоносовых пазух, полипы в носу, эпидермофития стоп, ожирение, пиорея, инкарнация ногтей на пальцах стоп… небольшой ушиб основания черепа, нанесенный нашим милым солдатиком, но никакого серьезного вреда он не причинил. По-моему, наша Ковентри вовсе и не убила мистера Фокса, Летиция. Думаю, он себя убил сам. Апоплексия… Ободряющая новость, а?

Летиция игриво стукнула мужа голым солдатиком по затылку.

– Стал бы ты во все это вникать, если бы Ковентри была страшна как смертный грех, а, муженек?

– Возможно, и не стал бы, женушка, – признался У Д.

24. Дерек вытирает пыль

Однажды, вернувшись с работы, Дерек увидел, как вдова Фокса Кэрол отпирает дверь своего типового дома и, собрав четырех дочек в стайку, загоняет их туда. «Мужественная малышка, – подумал он. – Надо пойти выразить ей соболезнование». Со времени ее тяжкой утраты прошло восемь дней. Дерек подошел к книжному шкафу и поискал «соболезнования» в справочнике по этикету Викторианской эпохи под названием «Манеры и правила поведения в приличном обществе, составленные представителем аристократии», но там ничего не было сказано относительно того, как принято себя вести в случае, когда муж убийцы встречается со вдовой убитого.

– Будет видно по ходу дела, – решил Дерек.

Он вышел из дома, пересек улицу и постучался в дверь дома № 12. Ему открыла четырехлетняя Керсти Фокс.

– Твоя мамочка дома?

– Да, она в уборной.

Дерек сказал Керсти, что подождет у дверей. Наверху дернули за цепочку, раздался шум хлынувшей воды, и, тяжело ступая по узкой лестнице, Кэрол Фокс стала спускаться вниз. Заметив Дерека, она отпрянула, словно тот собрался налететь на нее с кулаками.

– Вы меня смерть как напугали, – сказала она.

Дерек поморщился: у нее был резко выраженный местный акцент. Собственный акцент Дереку почти удалось искоренить.

– Миссис Фокс, я просто хотел сказать, как мне бесконечно жаль…

– Да ладно, чего там.

– Вы, видимо, в полной депрессии.

– В чем?

– В депрессии.

– В чем?

– В депрессии.

Кэрол кивнула, полагая, что, если соседу не перечить, ей удастся побыстрее от него отделаться.

– Как малышки это перенесли?

Она понизила голос:

– Я им еще не сказывала, они думают небось, что он пока в отпуске, в Пензансе.

– Как, разве они не видели?.. Своими глазами? Разве они не стали свидетелями зрелища?.. Того, что случилось…