Ересь - С. Пэррис

Небо светлело, туман редел, лишь редкие клочья его еще висели между деревьев. Два тела на росистой траве словно застыли в этом сером утреннем свете. Ректор с тревогой глянул на небо.

— Господи боже, пора уже быть в часовне! Я должен выступить, всех успокоить. Слухи-то уже распространяются. — Он принялся в отчаянии ломать и выворачивать себе пальцы и говорил уже как будто не со мной, а с самим собой. — Прежде всего надо прислать слуг с мешком и вынести труп, нельзя оставлять его здесь.

Тут он заметил неподдельный ужас на моем лице и снизошел до объяснения:

— Я говорю о собаке, разумеется! Хотя вы правы, Бруно, сначала необходимо провести следствие, только потом можно будет унести их. Ох, сколько дел! Надо попросить Роджера… — Тут он прижал ладонь ко рту и уставился на труп так, как будто теперь лишь понял, что лишился своего заместителя. — Боже мой! — прошептал он. — Роджер мертв!

— Вот именно, — подтвердил я, наблюдая за тем, как эта страшная истина медленно проникает в его сознание.

— Но это значит… Это значит, снова придется собирать совет, выбирать нового заместителя ректора, а на это нет времени! Незамедлительно придется временно назначить кого-то, кто бы мне помогал, и значит, опять начнутся зависть, грызня — именно сейчас, когда нам это меньше всего нужно! Господи, как такое могло случиться?

Страх совсем овладел им. Ректор обратился ко мне, словно к последней своей надежде; руки его как-то странно дергались, будто он пытался ими взмахнуть.

— Доктор Бруно, бессовестно требовать подобной услуги от гостя, но, быть может, вы согласились бы подежурить подле тела несчастного Роджера до прихода следователя? Мне нужно спешить в часовню и там представить события таким образом, чтобы пригасить слухи, насколько это еще возможно. Не впускайте сюда студентов, нечего им глазеть на это.

— Разумеется, я останусь, — пообещал я, втайне надеясь, что слишком тут не задержусь.

Я не испытываю суеверного страха перед покойниками, но мне казалось, что пустой, мертвый взгляд Роджера как будто упрекает меня за то, что я не успел прийти ему на помощь. «Мы страшимся за бренное тело», — говорил он накануне. Теперь он познал этот страх. В моих ушах все еще отдавались его вопли и мольбы к Иисусу и Деве Марии.

Ректор понуро брел по траве к внутренней калитке, а я остался наедине с трупами и собственными мыслями.

Наклонившись над телом Роджера, я приподнял полу разорванной мантии и прикрыл ему лицо. Суеверие гласит, будто образ убийцы запечатлевается на сетчатке глаз жертвы, и я, в последний раз взглянув в глаза Роджера, подумал: будь это правда, я увидел бы в них огромного пса. Но непреложный факт, что калитка была заперта, доказывал: пес не был убийцей, он был только орудием убийства.

От тела Роджера я перешел к трупу собаки, чтобы как следует осмотреть его. Огромное животное, в холке, пожалуй, человеку по пояс; узкая, длинная морда. Тощий, снова отметил я, но других следов дурного обращения не видно. Тот, кто натравил пса на Роджера, все продумал заранее: за несколько дней до нападения перестал кормить собаку, чтобы та озверела от голода. Имея в виду набитый кошелек Роджера (его унес с собой ректор), можно было предположить, что он назначил свидание человеку, у которого хотел что-то купить или за что-то заплатить. Если произошла ссора из-за денег, да такая, что привела к убийству, то почему оставили кошелек? Выходило странно: хотя деньги, по-видимому, имели прямое отношение к встрече, убийцу они не интересовали — он хотел только его смерти.

Я еще раз внимательно оглядел сад. С северной стороны, как мне говорили, была еще одна калитка, однако с моего места ее не было видно. Сад был с трех сторон окружен стеной высотой не менее двенадцати футов, а с четвертой его закрывала та часть здания колледжа, в которой располагались зал и апартаменты ректора. Роджер, насколько я понял, вошел в сад, отперев калитку своим ключом; затем либо он сам запер калитку, чтобы его не побеспокоили, либо же кто-то подождал, пока он войдет, и запер калитку, убедившись, что Роджер в ловушке. Что же получается? Тот же самый человек затем открыл калитку с улицы, впустил пса и снова запер ее? Понадобилось бы несколько минут, чтобы, выскочив из главных ворот, обежать вокруг здания. К тому же если привратник не спал, он бы наверняка заметил пробегающего мимо человека.

Во дворе зазвонил колокол, созывая студентов в часовню. Сейчас там ректор уж постарается внушить всем, будто не было никакого преступления. Интересно, вдруг подумал я, сбудется ли теперь мечта Джеймса Ковердейла стать заместителем ректора? Эта мысль буквально пронзила меня. Ректор спрашивал — просто так, не рассчитывая на ответ, — мол, неужели кто-то желал причинить зло Роджеру? А я ответил, что мне ничего об этом не известно. Но теперь я вспомнил: даже я, совершенно здесь посторонний, не пробывший и дня в колледже, успел наткнуться на двух человек, ненавидевших покойного. Так, может, их было больше? Может, кто-то вымогал у него деньги, а потом убил?

Роджер показался мне человеком теплым и искренним, но его участие в процессе Эдмунда Аллена многих отвратило от него, и кто-то мог затаить смертельную вражду. Но если так, зачем эту вражду так долго скрывать? Зачем надо было ждать высокого визита, чтобы отомстить? Разве что…

От этой новой мысли меня отвлекла возникшая вдруг как бы ниоткуда фигура. Кто-то бежал ко мне со стороны колледжа, петляя между деревьями. Я шагнул навстречу, надеясь, что это коронер спешит сменить меня с дежурства, но, к своему изумлению, узнал Софию. На ней было тонкое голубое платье и платок на плечах, волосы свободно развевались за спиной. Увидев меня, она замерла и посмотрела на меня с таким же удивлением, как я на нее.

— Доктор Бруно! Что вы здесь делаете?

— Жду вашего отца, — ответил я и подвинулся так, чтобы хоть отчасти скрыть от нее ужасный вид двух трупов.

— Говорят, Габриель Норрис застрел какого-то чужака в саду, — заговорила она, и ее лицо вспыхнуло. — Его тело все еще здесь? — Она оглядывалась по сторонам и заламывала в волнении руки точь-в-точь как ее отец.

— Не совсем так, — ответил я, усмехнувшись: как ректор ни старайся, а слухи уже не остановить. — Вы еще не говорили с отцом?

— Он в часовне на заутрене. Новость я узнала от двух студентов, опоздавших на службу, — пояснила она, заглядывая через мое плечо туда, где, полускрытые в густой траве, лежали тела человека и собаки. — Мы, конечно, слышали под окнами крики, но мне и в голову не приходило… Это вор там лежит? — Ей во что бы то ни стало хотелось посмотреть, но я упорно стоял у нее на пути.

— Прошу вас, мисс Андерхилл, отойдите. Это зрелище не для ваших глаз.

Закинув голову, девушка вызывающе посмотрела на меня.

— Мне уже приходилось видеть покойников, доктор Бруно. Я видела, как мой родной брат лежал со сломанной шеей, так что не стоит оберегать меня, как девочку, которая не бывала нигде, кроме собственной гостиной.

— Я не стал бы скрывать от вас покойника, но это все намного страшнее, — упирался я и даже руки расставил, как будто мог ими загородить трупы. — Нет, конечно, это не хуже, чем смерть родного брата, я не это хотел сказать, но там лежит кровавый, изувеченный труп, зрелище не для женщины, поверьте мне, мисс Андерхилл.

Она презрительно фыркнула и уперла руки в бока.

— Мужчины считают нас неженками. Нам уж и на кровь поглядеть нельзя! Да у нас каждый месяц кровотечения! Мы рожаем детей в крови и слизи! Думаете, мы рожаем, зажмурившись, чтобы это зрелище не оскорбило наших нежных чувств? Право, доктор Бруно, любая женщина может смотреть на кровь столь же хладнокровно, как старый солдат, так что нечего оберегать нас! И не надо обращаться со мной так, будто я хрустальная!

В ее аргументах была и убежденность, и правда, но мне было поручено оберегать мертвого Роджера от любопытных глаз, а потому я сделал еще один шаг вперед и остановился прямо перед девушкой, так близко, что мог коснуться ее рукой. Ростом она была почти с меня, и это тоже почему-то смущало.

— Я вовсе не считаю вас хрустальной, мисс Андерхилл, боже упаси! И все же я вынужден просить вас удалиться, ибо тело жестоко изувечено. Как бы ни были вы крепки духом, смотреть на это не стоит.

Девушка еще с минуту постояла, затем вынуждена была отступить.

— Что же на самом деле произошло? — с тревогой спросила она.

— Бродячий пес растерзал человека. Норрис убил его.

— Собака? В нашем саду? Постойте… — Она покачала головой, как будто начала задавать вопросы не с того конца и хотела упорядочить собственные мысли. — Какого человека?

— Роджера Мерсера.

— О нет, нет, — простонала она, хватаясь за грудь. — Нет!

Глаза ее широко распахнулись, взгляд вдруг как-то остекленел, и девушка начала медленно оседать наземь. Лицо ее так побледнело, что я испугался, что София либо упадет в обморок, либо у нее начнется истерика. Но она лишь стонала, повторяя: — О нет… Господи, только не это!..