Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Может — не может, я должна убедиться лично.

Я должна найти их.

И я их нахожу, когда уже готова позвонить Лаврову.

Суслики сидят в домике, и, когда я на четвереньках заползаю к ним, то две головы синхронно поднимаются и на меня глядят две заплаканные рожицы.

И ругаться, пороть и орать на них я передумываю.

Я звоню Элю и говорю, что нашла их и чтоб он ждал нас у входа, и отключившись, залажу окончательно к ним и сажусь напротив.

Опустошение наваливается враз, и я не могу больше ни пошевелиться, ни заговорить.

Всё.

Пожалуй, так последний раз было после экзамена по гисте, на котором меня промучили восемь часов. Я приехала к Лёне и не могла выйти из лифта, стояла в кабине и беззвучно ревела, пока не вышел Лёнька и не увел в квартиру, безрезультатно требуя объяснить, что случилось.

И сейчас я тоже не могу ничего объяснить, сказать или спросить.

Мы сидим молча и играем в гляделки.

Долго.

И первым заговаривает Ян:

— Там лев был.

Три слова, и он смотрит будто ими все сказано, оправдано и объяснено.

— Там тетка рядом стояла, она сказала, что если плохо себя вести, то лев съест. Он любит непослушных детей.

— А дядька сказал, что взрослых тоже, — Яна с каждым словом кривится все больше, и по щекам снова катятся огромные слезы, — что львы всех едят.

— И мы подумали, вдруг он маму тоже съел, — Ян всхлипывает и утыкается лицом в коленки, чтобы прошептать почти неразборчиво, — и папу.

И они оба снова ревут, а я ничего не понимаю и… и как успокаивать детей?!

Погладить по головке? Шоколадку пообещать купить? Сказать, что все будет хорошо? Рявкнуть, что они думают какую-то дичь, ибо причем здесь лев и с какого он должен вдруг сожрать их родителей?

Я спрашиваю последнее, в более корректной форме, и, тяжело вздохнув, ищу в рюкзаке платки.

И воду.

Со слезами пора заканчивать.

— Мама вчера не позвонила, — шепотом сообщает Яна, широко распахнув глаза, — Кирилл злился. Он думал, что мы спим, а мы не спали. Он ругался и сказал, что плохо раз на связь она не выходит.

— Мама рассказывала, что у них там есть львы, — Ян сердито трет кулаками глаза, шмыгает носом.

— И антилопы, — Яна криво улыбается сквозь слезы, которые размазывает по лицу, — она говорит, что там живут еще жирафы, как в стихе. Нам папа читал.

— Вдруг маму лев съел?

— И папу, он с нами уже неделю не говорит. Мама говорит, что он много работает и устает, — у Яны трясутся губы, и она крепче цепляется за Яна.

И вдвоем они вопросительно глядят на меня.

Ждут, что я заверю, что львы никого не съедали и вообще все хорошо.

Мама позвонит.

Папа.

И они обязательно оба скоро вернутся.

Глава 14

От взрослых убегать нельзя, и пугать их до седины тоже.

Об этом говорит Эль, демонстрируя свою иссиня-черную макушку и уверяя, что седина там теперь есть, просто глядеть надо внимательней.

Суслики глядят, внимательно, но седины не видят и с Элем спорят. Сталкиваются лбами, когда Эльвин с заговорщическим видом манит пальцем и сообщает им что-то по секрету.

Они слушают, и любопытства с каждой минутой на их рожицах все меньше. Суслики хмурятся, поглядывают на меня, и уже мне становится любопытно чего некоторые там глаголют.

И я не ожидаю того, что суслики подойдут ко мне и, виновато опустив глаза, хором попросят прощения. Смотрю удивленно поверх их голов на Эля.

Он же подмигивает, улыбается.

Предлагает бодро сладкую вату и уток, которые в парке через дорогу по пруду плавают.

Сладкую вату и розовую, и синюю монстры хотят, и уток кормить хотят. Требуют хлеба, ибо без хлеба не интересно.

Мы соглашаемся, и в парк идем через продуктовый, где суслики раскручивают Эльвина на две большие плитки Milka, которые злобная Даша покупать отказывается.

И, стоя на берегу пруда и глядя на увлеченных сусликов, которые умудряются деловито разламывать батон и держать одновременно шоколадки — мне такое сокровище на хранение давать отказались, — я с печалью констатирую:

— Эль, ты тряпка.

— Говорит злобный гоблин, оставивший бедных детей без сладкого, — отбривает он.

— У бедных детей от сладкого скоро задницы слипнутся, — я протестую и зловеще угрожаю. — С Красавчиком сам объясняться будешь.

Эль угрозой не проникается, скептически хмыкает и вздыхает:

— Они сказали, чего сбежали?

— Сказали, — теперь вздыхаю я и хмурюсь.

Рассказывать не хочется.

И, покосившись на меня, Эль ничего не спрашивает, а произносит в некуда:

— Они пересдачу на следующую неделю поставили.

Они — это кафедра микробиологии. Эль завалился на вопросе про риккетсии. Не самая важная тема и отвечай он не Говорухе, который Эля на дух не переваривал и отличался редкостной принципиальностью, то Эль бы сдал.

Даже на четыре, ибо на остальные вопросы он ответил.

— Какой день? — я спрашиваю столь же нейтрально.

— Четверг.

— Опять.

— Ага.

Мы дружно вздыхаем и наблюдаем, как монстры оглядываются на нас, кричат и показывают на уток, прыгают и кидают им крошки.

— Ты главное помни, что без туберкулеза, ВИЧа и гепатита приходить нельзя, — я иронизирую.

И Эль улыбается.

Кафедральная шутка давно перешла в разряд бородатых анекдотов, но актуальности своей не потеряла.

— Да-ша, смотри лебедь! Лебедь! Эль! — Яна радостно вопит на всю округу, скачет и тычет пальцем на середину пруда.

Ян ведет себя сдержанней, но шею тянет и на нас тоже смотрит.

И мы, спускаясь по насыпи, подходим к ним.

Суслики ноют сфоткаться, пытаются приманить лебедя и запредельно радостно пищат, обмирая от восторга, когда лебедь горделиво подплывает к берегу и снисходительно косится на них черным глазом.

Лебедь расправляет крылья, взмахивает ими. И откуда-то с неба планирует второй, опускается грациозно на воду, и счастье сусликов не поддается описанию.

Они даже не шевелятся, смотрят широко распахнутыми глазами и улыбаются во весь рот.

И такими они мне нравятся гораздо больше.

Домой мы возвращаемся поздно.

Ибо почти половину пути мы идем пешком.

Гуляем.

И рассматриваем город, ибо как возмущается Эль: «Когда мы последний раз шатались?!»

Приходится вспоминать, а потом признавать, что давно, шатались просто так по городу мы очень давно. И вообще все наши прогулки за последний год сводились от остановки к корпусу и от корпуса к остановке.

В общем, наверстать упущенное мы обязаны, тем более спешить мне некуда.

Идем мы медленно, и Эль, оказавшийся тайным краеведом, рассказывает про усадьбы и травит исторические байки.

Про Дом Союзов, усадьбу Жихова и неомавританский стиль суслики пропускают мимо ушей, им больше интересно про подземный ход под площадью и клад на одном из перекрестков.

Тайный ход они требуют обследовать, а клад откапать.

И объяснять, что на месте жандармерии давно торговый центр и вход в подземный туннель завален, а выход в церковь, которой уже почти век нет, замурован приходится мне, ибо на очередной остановке Эль прощается и своевременно сваливает.

Зараза.

Поскольку отвечать, что вскрывать асфальт одного из центральных перекрестков в поисках клада, которого может и не быть, ибо анонимка — не гарант, никто не будет, тоже приходится мне.

И, уже подходя к дому, я все еще ищу ответы на очередные почему и рассказываю кто такой Колчак, коего столь подло упомянул Эль.

Самого Эля мысленно и не раз и непечатно упомянула я.

Сам бы попробовал ответить детям зачем убили царя, кто такие белые и почему они решили воевать с красными. И вообще нечестно, знаток истории, как оказалось, он, а вопросы ко мне.

Где справедливость?!

— А почему Ганина Яма? — вопрос летит от Яна.

— Что почему? — я переспрашиваю уже с раздражением, ибо ключи от квартиры находиться отказываются.