Мой дед Иосиф Сталин. «Он – святой!» - Евгений Джугашвили

В Москве случайно оказался мой приятель из Тбилиси Бондо Дадвадзе – профессиональный фотограф. Узнав, что Светлана будет у меня дома, умолял меня помочь ему сделать пару снимков о нашей встрече. Я позвонил в гостиницу и спросил, как Светлана смотрит на желание фотографа. «Да ради Бога», – ответила Светлана Иосифовна. Однако пройдет время, и она заявит, что съемка была организована насильно. Стол Нана накрыла по-грузински, денег не жалели. Ведь сама Светлана Сталина будет в доме! Недопитая бутылка из холодильника подсказала, что надо купить из спиртного. Закупил я порядка шести бутылок шампанского. Запас не помешает, думал я, когда ставил на стол первую бутылку. Однако этот запас, как и весь ужин, стал причиной вызова меня к начальнику политотдела академии. Но это произойдет после, а сейчас вернемся к нашей встрече.

В назначенное время я подъехал к гостинице, Бондо уже был на месте. Вышли Светлана и Ольга. Когда они садились в машину, Бондо сделал свои «пару снимков». За столом тамадой был я. Поднимал тосты за Светлану, ее дочь, за членов моей семьи и, конечно, за товарища Сталина. В целом моя семья ей понравилась. «В целом» потому что я не понравился. Впоследствии она напишет, что я раздражал ее своими «идиотскими тостами».

А за столом Светлана поделилась своими планами. Она устала от журналистов: все время быть на виду ей надоело. Она хочет устроить свою жизнь в СССР не в Москве, где много иностранцев, а вдали от Москвы, например, в Тбилиси. «У меня там, – призналась Светлана, – есть знакомые». Ранг знакомых не подходил для решения вопроса о проживании дочери Сталина. Я посоветовал обратиться к руководству Грузии. Впрочем, она без всяких советов это прекрасно понимала. В Представительстве Грузии работал мой друг Заур Месаблишвили. Я сообщил ему о желании Светланы, а ей, на всякий случай, дал телефоны Представительства Грузии.

В Тбилиси Светлане Аллилуевой предоставили двухкомнатную квартиру улучшенного типа в престижном районе Ваке, назначили пенсию и паек из продуктов питания. За ней закрепили машину (по вызову), дочку обучали на дому, а на ипподроме Ольге предоставили лошадь для спортивных занятий.

Будучи в Грузии она написала письмо в Академию Генерального штаба, где я работал старшим преподавателем. Начальник политотдела генерал-полковник М.Н. Дружинин вызвал меня: Вот письмо Вашей родственницы Светланы Аллилуевой. Она пишет, что Вы «живете не по средствам, торгуете должностями в Грузии, недостойны быть членом партии и позорите звание советского офицера». Вначале я не поверил его словам: «Что за бред! Что значит, живу не по средствам, что за торговля должностями?» Видя мое замешательство, он показал конверт и само письмо. Мне пришлось рассказать о встрече со Светланой. Выслушав меня, ничего не сказав, Дружинин положил письмо в стол и спокойно сказал: «Евгений Яковлевич, идите и работайте». Вернувшись домой, сразу же позвонил ее сыну – Иосифу. Он врач-кардиолог, доктор медицинских наук, профессор. Я рассказал, что был «на ковре» у начальника политотдела по поводу письма его матушки. Выслушав меня, Иосиф почти закричал в трубку: «Ты послушай, что эта «матушка» написала в партком моей клиники: «докторская диссертация написана не мной, из партии исключить, но самое забавное – требует выслать меня на остров Сахалин». Дочь Светланы – Екатерина Жданова, по словам самой Светланы, заявила, что «не простит и не собирается прощать» (имеется в виду бегство матери на Запад). Семнадцатилетний конфликт между матерью и детьми усугублялся. Кремлю видимо надоели ненормальные отношения дочери Сталина со своими детьми, надоело выслушивать всевозможные пересуды из-за рубежа, и, полагаю, было принято решение поспособствовать их сближению. Заур Месаблишвили пригласил меня съездить к Иосифу и уговорить его поехать к матери в Тбилиси с целью примирения. Иосиф отказался, сказав что «эта затея обречена на провал». Но, понимая с каким ведомством он имеет дело, вынужден был согласиться. По прилету в Тбилиси ему дали трубку и набрали номер матери. «Как только она поняла, кто звонит, – сказал Иосиф, – в трубке раздалась матерная брань. Это услышали все присутствующие». Положив трубку, он сказал: «Яже вас предупреждал». Стаким результатом Иосиф и его жена Люда вернулись в Москву.

После письма в Академию она прислала письмо мне домой и вдогонку телеграмму, в которой заявила, что у Якова не было никакого сына, а я, стало быть, самозванец. Она пригрозила, что займется моим разоблачением. (Отмечу, что деятели из «Эха Москвы» и «Новой газеты» требовали от суда признать мой иск «О защите чести и достоинства Сталина» недействительным, основывая свои доводы на «мнении» Светланы Аллилуевой). В письме она пишет: «Все бегут за Женькой. Сиди тихо в своем Урюпинске, иначе будешь иметь дело со мной. В Грузию ездить не смей». Далее в письме она советует моей жене: «Брось Женьку – этого хама! Мне жаль Вас, Нана, и Ваших детей. У Вас хорошие дети и, право, им было бы лучше с Вами, чем с таким отцом» (14 марта 1985 г., г. Тбилиси).

Сказать, что я был огорчен агрессивностью Светланы, значит сказать слишком мягко. Я был взбешен столь наглой ложью и бесцеремонным вторжением в мою семью. Не менее отвратительным поступком была кляуза в Академию. Я, видите ли, должен следовать ее наставлениям под «угрозой разоблачения». Кто же требует этого? Так ведь это ж мать, бросившая своих детей, и дочь Сталина, которая предала своего отца. Вправе ли она использовать авторитет столь громадной личности в истории человечества, о которой не прекращаются споры до сих пор и вряд ли когда-нибудь прекратятся?

Спор о Сталине это, прежде всего, спор о ценностях, то есть спор о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Одни считают, что общественное благо важнее личного, другие наоборот, считают, что личное превыше всего, а общественное благо – дело десятое. Сталин хотел, чтобы люди ставили общественное благо превыше личного и государство он строил так, чтобы оно служило всему обществу. Вот это и есть «хорошо» по Сталину. Светлана же, воспитанная в окружении матери, смыслом своей жизни считала заботу о своем личном благополучии. В качестве доказательства может сойти вся ее жизнь. Кроме того, она не скрывала своего подобного отношения к жизни и в своей знаменитой книге «Двадцать писем к другу». Вот что она пишет по поводу смерти своего отца: «.. я понимала, что наступило некое освобождение. Я еще не знала и не осознавала – какое, в чем оно выразится, но я понимала что это – освобождение от всех и для меня тоже, от какого-то гнета, давившего все души, сердца и умы единой общей глыбой… Людям хочется счастья, эгоистического счастья, ярких красок, фейерверков страстей, – хочется не только этого, я знаю: хочется культуры знаний, хочется, чтобы жизнь стала европейской наконец-то и для России; хочется говорить на всех языках мира; хочется изящной мебели и одежды вместо деревенских сундуков и зипунов. Хочется перенимать все иноземное – платье, теории искусства, философские направления, прически, все – безжалостно откидывая свои собственные достижения, свою российскую традицию. Разве осудишь все это, когда это все естественно после стольких лет пуританства и поста, замкнутости и отгороженности от всего мира…» (Аллилуева С.И. Двадцать писем к другу., М.: Внешинберика, 1990. С. 9, 15).