Дом Солнца - Наталия Павловская

Малой загляделся на прелестниц и, будто намагниченный, пошел следом:

– Девушки! Подождите!

Мотыльки приостановились, обернулись с насмешливыми лицами.

– У меня к вам деловое предложение! – оправившись от элегического шока, в обычном режиме затараторил Малой. – Я – импресарио известной музыкальной группы…

– Ну вот… – не очень расстроился Малой.

А в зале, пока Скелет забирался на сцену, Макар тихо сказал своим музыкантам:

– Если хоть немного тянет, берем.

– Андрей!.. – попытался вразумить его гитарист, на что Макар настойчиво распорядился:

– Научишь!

Озадаченно потоптавшись, Скелет подключил к усилителю бас-гитару и принялся настраивать ее.

Макаревич значительно кивнул гитаристу:

– Ничего, видишь: сечет поляну.

Скелет зачем-то попробовал микрофон так, словно собирался петь:

– Раз, раз, раз – два – три…

Клавишник вздохнул и закатил глаза.

А Скелет, набравшись смелости, наконец начал играть – сначала робко, потом все увереннее. Он играл самозабвенно, искренне… но очень фальшиво.

Музыканты возмущенно уставились на Макаревича, а тот умиротворенно кивал, поглаживая гриф «Стратокастера»:

– По-моему, вполне годится…

Ободренный Скелет разошелся: он мотал головой и бил по струнам, как заправский рокер. Музыканты опасливо присмирели.

– Эй, Виталик, стоп, стоп! Хватит! – закричал Макаревич.

Но Скелет его уже не слышал: вдохновение – великое дело! Он прыгал, мотался по сцене, воображая себя всеми звездами зарубежной эстрады одновременно. Техника оказалась не в силах соответствовать такому полету чувств: один из проводов натянулся, штекер отлетел со свистом трассирующей пули, электричество замкнуло, а из усилителя посыпались искры. Гитара смолкла. Вспотевший, но счастливый Скелет растерянно остановился. Музыканты и Макаревич со всех ног бросились к усилителю.

Малой, поглядев по сторонам и не обнаружив поблизости бабульки с ведром, снова вынул пачку с сигаретами и уже приготовился закурить, как вдруг услышал вопль Макаревича:

– Убил, сука!..

Малой бросился в зал.

Макар и музыканты щелкали тумблерами, выдергивали шнуры из сети – все зря.

– Сжег! Усилок насмерть сжег! – орал в сердцах Макаревич.

Гитарист грубо отобрал у присмиревшего Скелета гитару, тронул струны, страдальчески поморщился:

– А ну, катись отсюда, Виталик! Скрипач, чтоб ты был здоров!

– Блин! Видно же было по нему, что нельзя инструмент в руки давать!

– Ну, ладно, мужики, чего орать? – вступился Малой. – Тут починки на час! У меня свой мастер в Бытсервисе, договорюсь!

– Нет, это всё! – сокрушался Макар со товарищи.

– А чё – всё-то? – не унимался Малой. – Подумаешь, усилок! Зато я вам – »Стратокастер»!

– Да пошел ты со своим «Стратокастером»! – взревел Макаревич, а крепкий ударник засучил рукава.

Малой в мгновение ока упаковал гитару, схватил за полу рубахи онемевшего от ужаса Скелета и торопливо ретировался.

Пушкинская площадь, как всегда, оживлена. Группы иностранных туристов: африканцев в пестрых хламидах и тюрбанах, индусов в сари и дхоти – добросовестно следуют за экскурсоводами к памятнику великому поэту, фотографируются. Малышня бегает за голубями. Здесь же, как обычно, устроилась на солнечной скамейке группка хиппи. Саша вышла из подземного перехода на площадь, прижимая к груди стопку книжек, заметила хипарей на скамейке, радостно вгляделась. Но знакомых среди тех нет. Саша разочарованно побрела дальше.

Малой и его верный спутник Скелет заняты новым бизнесом. Малой со спортивной сумкой на плече подскакивает к иностранцам, о чем-то бойко договаривается с ними. Скелет – тоже с сумкой на плече. Но, по своему обыкновению, он болтается по площади с равнодушным видом. Увидев собратьев на скамейке, Скелет флегматично поднял руку с двумя растопыренными пальцами.

Вертлявой походочкой Малой вернулся к Скелету. Он не унимался:

– Нет, ну я все думаю: тоже мне группа! Архитекторы! Играть бы научились!

– Ну! Не говори, чувак! Чистые лохи! – вяло сопереживал Скелет.

– Ничего! – Малой, как всегда, полон энтузиазма. – Пока вернемся к старому бизнесу! Неудачи не должны сломить нас! Кто ищет, тот всегда найдет!

Скелет только угрюмо кивнул.

Вдруг Малой заметил Сашу.

– О! Пойду поздороваюсь. А ты смотри: меньше чем по чирику не отдавай!

Малой пробрался к Саше через толпу. Увидев его, Саша просияла.

– Салют, подруга. Как сама-то?

– Спасибо, хорошо! – улыбнулась Саша.

Малой обратил внимание на ее книжки:

– Книжки сдаешь?

– Ага.

– Почем?

– В смысле? – удивилась Саша.

– Ну, почем книжки сдаешь?

Саша поняла, рассмеялась:

– Да ты что! Я в библиотеку сдаю!

– И то хорошо, – одобрил Малой. – А то вот Декабриста за фарцу арестовали.

– Как это?

– А так. Он джинсы на антикварные книжки из библиотеки менял.

Саша догадливо прищурилась:

– На Марксистской, пять, которая?

– Она самая, – улыбнулся Сашиной осведомленности Малой.

– И что теперь ему будет? – забеспокоилась Саша.

– Да фигня, – пренебрежительно дернул плечом Малой, – ничего не будет. Меня восемь раз арестовывали. Отпустят, только джинсы не отдадут. В моих джинсах все десятое отделение милиции ходит. Тихо вы! – Малой встряхнул сумку.

– А кто у тебя там? – полюбопытствовала Саша.

– Калинка-малинка обыкновенная: редкий вид карликового подмосковного соболя, – и Малой торжественно вынул из сумки хомяка.

– Но это же просто хомяк! – поразилась Саша.

– Что делать, – серьезно поделился производственной проблемой Малой, – белки закончились, а спрос остался. – Малой нежно поглядел на мохнатый источник своих доходов. – Сегодня уже седьмого отдаю. Правда, приходится иностранцам врать, что их можно научить говорить. Но ведь необязательно любить только тех, кто разговаривает, правда?

– А как же ты иностранцам все это объясняешь? – прервала тараторящего Малого Саша.

– Ну, как? На английском или на немецком, – небрежно пояснил Малой. – Реже – на французском. Французы – страшные жмоты.

– Ты знаешь три языка?! – изумилась Саша.

– Почему три? – обиделся Малой. – Я знаю четыре и еще голландский учу.

Саша уважительно разглядывает Малого:

– Полиглот! А твой друг, Скелет, он небось десять языков знает?

– Не, Скелет и по-русски плоховато, – вздохнул Малой. – У него болезнь такая: физиологическое отторжение инородных знаний. – И Малой собрался бежать дальше.