Козел на саксе - Алексей Козлов

Динамо.

Одним из главных побуждающих стимулов моего хождения на "Бродвей" было желание найти себе настоящую стильную чувиху, что по тем временам было очень сложно. Чувих в Москве было в десятки раз меньше, чем чуваков. А причина была проста. Девушкам было гораздо сложнее переносить то отторжение от общества, которому подвергались все, кто становился похожим на "стиляг". Девушку, которая рискнула обрезать косы и сделать стильную прическу типа "венгерка", которая начинала носить укороченную юбку с разрезом, капроновые чулки со стрелкой или с пяткой, танцевала стилем и общалась со стилягами, автоматически записывали в категорию "девушек легкого поведения", то есть не девственниц, если не проституток. Сейчас это с трудом укладывается в сознании, но я точно помню, что во времена раздельных школ, до 1953-го, 54-го годов десятиклассницы были на 99 процентов девицами, и блюли свою невинность как можно дольше, в институте или на работе. Это отвечало принципам высокой советской морали, с одной стороны, а с другой бытовавшему всегда в народе требованию к невесте - быть девственной. Поэтому случайные половые связи были крайним дефицитом. Естественно, что для парней нашего поколения вся юность проходила на фоне постоянного чувства сексуальной озабоченности. Все, что было связано с половыми вопросами, подавлялось на уровне государственной политики. В быту царило крайнее пуританство и ханжество. Говорить открыто на сексуальные темы считалось в лучшем случае неприличным, если не преступным. В результате - повышенный, обостренный интерес, поиск книг дореволюционного издания типа трехтомника "Мужчина и женщина" , "Пол и характер" Отто Вейнингера, книг Крафт-Эбинга и т.п.

Наибольшая возможность найти себе партнершу тогда представлялась в узком бродвейском кругу, где чувихи были все известны и давно разобраны, но регулярно появлялись все новые и новые "кадры". Но стильная чувиха не обязательно была "барухой", среди чувих было множество так называемых "динамисток", девушек, мимикрирующих под легкодоступных женщин. Многие из них были хорошо известны на "Броде" и одурачивали лишь новичков. Я не раз был жертвой "динамо", но никогда не воспринимал это как трагедию, а лишь набирался жизненного опыта. Обычно в конце недели, когда чьи-нибудь "предки", имевшие отдельную квартиру, уезжали на дачу, эта квартира превращалась в "хату". Так как вся Москва жила в коммуналках, то найти отдельную квартиру, да еще с наивно уезжавшими на дачу родителями было крайне сложно. Хаты были редкостью, их было немного, и о них чувакам было известно. Чтобы попасть на хату надо было являться одним из друзей ее владельца, или быть тем, кто приводит чувих, приносит "кир", пластинки или магнитофон. На хате все происходило по обычному сценарию. Сперва все было очень красиво и заманчиво - накрывался стол с выпивкой и закусками, заводились пластинки, которые нигде больше услышать было невозможно, начинались танцы "стилем" ,которые нигде больше танцевать не разрешалось, разговоры шли на своем языке и на любые темы, происходил даже какой-то обмен недоступной информацией, главным образом о западной культуре, о джазе, модах, реже о живописи или книгах. Но все прекрасно понимали, что главное впереди, что это лишь благовидная прелюдия к дальнейшему выяснению отношений. Обычно специалисты по "кадрежу" набирали "кадров" либо непосредственно на "Бродвее", либо на школьном или студенческом танцевальном вечере. Одним из мест, откуда можно было притащить на хату сразу несколько чувих, был танцзал "Шестигранник" в Центральном парке культуры и отдыха. Чаще всего в подобной компании на "хате" ситуация была непредсказуемой. Такие вечеринки обычно назывались на нашем жаргоне словом "процесс". В самом его начале довольно стихийно образовывались пары и начиналось ухаживание, то есть простое "охмурение", заговаривание зубов, подпаивание и т.п. Во время танцев пары могли и распадаться, согласно только что возникшим симпатиям, когда хорошие девушки переходили к более привлекательным парням, а кто похуже доставался неудачникам. Постепенно, как бы ненароком в гостиной гасился верхний свет, но из тактических соображений оставлялась настольная лампа. В более интимной обстановке каждый действовал в соответствии со своими способностями, опытом и моральными качествами, девушки растаскивались по различным углам и помещениям квартиры для окончательного выяснения отношений. Помимо обычных физиологических потребностей здесь вступал в силу игровой, спортивный момент. Считалось, что если ты настоящий чувак, то ты не должен просто так отпустить чувиху с "процесса", что ты не позволишь ей "скрутить динамо". Но многое зависело от того, что за девица тебе доставалась. Если было видно, что она как бы из твоего круга, и хотелось бы продолжить знакомство с ней и после этой вечеринки, то я не проявлял особой настойчивости в достижении близости с первого раза. Несмотря на то, что именно вот такое быстрое и одноразовое сближение считалось своеобразным признаком "профессионализма", я не разделял этой точки зрения и предпочитал лучше упустить "кадр", чем проявлять не свойственные мне напор, агрессивность и хамство. Но если взятые на "Броде" или в "Шестиграннике" девицы были попроще, если это были обычные искательницы красивой жизни, из разряда "батонов" , "рубцов" или "мочалок", то и обращение с ними было попроще и пожестче. Сейчас большинство не знает, откуда взялось слово "динамо". В те времена так называли на жаргоне любую машину, особенно такси. Употреблялось также слово "динамомотор", которое позже, в 60-е превратилось в широко распространенное - "мотор" ( "взять мотор", "поехать на моторе"). Так вот, чувиха - "динамистка", проведя основное время на "процессе", после "кира" и "плясок", усыпляла бдительность своего ухажера, позволяя ему очень многое, что не оставляло сомнений в успешном финале. В какой-то момент , она вдруг доверительно произносила фразу, "подожди, я сейчас вернусь" с намеком на необходимость чего-то интимно-необходимого, выскальзывала из объятий, незаметно покидала "хату" и, взяв такси, сматывалась в неизвестном направлении. Это и называлось "скрутить динамо". Обманутый любитель быстрой наживы обычно подвергался насмешкам со стороны друзей, страдая морально, да и физически. Мы называли это еще и "остаться с квадратными яйцами"..

Первый "маг".

Летом 1953 года под моим большим давлением отец купил мне в Петровском пассаже "Днепр - 3", первый советский бытовой магнитофон, поступивший тогда в розничную продажу. На самом деле это был полупрофессиональный аппарат с тремя моторами, работавший на больших студийных бобинах, огромный и неподъемный по тяжести. Я сразу же соединил его с имевшимся у меня радиоприемником "Минск" и начал записывать с эфира джазовые программы. К моменту покупки магнитофона в СССР уже были запрещены к выпуску радиоприемники с диапазоном коротких волна меньше 25 метров, но "Минск" был приобретен еще до этого, и я имел возможность ловить станции на волнах 19, 16 и 13 метров, где глушилок почти не было и качество записи получалось отличное. Вскоре я сориентировался в эфире и заметил регулярные музыкальные передачи из Лондона, по БИ-БИ-СИ: "Rhythm is our Business", "Like Music of Forses Favorits" ,"Listeners Choise" и другие. Немного позже мы открыли для себя новую чисто джазовую программу "Голоса Америки", - "Music USA" , на английском языке , которую из-за этого по-настоящему не глушили, только иногда "подглушивали", а с 60-х годов и совсем перестали, очевидно не хватало энергии. В маленьком магазинчике хоз- и радиотоваров на Петровке продавалась за гроши списанная в Радиокомитете некондиционная магнито-пленка, и вскоре у меня собрались горы этих бобин с записями, которые я делал почти ежедневно. Так как я учил в школе немецкий язык, то поначалу не мог понять объявлений, чей оркестр играет, кто солирует, кто поет. А знать имена становилось все больше необходимым. И вот здесь мне помог мой Бродвейский знакомый - легендарный "Айра" - Юрий Айрапетян, герой фельетонов, ярый антисоветчик, один из первых настоящих "штатников" в Союзе, знаток джаза, американской моды. Он первый "расшифровал" мои многочисленные записи, назвав, кто есть кто. Странно, но после этого я начал и сам понимать, о ком говорит диктор между пьесами, с чего и началось мое самостоятельное изучение английского языка. А еще позднее, когда "Айра" уже сидел в зоне, я начал узнавать исполнителей безо всякого объявления, просто по манере исполнения.

"КОК"

Одно из ярчайших воспоминаний, относящихся к "бродвейскому" периоду моей жизни, связано с коктейль холлом. Это место было главной достопримечательностью "Бродвея", его символом. "Кок" находился в доме напротив по диагонали от Телеграфа. Рядом с ним был популярный в Москве парфюмерный магазин "ТЭЖЭ" и магазин "СЫРЫ". В этом месте постоянно собиралась толпа поклонниц Сергея Лемешева - так называемых "лемешисток", встречавшихся там для обмена эмоциями и информацией о том, где и когда он будет петь, находиться, проходить и проезжать... По аналогии с магазином в народе их так прозвали - "сыры". В нашем пионерлагере была одна из таких "лемешисток-сыров", и от нее я подробно был осведомлен о характере этого своеобразного движения, порожденного огромным обаянием Сергея Лемешева. Характерно, что у этих его наиболее фанатичных поклонниц, целыми днями торчавших у "СЫРов", не было и мысли о каких-либо личных притязаниях на него, о близком контакте или романе. Конечно, коснуться его или заговорить где-то было заветной мечтой, но это носило абстрактный характер и поэтому они не были соперницами, а наоборот - были очень дружны. Позже на Западе, начиная с конца 50-х и в 60-е годы, в период бурного развития рок-культуры появился новый тип рок-фанатиков, описываемых в специальной рок-литературе как "группи" (gruppie). Это особый тип поклонников какой-либо группы или отдельного певца, готовых на все ради контакта с объектом своего обожания. Так вот, наши "лемешистки" , продолжавшие старые традиции поклонников оперных и балетных кумиров Москвы и Санкт-Петербурга, были типичными "группи", намного опередив Запад. Их сборище к вечеру редело и окончательно сметалось гуляющей толпой, тем более, что в районе "Кока" ее плотность была побольше из-за притягательной силы этого заведения. Попасть в коктейль-холл было делом непростым. Открывался он, по-моему, в восемь вечера и работал до пяти утра, а вход прекращался в три часа утра. Очередь занималась заранее, запускалась первая партия, а не попавшие оставались стоять, ожидая, когда освободятся места. Но происходило это нескоро и довольно длинная очередь постоянно стояла вдоль стены этого здания часами. Первое время я тоже попадал туда как все, отстояв в очереди. Но позже, став завсегдатаем, познакомившись со швейцаром и в какой-то степени обнаглев, я мог войти в "Кок" в любой момент, используя простой прием, который почему-то был недоступен большинству простых посетителей. Я подходил к тяжелой застекленной двери, за которой стоял швейцар, и прислонял ладонь со сложенной трехрублевой бумажкой к стеклу так, чтобы очередь ее не видела, а швейцар видел. Он сразу же подходил и открывал дверь, впуская меня с друзьями и отвечая на робкое негодование очереди элементарным объяснением, что у нас заказаны места. Ну, а мы попадали в рай, в узкое длинное заведение в два этажа с галереей и винтовой лестницей. На первом этаже было немного столиков а главное пространство занимал бар с высокими вертящимися стульчиками, с круглыми подставками для ног. Здесь царила барменша с шейкером и массой других приспособлений, сзади нее была стена из полок, заставленная невообразимым количеством разнообразных бутылок с напитками. Надо сказать, что в те времена отечественная торговля располагала богатейшим ассортиментом спиртных напитков, большую часть из которых составляли вина разных сортов, десятки видов ликера, различные настойки и наливки на основе всевозможных ягод и фруктов. Водка разных сортов, коньяки из разных республик и шампанское разных сортов были отнюдь не главной частью ассортимента. На втором этаже был зал со столиками и отдельное помещение типа кабинета, отгороженное от остального пространства небольшой занавеской, для своих. Став "своими", то есть примелькавшись и давая "на чай", мы нередко сидели за занавеской, подчеркивая этим свою привилегированность. Тем более, что этот "кабинет" примыкал непосредственно к пространству, в котором сидел ансамбль из трех музыкантов, постоянно игравших там. Это был странный состав, да и музыку они играли странную. На скрипке играл известный московский лабух Аркадий с пышной цыганско-еврейской копной волос на голове. Некто Миша играл на аккордеоне, а на саксофоне играла уже немолодая по нашим тогдашним меркам женщина, по слухам, бывшая жена известного дирижера Кнушевицкого. Я помню, что, несмотря на эйфорию пребывания в коктейль-холле, их музыка меня совсем не устраивала. Это был типичный, невинный во все времена и при любой власти кабацкий репертуар, состоявший из старых танго, фокстротов, вальс-бостонов и слоу-фоксов, причем не американского звучания, а скорее немецко-итальянского или мексиканского.