Один в чужом пространстве - Олег Приходько

— Я вообще понятливая, — бросила коротко и вошла в дом.

— Не обижайтесь! — я в последний раз вдохнул дым сигареты и устремился следом…

В гостиной действительно здорово пахло чаем. Пока Хобот копошился на кухне, Валерия оповестила меня вполголоса:

— Сейчас я должна буду уехать, у меня завтра репетиция в десять утра.

Судя по тону, это прозвучало, как: «Ты что, здесь жить собираешься?»

— Я поеду с вами, — успокоил я ее.

У меня появился план, и попасть в город для его реализации нужно было именно сейчас, ночью. Она хотела спросить еще о чем-то, но в комнате появился хозяин.

— Между прочим, — сказал он, наполняя чашки душистой заваркой, — Китай по производству чая находится на втором месте в мире.

Валерия озорно подмигнула мне:

— Константин Андреевич у нас — большой знаток статистики. Сейчас мы его раскрутим… А кто на первом, Хобот?

— Индия.

— А на третьем?

— Угадай.

— Мы?

— Шиш с маслом, Шри-Ланка.

— Смотри ты, никогда бы не подумала. А СССР на каком?

— На четвертом. Сто пятьдесят восемь тысяч тонн в год.

Чай оказался очень вкусным. Я отхлебнул из пиалы и возразил, поддерживая разговор:

— У вас устаревшие данные, Константин Андреевич.

Он с любопытством посмотрел на меня:

— Разве?

— Нет такой страны.

На некоторое время в гостиной воцарилась тишина. Я, конечно, не предполагал, что генерал, с головой уйдя в сельское хозяйство, до сих пор не знает о распаде супердержавы и мои слова станут для него открытием. Но по их с Валерией молчанию понял, что задел какую-то ненужную струну. Похоже, они вообще избегали разговоров о политике, и по тому, как Валерия перевела разговор на другую тему, я догадался, что не далек от истины.

— А где больше всего пьют? — спросила она.

— Чая — в Англии, алкоголя — во Франции, — с готовностью ответил Хобот, — Но если потребление чая повсеместно падает, то потребление алкоголя — наоборот. В той же Франции за последние двадцать лет оно выросло на пять литров на душу населения, и это — включая младенцев и стариков.

— Н-да-а, спивается человечество, — вздохнула Валерия.

Я представил, каков был бы прирост потребления алкоголя в СССР в литрах на душу младенцев и стариков, и подумал, что и в этом смысле мы распались своевременно. Осведомленность Хобота меня не удивляла, я сам любил листать статистические справочники, чтобы где-нибудь в компании ввернуть цифровые данные о том, например, настолько количество самоубийств у нас превышает количество убийств. Удивляло другое: в его доме я не увидел ни телевизора, ни радиоприемника, ни подшивки газет. Напрашивался вывод, что генерал умышленно отворачивался от политики. А значит, у него были на то веские основания. Интересно бы узнать, какие?

— Берите варенье, Женя, — придвинул он ко мне вазочку, — это красная вишня, очень вкусно.

— Спасибо, — я положил себе в розетку несколько ягод без косточек.

«Красная вишня»… Что-то знакомое… Где-то я слышал… Буквально за секунду в моем воображении прокрутились события последних суток, вынося меня куда-то в темный, промозглый сентябрь из уютного сельского дома.

— Что с вами? — я увидел удивленные глаза Валерии. А в самом деле, что?

— Нет, я просто… Вы сказали про варенье из красной вишни, и я подумал — какая же она бывает еще?

Они синхронно посмотрели друг на друга, обескураженные неразрешимостью такого простого вопроса, задумались и вдруг засмеялись, да так заразительно, что смех передался мне, и мы хохотали от всей души долго, позабыв про чай.

Наконец Хобот погасил улыбку на лице.

— Между прочим, — выдал очередную информацию, — в Японии растет желтая вишня, а я ел варенье из зеленой.

— Врешь, поди? — Валерия окончательно справилась с весельем и, посмотрев на часы, торопливо допила чай. — Спасибо, пора нам.

— А Рахманинов? — вскинул брови хозяин. — Обещала ведь.

— Приезжай на концерт. Мы еще неделю в филармонии. Он вышел из-за стола и, подойдя к роялю, решительно

поднял крышку.

— Я тебе Шопена играл? — спросил задиристо. — Не ходи в должниках, это неприлично. Приеду я на твой концерт, обещаю. А сейчас — moderato, вступление, а?..

Валерия подошла к роялю, подкрутила деревянный стульчик, села и закрыла глаза… Хобот навис над инструментом, я же остался стоять, охваченный торжественной тишиной, хотя о музыке Рахманинова не имел ни малейшего представления.

Она заиграла. Очень тихо, потом — все громче. Через минуту я уже ни о чем не мог думать: какая-то родная, теплая, неведомая до сих пор волна чувств подхватила меня, повлекла в детство, перед моим мысленным взором возникли покойница-мать, Танька в школьной форме, мальчуган в коротких штанишках со шлеёй через одно плечо. В нем я узнал себя. И не было ни засады, ни Рахимова, и Мишка еще, должно быть, не родился на божий свет… Где это все?.. Когда?.. Откуда этот колокольный звон?.. Откуда я знал про этот колокольный звон там, в ночном поезде, во сне наблюдая за метавшим в медный таз яблоки племянником, если только сейчас услышал его в музыке Рахманинова?.. Нет ничего, способного остановить мой полет над зеленой равниной! И как, оказывается, радостно жить! Неведомая сила, наполнив мышцы, заставила меня распрямить плечи, я почувствовал, как повеяло ветром в закрытой наглухо горнице; а потом вдруг — булыжная площадь, колонна красивых, сильных мужиков, я — посередине, Хоботов в кольчуге и богатырском шлеме — впереди, и женщины в кокошниках машут из распахнутых окон, и мир вокруг плавится в ярких лучах полуденного солнца…

До самого шлагбаума мы ехали молча. Восторги, выраженные вслух, оказались бы сейчас нелепыми, разрушили бы мир, в котором мы еще пребывали.

Мы тепло простились с Хоботом. Долгая притирка разновозрастных незнакомцев завершилась доверительным рукопожатием, когда я спустился с чердака с тяжеленной сумкой на успевшем отдохнуть плече. Хотя полного генеральского расположения я удостоен не был.

— Валерия, а Константин Андреевич, он что, в отставке? — робко спросил я, нарушив тишину.

Она помолчала.

— В каком-то смысле, — ответила нехотя.

— А точнее?

Большая улица была освещена плохо: Киев экономил электроэнергию. Валерия включила дальний свет фар.

— А если точнее, то он… в опале. Было в русской армии такое понятие.

— Почему?

— Представьте, не интересовалась.

Любопытно. Я и сам пребывал опальным милиционером, но чтобы генерал КГБ?!. В моем представлении такой чин — почти государственный деятель. Что же он должен был натворить, чтобы попасть в опалу в такое демократичное время?.. Я спросил об этом, хотя, скорее всего, с Хоботовым мы больше никогда не увидимся.

— Насколько я знаю, он ушел из КГБ, а в наше «демократичное» время это называется как-то по-другому. В России, кажется, МБР, здесь — СБУ?..

— Да он что же, как Калугин?

Вопрос ей не понравился. Она усмехнулась, бросила на меня презрительный взгляд и, подобрав слова, жестко ответила:

— Калугин — скандальный, а этот — опальный. Как говорят в Одессе, это две большие разницы.

Ее тон задел меня за живое. Совершенно не желая обострять отношения, я, против своей воли, все же полез в бутылку:

— А почему вы так уверены в его непогрешимости? Вы не допускаете, что его попросту замучила совесть? В КГБ, насколько мне известно, не присваивали генеральские звания за информацию о положении на чайных рынках.

Она не рассердилась, хотя я определенно переборщил.

— Я уверена в том, — ответила, чеканя слова и не отрывая пристального взгляда от дороги, — что мой муж, полковник Герман Тубельский, ценой своей жизни прикрыл отход человека с чистой совестью. И ничего другого я просто не хочу знать!

Я почувствовал себя очень неловко.

— Извините меня.

— И пожалуйста, если судьба сведет вас с этим человеком еще раз, не говорите ему о том, что я вам сейчас сказала. Он думает, что я об этом не знаю.

Я кивнул и надолго замолчал, обдумывая услышанное. Мы подъезжали к центру. Близилась минута расставания, и лицедействовать больше не хотелось.

— Валерия, — сказал я искренне, — спасибо вам за все.

— Вы так говорите, будто мы с вами больше не увидимся. Решили сдаться властям?

— Я не имею права подставлять вас.

Мы проезжали по темному, совершенно безлюдному переулку. Дома с правой стороны были разрушены — видимо, их собирались отстраивать заново.

Все перед ним завалено,Что сброшено, что снесено,Скривились домики, другиеСовсем обрушились…

Ничего не знал наизусть, кроме «Медного всадника», но, похоже, его одного мне хватит на все случаи жизни.

— Что я могу сделать для вас? — спросила Валерия.