Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) - Тим Саймондс

– Я уже пришел к одному заключению, – скромно констатировал Холмс. – С ним случилась трагедия, которой он не предвидел. Что же касается истины, тут такое дело: мало ее обнаружить, надо еще убедить других в своей правоте. Для того-то и служит нам разум.

Сэр Пендерел ждал нас в здании театра, украшенном куполом и двумя башенками и выстроенном в пышном, изобилующем украшениями мавританском стиле, который почти вышел из моды в Европе. По широкой лестнице мы поднялись в посольскую ложу, расположенную рядом с королевской, где уже разместилось окружение принца, включавшее помимо прочих полковника Калчева и двух-трех молодых армейских офицеров. Между ними сидело несколько дам, блистающих ожерельями, брошами, браслетами и прочими безделушками, с затейливыми высокими сооружениями из локонов на голове. На нас веяло пряным гвоздичным ароматом их духов.

По авансцене муравьями сновали солдаты, проверяющие, не заложена ли где взрывчатка.

Небольшой оркестр, который состоял главным образом из цыган, выступавших на конкурсе Шерлоков Холмсов, настраивал инструменты.

Несколько рядов сидений в партере заменили позолоченными креслами, привезенными из дворца.

Появление Фердинанда в королевской ложе вызвало неописуемый восторг. Принц поклонился публике, затем дружеским кивком приветствовал сэра Пендерела и, наконец, кивнул нам с Холмсом, более строго и официально.

Зал затих. Произошла небольшая заминка, вызванная тем, что солдаты, спустившись с авансцены, стали ощупывать обивку кресел.

Наконец принц опустился на свое место.

Послышался тихий голос флейты и цитры, поднялся занавес, и перед нами предстали диковинные декорации, изображающие дворец Ирода. Повсюду на сцене были расставлены медные кувшины и кубки, чаши из серебра.

Появилась Саломея, бледная, почти невесомая, с алыми губами и дикими черными глазами, в которых читалась алчная мольба. Она застыла, словно заледенев в своем отливающем всеми цветами радуги наряде из шелка и страусовых перьев. Шлейф платья, украшенный бархатными бабочками и синими блестками, мерцал, как цветное стекло в лунном свете.

Прибегая то к плавным заученным жестам заклинательницы, то к хищным телодвижениям кошки, играющей с мышью, она стала дразнить и манить к себе заключенного в оковы Иоанна Крестителя, жадно вглядываясь в его лицо, на котором застыло мучительное отчаяние безумца.

– «Я в рот твой влюблена, Иоканаан. Он как алая перевязь на башне из слоновой кости. Он как гранат, разрезанный ножом из слоновой кости. Цветы граната, что цветут в садах Тира, – более красные, чем розы, – не так красны. Красные крики боевых труб, возвещающие прибытие царей и внушающие страх врагам, не так красны»[33].

Обворожительная головка ее склонилась к нему, словно готовая клюнуть голова цапли.

– «Нет ничего на свете краснее твоего рта… Дай мне поцеловать твой рот…» – Она отскочила назад. – «Я поцелую твой рот, Иоканаан. Я поцелую твой рот».

Занавес опустился.

Когда он вновь поднялся, ошеломляюще юная Саломея стояла на сцене совсем одна. Вошел слуга, неся отрубленную голову Иоанна Крестителя на большом серебряном блюде, с которого капала кровь. Саломея схватила голову за черные спутанные волосы и стала размахивать ею во все стороны. Глядя в закрытые глаза, она сказала:

– «А, ты не хотел мне дать поцеловать твой рот, Иоканаан. Хорошо, теперь я поцелую его. Я укушу его зубами своими, как кусают зрелый плод».

При этих словах кровь брызнула из отсеченной головы прямо на сцену. Саломея стала растирать кровь по полу, словно выжимая сок из винограда, изгибаясь и извиваясь. Вокруг ног ее образовалось грязно-малиновое пятно.

– «Не говорила ли я тебе? Ведь говорила? Так вот! Я поцелую его теперь. Но почему ты не смотришь на меня, Иоканаан? Твои глаза, которые были так страшны, которые были полны гнева и презрения, закрыты теперь. Почему они закрыты? Открой глаза свои! Приподними свои веки, Иоканаан».

Мне стало душно, накатила тошнота, подобная той, которую я испытал во время морского путешествия во Францию. Я начал потихоньку вставать, извиняясь шепотом перед сэром Пендерелом, который был просто заворожен происходившим на сцене. Но Холмс остановил меня:

– Уотсон, держитесь! Мне кажется, в этом что-то есть, – шепнул он, внимательно глядя на сцену.

Я тоже посмотрел туда. Хрупкая прекрасная Саломея с кожей цвета чайной розы застыла на месте. Но вот она стала подносить все ближе и ближе к своему лицу истекающую кровью голову. Расстояние между ними сокращалось дюйм за дюймом, пока губы их не слились невозможным, непостижимым образом. Наступила звенящая тишина. Несколько секунд Саломея не отрывала губ ото рта Крестителя, как будто хотела возобладать над его душой. И казалось, минули столетия, прежде чем их губы разомкнулись.

– «А! – дико вскрикнула она. – Я поцеловала твой рот, Иоканаан, я поцеловала твой рот. На твоих губах был острый вкус. Был это вкус крови?.. Может быть, это вкус любви. Говорят, у любви острый вкус. Но все равно. Все равно. Я поцеловала твой рот, Иоканаан, я поцеловала твой рот».

Занавес опустился. Вслед за принцем все начали аплодировать. Холмс схватил меня за руку и заговорил, стараясь перекричать гром аплодисментов:

– Ну, а теперь, Уотсон, нам надо идти, и как можно быстрее! Сэр Пендерел, простите, но мы вынуждены вас покинуть.

Я поймал быстрый взгляд наклонившегося вперед полковника Калчева. Испуг и удивление проступили на его лице, когда он увидел, что мы поспешно уходим.

Громко топая, мы сбежали вниз по лестнице. Глаза моего друга блестели, на щеках появился лихорадочный румянец. Такое рвение и готовность к бою я наблюдал не часто, только в особые, переломные моменты расследования.

– В чем дело, Холмс? – выкрикнул я в смятении, запыхавшись от быстрой ходьбы.

Обернувшись, он выпалил:

– Я был слеп как крот. Мне следовало бы дать хорошего тумака, чтобы я долетел отсюда прямо до самого Черинг-Кросса. Саломея подсказала мне ответ, который мы искали!

Глава восемнадцатая,

в которой Холмс следует подсказке Саломеи

Выскочив из театра, мы закрутили головами, выискивая подходящее средство передвижения. Среди массы конюхов, чистивших скребницами своих лошадей, не сразу, но отыскались покачивающиеся дрожки и высокий портшез с двумя рядами желтых фонариков по бокам.

Холмс увлек меня к носилкам, пропустил вперед, сел сам, поднял с обеих сторон оконца, защищающие от холодного ночного воздуха, и тихо постучал по деревянному корпусу. В то же мгновение носильщики сорвались с места и, цокая каблуками, помчались навстречу темноте.

Вскоре они уже трусили рысцой, оставляя позади череду крытых мостов и наводящие печаль безлюдные улицы, безмолвные и безжизненные, как в городах из наших сновидений. До нас не доносилось ни звука, даже взятых на фортепиано аккордов.

– Холмс, – взмолился я, – объясните же, куда мы направляемся!

– К бульвару Васила Левского. – Он назидательно поднял указательный палец: – Предваряя неизбежный вопрос, скажу: вспомните слова Майкрофта, мой дорогой Уотсон.

– Какие же? – растерялся я.

– «В этой стране вы не увидите ничего, что вам кажется таким естественным в Англии». – Мой друг рассмеялся: – Он мог с таким же успехом процитировать «Алису в Стране чудес». Помните это место? «„На что мне безумцы?“ – сказала Алиса. „Ничего не поделаешь, – возразил Кот. – Все мы здесь не в своем уме – и ты, и я“»[34].

Я продолжил хорошо знакомый текст:

– «„Откуда вы знаете, что я не в своем уме?“ – спросила Алиса».

– «Конечно, не в своем, – ответил Кот. – Иначе как бы ты здесь оказалась?»

Я стал пристально всматриваться в темные улицы.

– А зачем нам бульвар Васила Левского? – спросил я наконец.

– Там находится часовня-усыпальница Кобургов, куда перевезли тело убитой женщины.

– Вы что, собираетесь его снова осматривать? Но зачем? – спросил я нерешительно.

– Если не считать очков для чтения, только труп открывает самое обширное поле для умозаключений.

– Вы говорили, что Саломея подсказала вам ответ, который вы искали. В каком смысле?

– Помните, как она поднесла к лицу отрубленную голову Иоанна Крестителя?

– Да, такое забудешь, пожалуй! – воскликнул я. – Во всей истории Тимуридов не найдешь ничего подобного…

– А как его черные спутанные волосы коснулись ее нежного лица?

– Это было ужасно! Особенно, когда кровь стала стекать по бороде! Меня чуть не вырвало.

– Это не навело вас на какую-нибудь мысль, Уотсон? Подумайте хорошенько! Когда Саломея оторвала свои губы от мертвого рта и мы снова увидели ее лицо…

Я покачал головой:

– Сдаюсь, Холмс. Уж извините.

После этого он не пожелал отвечать на мои настойчивые расспросы, сказав только:

– Нам нужно еще раз тщательно осмотреть тело, и как можно быстрее. Недостает одного, последнего доказательства. Отыскав его, мы найдем убийцу и сможем обнародовать результаты нашего расследования.