Голубая кровь - Маруся Климова

Сперва они с балкона смотрели торжественную часть, там были ветераны и седовласые начальники, они говорили речи, потом награждали друг друга, все это продолжалось около часа. Маруся предлагала Смотровой пойти в буфет, но та говорила, что не может, потому что ей обязательно надо присутствовать, а то заметят, что ее нет на торжественной части, и у нее будут неприятности, а для нее как раз сейчас все это очень важно, потому что она собирается создавать семью.

В буфет они спустились чуть позже, и все равно успели раньше других, там они съели по бутерброду с черной икрой и выпили шампанского. Коля жадно чавкал. Потом начался спектакль, это была вторая, завершающая часть торжественного вечера. Маруся, Смотрова и Коля сидели в пятом ряду, видно и слышно было очень хорошо. Спектакль был про каких-то проституток, они разговаривали противоестественными визгливыми голосами, а потом одна из них стала раздеваться. Сперва она сняла с себя лифчик, ее обвисшая грудь спускалась на живот, а когда она начала снимать трусы, седой ветеран с палкой громко сказал: «Безобразие!» и вышел из зала. Но никто не обратил на это внимания, и трусы проститутка все равно сняла. Коля не отрывал глаз от сцены. Маруся сидела рядом со Смотровой, а Коля сидел с другой стороны, вдруг она почувствовала, как чья-то длинная рука гладит ее шею. Она посмотрела вбок. Это Коля протянул свою длинную, как у обезьяны, руку и гладил ее, причем лицо его оставалось совершенно бесстрастным, он продолжал смотреть спектакль. Наконец спектакль закончился, все отправились в гардероб, там была очередь. Смотрова показала Марусе тощую высокую бабу с лицом, как у щуки, в блестящем платье и сказала, что это ее начальница из райкома. Потом она сделала угодливое лицо и подскочила к ней. Они о чем-то долго говорили, причем Маруся и Коля уже успели получить свои пальто и ждали Смотрову. Когда она подошла, лицо ее было довольным и счастливым. После этого Маруся с ними уже не встречалась, они приглашали ее на свадьбу, но она не пошла. Смотрова рассказывала ей по телефону, какой Коля хозяйственный, зарабатывает много денег, в квартире все привел в порядок, и она просто счастлива. Кажется, она даже уже перестала быть лесбиянкой и жила полноценной жизнью. Потом Маруся случайно встретила ее на Невском, она стала в два раза толще, но была все в тех же брюках и куртке.

У Наташи никогда не было денег, и она постоянно у всех занимала. Она заняла и у Маруси тоже двести рублей. Маруся как раз собиралась с Костей ехать в отпуск в Николаев, и деньги ей были нужны. Наташа обещала отдать, но денег у нее все не было. Потом она пообещала выслать ей деньги почтовым переводом, когда Маруся позвонит ей и сообщит адрес, или просто до востребования.

Были многие и многие голоса и кто-то ходил и ходил Взять все все записи и все бумаги и вынести на помойку Дует сильный ветер бумаги разлетятся их найдут и прочитают Прочитают и переживут сатори уже многие пережили сатори это большое счастье Потом он пойдет на Смоленское кладбище там часовня Ксении Блаженной Нужно зажечь свечу и идти с ней Нужно донести ее и не дать ей погаснуть Но сильный ветер и свеча гаснет… Рядом могила на ней написано «Сорок мучеников» Это знак Она — смерть она белокурая бестия в длинном черном пальто Вот она входит Она несет разрушение Сама смерть помогает ему его не так просто схватить Белокурая бестия идет раз-два раз-два… Он догадался что белокурая бестия не мужчина а женщина Ницше ошибался Вот в чем была его ошибка

У Николы Морского зазвонили колокола Это в честь него звон хотя и не праздник Но должен ведь должен быть праздник сейчас март Пасха Все перепуталось это красные буквы выцвели на солнце и их стало не видно остались только черные и мы так ужасно ошиблись ведь последние деньги потратили на муку и творог и даже испекли куличи…

Он обойдет три раза вокруг церкви а потом зайдет туда Все упадут на колени ведь они узнают Его

Опять зазвонили колокола Или это ветер их качает Лучше не входить в храм Он знает каким крестом надо креститься это особый крест он исходит из он идет снизу он вызывает душу и она взмывает вверх этот крест неправильный он успокаивает он подавляет… Скрежет ужасный скрежет вокруг… Идет трамвай У него два сердца они стучат справа и слева Теперь понятно кто он ведь два сердца ни у кого не бывает… Ему сейчас открыты все тайны он видит все он прозревает проникает вглубь Почему все плачут Они должны быть счастливыми… «Радуйтесь, радуйтесь все!» Почему они не становятся на колени ведь они узрели Его «На колени, на колени, кому я сказал!» Они встали… Теперь все как надо…

«И это Он, Он, распятый на кресте!»

В зеркале странно блестящем отражение непонятное где право где лево все слишком ярко неестественно невыносимо блестит мучительно Если плавно махать руками они превратятся в крылья и полетишь Святой Дух это Голубь… Вот он нисходит…

«У нас на Невском открывается булочная, там будут продавать хлеб на валюту, разные булочки и хлебцы, все это будут привозить на самолете из Гамбурга, потому что здесь, конечно, печь не смогут, у нас нет такого оборудования. А потом наши-то и руки вымыть не могут, они в носу поковыряют, а потом хлеб помесят. У нас уже к этому привыкли, а у них так не принято.

И я думаю, — может, мне устроиться туда работать? Продавцом, например? Я же учил немецкий язык, я мог бы объясниться. И там так приятно пахнет. Я буду жить как бы и здесь, и там.

Я спросил у Пусика, нет ли у него таких знакомых. Пусик работает манекенщиком в Доме моделей. Сперва мы с ним ссорились, и Марусик тоже говорила, что у него прыщавая рожа, и он отвратительный. Но теперь я с ним помирился.

Так вот, этому Пусику сперва про меня наговорили разных гадостей. Ведь есть же такие мерзкие люди, которые всегда хотят нагадить другому. Ну, Пусик и поверил, будто я написал на него донос в КГБ и хотел упрятать его в психушку, только чтобы он не поехал в Западный Берлин из-за того, что он, вроде бы, понравился Эдвину, а я испугался, что он Эдвина у меня отобьет. Но это все чушь какая-то. Я Пусику так и объяснил, что ему все наврали. Пусик мне поверил, и даже остался у меня на ночь. С этим старым педерастом Веней я больше не хочу разговаривать. Он, по-моему, уже совсем рехнулся. Бывает, что старые „бабушки“ под конец жизни сходят с ума, они вдруг начинают краситься, наряжаться в юбки, в общем, ужас. Я думаю, что я до такого не дойду. Правда, брови я подкрашиваю и волосы осветляю, но это ничего не значит. Просто для красоты. Да и в платье тоже можно иногда нарядиться, но это же только для себя. А Веня сказал про меня что я уже совсем с ума сошел и брови крашу, и что это ненормальность. А Марусик мне, конечно, все передала.

У Вени есть знакомый парикмахер, который занял первое место на городском конкурсе, он берет двадцать пять рублей за стрижку. Но зато стрижет очень хорошо. Все же с Веней лучше помириться, нужно стараться держать себя в руках.

Я сегодня ездил в специальный комиссионный магазин, где продаются разные растения. Я хотел купить себе пальму в кадке, ну и что же я там увидел? Да просто ничего нет, все пусто. Еще год назад там были такие пальмы, я прекрасно помню. А теперь ничего. По пути я заехал в магазин радиодеталей, где я раньше был директором. Там все по-прежнему, и Руфа работает. Она ко мне страшно клеилась, хотела, чтобы я взял ее в любовницы и сделал своей заместительницей. Но мне-то она была ни к чему. И я хотел ее выгнать. И кассирша та же — Дора Семеновна. Она меня очень любила и сейчас тоже любит. Она до сих пор мне оставляет дефицитные батарейки. На этот раз она мне подарила две батарейки „Крона“, даже денег не взяла.

Потом я зашел выпить кофе в забегаловку напротив. И съел рулетик „лицейский“.

Веня пригласил меня на открытие выставки в Русском музее, делать мне было нечего, и я решил пойти. Мне не хотелось оставаться с Веней один на один, и я взял Колобка. Мы подошли к Русскому музею, к корпусу Бенуа, и полчаса проторчали на канале, потому что у меня с собой пригласительного билета не было, и мне его должен был дать этот старый педераст. От нечего делать мы с Колобком рассматривали публику. Кого там только не было! И мальчата с крашеными фиолетовыми волосами, и девушки в кожаных куртках, все в кнопках, и вообще разные крутые мужики и бабы. У входа стояла милиция, и без билетов никого не пускали Колобок просто приторчал от такого общества, он в жизни не видел ничего подобного. Он так возбудился, что мне за него просто стало стыдно. Мы отошли в сторонку и там ждали этого старика. Вдруг прямо на набережной остановилась тачка, и оттуда вылезла баба. Она была такая высокая, видная, с большим бюстом и в платье в обтяжку. Следом за ней вылез военный, морской офицер с кортиком на боку, с бородой, в очках, только ботинки у него были какие-то странные, желтые, похожи на тапочки. Наверное, у него просто других не было. А у этой бабы был плащик, который она почему-то волочила по земле. Она вся была такая задумчивая и томная, но что-то в ней показалось мне очень знакомым, и я решил подойти поближе и посмотреть. Я встал как раз у нее за спиной и видел, как она поправляла лямки своего лифчика, которые у нее почему-то торчали из-под платья и сверху были прикрыты кружевными тесемочками. Плечи были пухлые и веснушчатые. На ногах были босоножки без задников сорок первого размера, по-моему, и то пятки у нее торчали. Тут моя красавица повернулась, и я обомлел. Это же был Пусик! Накрашенный, губы красные, глаза намазанные черным, и голубые тени на веках! А платье красное, трикотажное, в обтяжку! На башку он надел парик, такой пышный, блондинистый! И она, точнее он, курил длинную сигарету! Ах, какой кайф! Я стал поближе к нему и хотел заговорить, но тут появился мой „бабушка“. Он радостно стал меня обнимать, но мне так противно стало, я с ним холодно поздоровался и сказал, что я должен провести еще одного приятеля. Колобок робко стоял рядом, он думал, что я про него уже забыл, и решил уйти. Веня, поморщившись, дал нам пригласительный билет, на нем было написано „на два лица“, и мы прошли мимо мента. Там внутри было уже полно народу, и неподалеку я увидел мою красавицу. Она стояла рядом со своим бородатым и очкастым мудаком. Ее плащик свисал на пол, и по нему ходили ногами. Я подошел поближе и, как воспитанный человек, сказал: „Простите, пожалуйста, у вас плащик волочится по полу!“ А Пусик посмотрел на меня своими прекрасными глазами и сказал: „Я вас очень попрошу, если вас не затруднит, поправьте, его мне!“ Я осторожно взял плащик и повесил его ему на руку. При этом его пышный бюст очень аппетитно сдвинулся. Он улыбнулся мне и сказал: „Благодарю вас!“ Я просто влюбился! Но этот очкастый хрен не отходил ни на шаг от моей красавицы. А Колобок ходил за мной и скулил: „Ну, Павлик, ну пошли отсюда, мне жарко, я пить хочу, мне здесь надоело!“ Тогда я ему сказал, что больше я его с собой брать не буду никогда, если он не заткнется и не будет вести себя прилично. Картины там были самые разные, я особенно не вглядывался, там были еще какие-то конструкции из разных проволочек и досок, банок, кирпичей и просто говна. На втором этаже стоял чан, в котором булькала какая-то грязь. Я бы тоже мог сделать что-то в этом роде. И даже поссать сверху. Но меня это все не интересовало, я думал о Пусике. Правда, я доходил ему только до плеча, но он же был на каблуках! Я увидел его перед одной картиной, на которой были нарисованы равные уроды, трупы что ли, там к нему подошла какая-то тощая стриженая баба и поцеловала его в щечку, и сказала ему какой-то комплимент. А он тоже поцеловал ей руку. Как изысканно! Тут я пожалел, что взял с собой Колобка! Хотя мы с ним и не любовники, все равно раздражает!»