Древняя Русь и славяне - Александр Назаренко

Династическая цепочка Владимир Мономах – Мстислав Владимирович – Всеволод Мстиславич дает известные основания предполагать первую из названных возможностей. Ярополк Владимирович мог быть включен в эту цепочку в качестве промежуточного звена для большей верности реформы, угрозы которой с его стороны в принципе не было никакой вследствие его бездетности (к 1117 г. Ярополку было уже около тридцати пяти лет, и это обстоятельство, надо думать, выяснилось с достаточной определенностью). В то же время Вячеслав, следующий по старшинству после Ярополка среди Владимировичей, имевший по меньшей мере одного сына[272], похоже, исключался из числа киевских столонаследников по плану Мономаха.

И все же более вероятной нам представляется вторая возможность – что Владимир Мономах хотел модифицировать любечский порядок, не разрушая его в корне. В самом деле, в 1132 г., когда Юрий Долгорукий согнал с переяславского стола Всеволода, только что посаженного там Ярополком, последний вывел Юрия из Переяславля «хрестьнаго ради целованья» и посадил там следующего по старшинству Мстиславича – Изяслава[273]. Ясно, что речь идет о том же «хрестьном целованье», которое упоминается несколькими строками выше и скрепляло договор между Мстиславом и Ярополком о передаче Переяславля Всеволоду Следовательно, заменяя на переяславском столе Всеволода на Изяслава, Ярополк пытался остаться в рамках договора с покойным старшим братом, и преемником Всеволода в Переяславле (а значит, и в Киеве) мыслился не его сын Владимир, а брат Изяслав Мстиславич.

Возмущение «братьи» вынудило Ярополка отказаться от плана Мономаха: Изяслав был выведен из Переяславля «с нужею»[274]. Но нельзя не отметить одной характерной черты этого плана: он так же, как и любечский компромисс 1097 г., сопровождался особым договором с Ольговичами, причем снова о Курске.

Курск вернулся под Переяславль либо в 1115 г., когда умер Олег Святославич (со смертью которого исчезал смысл «отступного», коль скоро оно предназначалось именно Олегу)[275], либо в 1127 г. как плата за нейтралитет киевского князя Мстислава Владимировича в конфликте черниговских князей Всеволода Ольговича и его дяди Ярослава Святославича[276]. Но с какой стати Ольговичи стали настаивать, как мы помним, на возвращении Курска в 1134 г.? Причем не сразу по вокняжении в Киеве Ярополка, в 1132 г., а только после появления в Переяславле Юрия Долгорукого[277], когда обозначился крах плана Мономаха и Мстислава организовать династическую преемственность киевского стола внутри семейства Мстиславичей? Ольговичи требовали Курска и получили его[278], откуда вывод: именно возврат Курска был им обещан за лояльность при осуществлении династической реформы Мономаха-Мстислава, и теперь, когда реформа рухнула, но не по вине Ольговичей, те требовали плату за свою верность договору Когда же был заключен этот договор? Явно в 1132 г. или чуть ранее, когда перевод Всеволода Мстиславича в Переяславль встал на повестку дня.

Итак, в 1132 г. Всеволод получил Переяславль, став наследником киевского стола, по договору Мстислава и Ярополка Владимировичей, организованному еще их отцом Владимиром Мономахом, договору, к которому около 1132 г. присоединились и Ольговичи. Привлечение последних становится тем более понятным, что, как показал дальнейший ход событий, проект династической реформы, задуманной Мономахом и Мстиславом, которую начал было осуществлять Ярополк, не был согласован с младшими Мономашичами – Юрием Суздальским и Андреем Волынским! (Положение слабого и безынициативного Вячеслава в планах Мономаха остается неясным; возможно, ему была обещана какая-то территориальная компенсация.) С Ольговичами договорились, а младших Владимировичей хотели поставить перед свершившимся фактом. Когда же очень скоро стало ясно, что реформа столкнулась с упорным противодействием последних, и Ярополк предпочел помириться с младшими братьями, киевский князь решил, что в такой ситуации отдавать Курск ни за что не имеет смысла. В результате – возмущение Ольговичей и союз с ними не младших Владимировичей (чего опасались), а старших Мстиславичей – Всеволода и Изяслава, ради которых и задумывалась реформа!

Если наши рассуждения справедливы и династические преобразования, запланированные и скрепленные в 1117 г. договором между старшими сыновьями Мономаха Мстиславом и Ярополком, были действительно направлены не на отмену, а на модификацию, усовершенствование любечского порядка, то понятно, что соглашения, достигнутые в Любече в 1097 г., и договор 1117 г. представляли собой звенья единой, последовательной политической программы, вдохновителем и организатором которой был Владимир Всеволодвич Мономах. В этой связи поучительным кажется совпадение хронологических вех в осуществлении этой программы с хронологическими этапами создания Владимиром Мономахом своего «Поучения». Ведь «Поучение» было написано по меньшей мере в два приема. Начато оно было, согласно внутренней датировке в его первых строках, в дороге, «на Волзе», когда Мономах, опечаленный продолжавшимся кризисом любечских соглашений (на этот раз – конфликтом с Ростиславичами), искал утешения в «Псалтири»[279]; случилось это, вероятнее всего, осенью 1001 г.[280] Еще раз к «Поучению» Владимир Всеволодович обратился в 1117 г., так как список его походов обрывается на состоявшемся именно в этом году походе против Ярослава Святополчича («И потом ходихом к Володимерю на Ярославця, не терпяче злоб его»)[281]. Ввиду явно исповедального характера «Поучения» такой хронологический сингармонизм может служить дополнительным свидетельством того, насколько важными, этапными были для Мономаха как человека и государственного деятеля 1097 и 1117 гг.

Неосуществимость в полной мере династических преобразований Владимира Мономаха, которые не сумели устоять против традиционного порядка, освященного к тому же авторитетом общерусского договора в Любече, означала одно – ив этом был прав провидец Мономах – крушение любечского строя. Неожиданной стала, пожалуй, только та стремительность, с которой оно наступило. Не успел Вячеслав Владимирович, севший в 1139 г. в Киеве после смерти брата Ярополка, осмотреться в столице, как уже через две недели оказался согнан беспокойным разрушителем устоев черниговским князем Всеволодом Ольговичем[282]. Тем самым был ниспровергнут главный принцип Любеча – отчинность киевского стола. Всеволод не только удержался в Киеве до самой своей смерти в 1146 г., но и пытался передать его своим младшим братьям – Игорю и Святославу. При этом он ссылался на практику времен Мономаха и Мстислава («Володимир посадил Мьстислава, сына своего, по собе в Киеве, а Мьстислав Ярополка, брата своего, а се я мольвлю, оже мя Бог поймет, то аз по собе даю брату своему Игореви Киев»)[283], сводя ее, вполне в духе своей политики, к сомнительному прецедентному праву киевского князя самому выбирать себе преемника. Так понимал дело не один Всеволод Ольгович. И Юрий Долгорукий, завещая в 1157 г. Ростовскую землю Михалку и Всеволоду, своим младшим сыновьям от второго брака[284], конечно же, подразумевал, что старшие Юрьевичи, занимавшие, как и старшие Мономаховичи в 1117 г., столы в Новгороде (Мстислав) и вокруг Киева (Глеб – в Переяславле, Борис – в Турове, Василько – в Поросье), должны были обеспечить переход киевского стола от отца либо к генеалогически старейшему из Юрьевичей Андрею Боголюбскому, либо к следующему по старшинству переяславскому князю Глебу. Таким образом, Юрий Владимирович собирался передать Киев своему сыну, минуя генеалогически старейшего двоюродного брата последнего – смоленского князя Ростислава Метиславича.

Таков был «гипноз» реформаторских действий Владимира Мономаха, при том что суть его легитимистского новаторства, как видно, оказалась не понятой, а сами реформы – не принятыми ни современниками князя, ни его потомками.

V. Была ли столица в Древней Руси? Некоторые сравнительно-исторические и терминологические наблюдения[285]

На первый взгляд вопрос, вынесенный в заглавие, выглядит не более чем претенциозно-скандальным. В самом деле, разве могут быть сомнения в том, что Киев имел полное право считаться столицей Руси в целом – по крайней мере в определенный период ее истории? Однако при более пристальном рассмотрении проблема оказывается не столь простой.

Столица – это город, в котором пребывает резиденция общегосударственной политической власти. Такое определение кажется трюизмом и вряд ли может быть оспорено. Следовательно, естественно было бы ожидать наличия столиц прежде всего и именно в тех средневековых государствах, которые обладали развитыми институтами политического единства. И тут историка подстерегает ряд сюрпризов.