«Если», 1996 № 03 - Эдмунд Купер

О книге брат Себастьян упомянул впервые. Изможденный, замерзший, подавленный, Кирон растерялся. Челюсть его отвисла. Он подумал об Элике. Даже до нее может добраться этот черный ворон.

— Ты не отвечаешь, Кирон. Может, хочешь кого-нибудь выгородить?

— Я не хочу никого выгораживать, кроме себя. Я взял эту книгу. Я хотел ее вернуть.

— В данных печальных обстоятельствах это только слова. Подобное можно истолковать и как кражу. Человек, привыкший рассуждать, посчитал бы, что ты стащил книгу с намерением построить одну или несколько из описанных в ней машин.

— Да проклянет вас Лудд! — взорвался Кирон. — Уничтожайте знания, если вам угодно. Остановите движение вперед. Можете и меня сжечь. Только не лезьте ко мне со своими нравоучениями!

Брат Себастьян допил чай и проговорил печально:

— Проклятие Лудда предназначено тем, кто строит со злым умыслом машины. Ты можешь сгореть, Кирон; такую вероятность исключать нельзя. И это сильно меня огорчит. Но так исполнится воля Лудда. Как бы то ни было, я твой друг, и я спасу твою душу.

С этими словами брат Себастьян оставил Кирона.

16

Великий Инквизитор признал, что совершено преступление, и постановил провести судебное расследование на причастность к ереси. По обычаю, суд должен был начаться в первый день следующего лунного месяца, с тем чтобы в случае вынесения приговора привести его в исполнение в последний день этого же месяца.

Между тем условия содержания Кирона улучшились. Ему предоставили соломенную подстилку, стол и стул. Один раз в день ему давали горячее, кроме того, разрешалось принимать посетителей и назвать свидетелей, которые могли бы выступить в его пользу. Святой Орден шел на подобные уступки, чтобы никто не мог пожаловаться на его пристрастность или несправедливость. Хотя мало кто из обвиненных в ереси когда-либо был оправдан.

Открытые процессы затевались только при наличии неопровержимых улик. Тем не менее формальности соблюдались.

Первыми пришли навестить Кирона родители. У Кристен были красные, заплаканные глаза. Жерард, напротив, был полон надежды, уверенности и приятно пах стружками. Он полагал, что из мальчишеской проделки раздули не по уму серьезное дело.

— Кирон, мальчик мой, как тебя здесь кормят? — всхлипнула Кристен. Они хорошо кормят тебя?

Кирон заметил, что мать стала совсем седой, хотя едва достигла тридцати пяти. При этом она сохранила красоту и стать. Ему стало бесконечно жаль ее за ту боль, что он ей причинил.

— Да, мама. Я здесь просто отъедаюсь. Мне ничего не надо.

— Ты же художник! — взорвался вдруг Жерард.

— Причем великий художник. Так сказал мастер Хобарт. — Он оглядел соломенную подстилку и голые стены камеры. — Как они смеют содержать в таком месте человека с блестящим будущим? Ты в самом деле виновен, сын? Скажи по-простому. Мы вырастили тебя и имеем право знать.

— Отец, — осторожно заговорил Кирон, зная, что брат Себастьян наверняка приник ухом к двери, — я сделал себе игрушку. Для развлечения. Я надул горячим воздухом шар. Я и подумать не мог, что Святой Орден обидится на такой пустяк.

Жерард задумчиво потер подбородок.

— Это было опрометчиво, сын. Но вряд ли грешно. Орден не любит ничего нового… и правильно делает. А виноваты скорее все те, кто тебя научил… Я слышал, что «Прыжок мисс Фитзалан» — это шедевр, хотя я и не смыслю в таких вещах. Мастер Хобарт говорил, что без тебя он не смог бы написать эту картину.

— Мастер Хобарт — гений, — сказал Кирон, — но доля истины в его словах есть.

— Не бойся, мальчик. — Жерард обнял сына. — Тебя оправдают, а те, кто хочет тебя осудить, сами понесут наказание.

— Я ни на кого не держу зла, — сказал Кирон главным образом для брата Себастьяна. — И надеюсь, что Святой Орден установит мою невиновность и позволит мне и дальше заниматься своим делом.

Жерард хлопнул его по плечу.

— Хорошо сказано! Я знал! Я знал, что ты умный, развитой парень, а все это — сплошная неразбериха.

Кристен оказалась мудрее. Она прижала Кирона к себе и погладила его по голове.

— Тебе страшно, маленький мой? — прошептала она.

— Да, мама, мне страшно.

— Ты знаешь, что они будут делать?

— Да, мама. Я знаю, что они будут делать.

— Успокойся, Кирон. Мы умрем вместе. А если существует другая жизнь, то мы разделим и ее.

— Уймись, женщина! — вспыхнул Жерард. — Кирон будет жить.

Кристен отошла, обретя вдруг какую-то просветленность.

— Да, Жерард. Наш Кирон будет жить. Теперь я в этом уверена.

— Клянусь Молотом Лудда, да и своим молотком тоже, он будет жить! воскликнул Жерард. — Он будет жить хотя бы для того, чтобы похоронить тех, кто пытается очернить его имя.

В дверь постучал стражник.

— Мы еще придем, — сказала Кристен. — Мы придем завтра. Я принесу свежие лепешки, масло и черничное варенье, которое ты так любишь.

Едва они удалились, в камеру вошел брат Себастьян.

— У твоего отца сильный голос, — сказал он осторожно. Кирон слабо улыбнулся.

— Сильный ум и сильная рука. Он простой и славный человек.

— Тем не менее он произносит опасные слова.

— Мой отец — честный человек, и это знают все в округе, — спокойно ответил Кирон. — Он за всю жизнь никого не обманул и ни разу не согрешил. Его оружие — его честность.

— Что ты хочешь этим сказать, мальчик?

— Только то, брат Себастьян, что в вашей клетке одна птичка. Вторую из этого гнезда вам не заполучить.

Пришла навестить его и Петрина. Как требовали приличия, ее сопровождал отец.

Шолто, огромный, молчаливый и добродушный человек, не проронил ни слова. Разговор поддерживала налитая, созревшая для свадьбы Петрина.

— Кирон, ты такой бледный. Тебя хорошо кормят? Он улыбнулся.

— Правду говорят, все женщины одинаковы. Вот и мать первым делом подумала о моем желудке.

— Есть, наверное, и различия, — вспыхнула Петрина. — И ты скоро их почувствуешь.

— Прости. Я не хотел тебя задеть. — Кирон повернулся к кузнецу. Спасибо, Шолто, что вы пришли и привели Петрину. Я очень вам благодарен. Ни я, ни мой отец не будем в обиде, если вы решите теперь расторгнуть контракт.

Шолто неуклюже заерзал, посмотрел на стены, на потолок, на пол, словно ища там божественного указания. Ничего не было, и он наконец произнес:

— Кирон, мальчик, я люблю тебя. По правде, я в этой печальной истории ничего не понимаю. Я знаю, как обращаться с железом и сталью, во всем прочем я не силен. Остальным занимается моя жена Сольвиг. Теперь, — он бросил тревожный взгляд на дочь, — еще и Петрина. Я хозяин в кузнице. А с женщинами… — Он пожал плечами. — Разве можно их переспорить?