Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке - Рикарда Вульпиус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но и этот шаг не позволил московской стороне добиться своей цели. Даже с учетом нового обозначения монгольский царь не был готов лично положить руку на текст присяги для подтверждения шерти: в Монгольской земле «не повелось, что царь царю шертует»[212]. Вместо этого он сообщил, что присяги, которую дали лама и его двоюродный брат за него, вполне достаточно и что он и так был готов следовать всем указаниям великого царя[213].
Для московской стороны позиция Алтын-хана была неприемлема. Подданство в рамках понятия милости требовало личного, безоговорочного подчинения. Достичь его можно было только через личную подпись. На понятийном уровне гибкость в ограниченной мере была возможна, в вопросах подчинения — нет. Когда Алтын-хан отказался первым спросить московских посланников о здоровье московского царя в соответствии с московскими дипломатическими обычаями и вместо этого потребовал сначала поинтересоваться его собственным здоровьем, провал вступления в царское подданство был предрешен[214]. Как ни желательно было бы с московской точки зрения после Сибирского ханства инкорпорировать и орду Алтын-хана — «Золотой царь» не желал ни становиться царским холопом, ни превратиться в подданного.
В конце концов была составлена жалованная грамота, в которой не содержалось ни слова холопство, ни слова подданство, а просто было сказано, что Алтын-хан переходит под «нашу царскую высокую руку в наше царское в милостивое повеленье и в послушанье навеки неотступно». Тем самым уже не оставалось никаких сомнений в том, что вступление в подданство не состоялось и был заключен скорее «договор о дружбе»[215].
В литературе рассматриваются два варианта происхождения понятий подданный и подданство. Один из вариантов заключается в том, что дипломаты образовали их от польских терминов poddany и poddanstwo. Эти обозначения, вероятно, были знакомы московским дипломатам по контактам с польско-литовским государством (Речь Посполитая), по крайней мере, с середины XVI века[216]. С российской точки зрения польская семантика понятия, производного от латинского subditus («покоренный»), вполне подходила для заимствования: старопольское понятие poddany также имело двойное значение и обозначало, с одной стороны, принадлежность крестьянина государству, а с другой — социально-сословную зависимость крестьянина от феодала[217].
Таким образом, двойственное положение принадлежности, которая, с одной стороны, была личной, а с другой стороны, в то же время соотносилась с надличной структурой правления, также было включено в новое понятие. Тем не менее польская и более поздняя русская и российская интерпретации имели одно существенное различие: poddanstwo в Речи Посполитой соотносилось исключительно с зависимым положением крестьян по отношению к польскому королю. «Покоренным» (poddany) назывался только тот, кто в социальном плане находился на самой низкой ступени общества. Напротив, в отношении представителя польско-литовской шляхты семантика статуса «покоренного» применяться не могла.
Другой вариант может заключаться в том, что, возможно, московские дипломаты вывели эти термины из корня слова «дань»: быти под данью. В этой деривации понятие подданный указывает на то, что лицо (данник) платит подати в пользу того, кому он подчинился[218].
Поскольку термин подданство — вопреки тому, что утверждали до настоящего времени исследования — впервые был применен не в контексте переговоров с казаками Речи Посполитой в 1654 году, а, как описано выше — еще в грузинском контексте, а затем и в ходе переговоров с монгольским Алтын-ханом, его латинско-польское происхождение вызывает сомнения[219]. Однако дальнейшее использование термина в течение XVII века свидетельствует о том, что его введение, без сомнения, находилось в русле семантики холопства и, следовательно, в контексте описываемого намерения повысить статус царя. Поэтому представляется более убедительным исходить из акцента на подчинении и связанного с этим понятия польско-латинского происхождения как подтверждения подчинения уплате дани, как предполагает производное от корня русского слова.
Отныне во всяком случае понятие подданства обозначало предполагаемую или осуществленную инкорпорацию любой имеющей высокий авторитет категории подданных, независимо от того, были эти подданные христианами или нехристианами. Оно употреблялось всякий раз, когда государственное образование с высокой степенью социальной и политической дифференциации должно было быть переведено или переводилось в реальное подданство или, по крайней мере, в своего рода отношения протектората. Соответственно, в уже упоминавшихся переговорах 1654 года о присоединении гетманской Украины обсуждалось только понятие подданства. То же самое произошло два года спустя с молдавским князем и еще два года спустя с курляндским герцогом. Также в переговорах 1661 года с калмыцкими аристократами ламаистско-буддийской веры (тайши[220]) или при присяге царю кабардинского князя Каспулата Муцаловича Черкасского в 1676 году упоминалось исключительно понятие подданство[221]. С другой стороны, при присоединении сибирских оленеводов, охотников и кочевников царская сторона в течение всего XVII века еще придерживалась понятия холопства[222].
Одновременное использование двух понятий для обозначения подчиненности в имперском контексте с середины 1630‐х годов — подданства для высокопоставленных лиц и их свиты, холопства для этнических групп, не имеющих социальных классов, сопоставимых с российским высшим дворянством, соответствовало употреблению сразу двух понятий для самоназвания подданных по отношению к правителю во внутрироссийском контексте. Как и в случае с подданством и холопством, в использовании терминов холоп (для высокопоставленных лиц) и сирота (для простого населения) решающее значение имели только социальные критерии[223].
Как же повлияли усиление и расширение роли государства, которые продвигал Петр I, на понятийную систему и стоящие за ней концепции подчинения? Такой реформатор, как Петр I, который, с одной стороны, намеревался коренным образом реорганизовать Россию на основе принципов камерализма, а с другой — нуждался в мощной регулярной армии и для этого рассчитывал на призыв солдат из широких слоев населения, быстро пришел к выводу, что упомянутые различия больше не имели смысла. Для пополнения армии ему были необходимы и холопы, бежавшие от своих господ. Привлечение холопов в армию и, следовательно, их невозвращение прежним господам можно было осуществить только в случае одновременного упразднения холопства как социальной категории сословного права. Однако с отменой холопства возвращение на уровне языка к социально-сословным отношениям господина и холопа в контексте отношений монарха и его приближенных больше не имело смысла. Более того, возникшая из камерализма цель царя унифицировать положение населения по отношению к личности монарха также упраздняла различия между холопами и сиротами[224].
В связи с этим в
