Волчья кровь - Татьяна Корсакова

Ее болезнь началась незаметно, слишком незаметно. Сначала милые причуды, потом очевидные странности. Ситуация усугубилась с рождением Вадима.

Шизофрения… Не диагноз, а приговор. Отец не поверил, не захотел. Лучшие специалисты, лучшие клиники, лучшие препараты – все тщетно. Недолгие ремиссии оканчивались срывами, с каждым разом более страшными. Единственной связующей ниточкой между двумя мирами, реальным и выдуманным, для мамы были шахматы. Только за шахматной доской она становилась вменяемой. Относительно вменяемой, как говорил дед. А потом в прессу просочились слухи о душевном нездоровье невестки самого Закревского, и дед запер маму в шахматной комнате навсегда. Вадим не знал, сколько ему пришлось заплатить, чтобы журналисты и сплетники заткнулись, помнил только, как в одночасье мама словно перестала существовать, о ней забыли, ее имя не упоминалось даже прислугой.

Развод состоялся в тот же день, когда мама оказалась пленницей шахматной комнаты. Так решил дед, а отец не стал спорить, подписал все необходимые документы и, похоже, сразу выбросил из памяти тот факт, что у него когда-то была жена. Вадим оказался единственным, кто помнил, единственным гостем, отваживающимся переступать порог черно-белой маминой тюрьмы.

Сначала мама его узнавала, не часто, но все же. За партией в шахматы она называла его сыночком, и лицо ее озарялось почти нормальной улыбкой. Ради этих редких минут просветления Вадим научился играть в шахматы, хорошо играть, почти профессионально. А потом шахматы перестали помогать, ниточка оборвалась. Вадим уговаривал деда отвезти маму в клинику, сделать хоть что-нибудь, но дед оставался неумолим. «Душевная болезнь – это страшное пятно на репутации семьи. Вадим, подумай о своем будущем. Ты хочешь, чтобы весь мир узнал, какая у тебя наследственность?» Ему было плевать на мир и на наследственность. Вадим решил: если деду и отцу все равно, он вернет маме здоровье сам. Наука не стоит на месте, наверняка есть передовые технологии и врачи-новаторы. Он нашел такого врача и даже договорился о консультации, но…

Мама умерла. Ушла из жизни, перерезав вены осколком карманного зеркальца, которое забыла в шахматной комнате сиделка. Мама воспользовалась им как ключиком, открывающим дверь в иной, более счастливый мир. Дед назвал это трагической случайностью, роковым стечением обстоятельств, уволил сиделку, организовал тихие похороны в городе, не имеющем к маминому прошлому никакого отношения, а сыну с внуком посоветовал смириться и забыть.

Вадим до сих пор не знал, смирился ли отец. Можно ли назвать смирением его неожиданное решение уйти в монастырь? Или это не смирение вовсе, а единственный способ протеста? Отец принял постриг, и даже дед не сумел ему помешать. Единственное, что он смог сделать, – это, в который уже раз, замять назревающий скандал, не допустить утечки порочащей семью информации. Отца забыли точно так же, как маму. Официальная версия выглядела красиво и благопристойно: сын Закревского осел за границей, продолжает семейный бизнес и не желает контактировать с журналистами. В неполных двадцать лет Вадим остался последним в роду, дедовой надеждой и опорой. Это дед так думал, а Вадим искал способ отомстить…

Марина была идеальным вариантом: славная и откровенно провинциальная. Вадим познакомился с ней на улице, наметанным взглядом выхватил из толпы девичье личико, в меру симпатичное, в меру простодушное. На то, чтобы вскружить ей голову, не понадобилось ни сил, ни особых финансовых вливаний. Ровно через две недели после знакомства Марина ответила согласием на его предложение руки и сердца и только после церемонии бракосочетания узнала, чьей женой стала.

В тот день у деда едва не случился сердечный приступ. Единственный наследник, надежда и опора, посмел опозорить честь рода, жениться на какой-то деревенской идиотке. Дед бросил эти обидные слова прямо Марине в лицо, сначала слова, а потом пачку долларовых банкнот с требованием навсегда убраться из жизни его внука. Вадим на всю жизнь запомнил тихое шуршание планирующих под ноги купюр, дрожащие от обиды Маринины губы и застывшие на кончиках длинных ресниц слезы. Он так и не понял, что им двигало в тот момент: злость на деда или чувство вины перед женой. Он просто взял за руку плачущую Марину и навсегда ушел из дедовой жизни.

Ему хотелось думать, что навсегда, но дед решил иначе. Он появился на пороге Вадимовой квартиры спустя полгода, уставший, постаревший, с укрощенной, но так и не изжитой до конца непримиримостью во взгляде. Марины не было дома, и Вадим особенно этому радовался. Жизненный опыт подсказывал, что от разговора с дедом не стоит ждать ничего хорошего.

Он ошибся, дед решил пойти на мировую, забыть прошлые размолвки и признать Марину. Вадим, все эти месяцы ожидавший контратаки, растерялся. Никогда раньше дед не соглашался назвать себя побежденным. И никогда не выглядел таким подавленным и больным. Может, оставшись в одиночестве, понял наконец, что не все в этой жизни измеряется деньгами и властью, что есть ценности куда более значимые, чем чистота рода?

Разговор у них получился нелегкий, больше похожий на переговоры в разгар военных действий, чем на беседу родных людей, но Вадим был и этому рад. Дед, при всех своих чудовищных проступках и заблуждениях, оставался его единственным родственником. Да и о жене нужно подумать. Марина, отнюдь не по собственной воле оказавшаяся в эпицентре семейного конфликта, страдала больше всех. Наивная душа, она чувствовала себя виновницей случившегося, едва ли не каждый день уговаривала Вадима помириться с дедом, с неожиданным для провинциальной девочки достоинством отражала нападки досужих до сенсаций журналистов, как могла, оберегала честь семьи, частью которой не надеялась стать никогда. Вадим не заметил, как влюбился, просто однажды утром посмотрел на хлопочущую на кухне Марину и понял, что, наверное, впервые в жизни сделал правильный выбор.

После того памятного разговора жизнь Вадима изменилась в лучшую сторону. В отношениях с дедом наступила оттепель. Особенно это было заметно в вопросах бизнеса. Дед наконец посчитал Вадима достаточно взрослым и сведущим, чтобы доверить тому несколько довольно крупных сегментов семейного дела. А Вадим неожиданно открыл в себе задатки неисправимого трудоголика: он пропадал на работе едва ли не сутками, мотался по командировкам, нарабатывая авторитет. В этой стремительной, похожей на водоворот жизни Марине оставалось все меньше и меньше места, но она не роптала, с удивительной и лишь самую малость раздражающей безропотностью несла нелегкое бремя жены бизнесмена. Наверное, многое бы изменилось с появлением ребенка, но как-то у них не получалось. Два года брака, а детей все не было… Не сказать, что Вадим очень переживал по этому поводу, лишь походя думал: пора бы уже. А что думала Марина, он все как-то забывал спросить, с типичной мужской незатейливостью компенсируя свое невнимание дорогими подарками, одежками и побрякушками.