Восьмая тайна моря - Михаил Белов

Щербаков поднял чемоданчик:

— Пойдем, Панна. А что касается Ани, то, конечно, надо выяснить причину ареста. Обязательно.

Глава седьмая

ДОПРОС РУТКОВСКОЙ

Андрей Суровягин, заложив руки за спину, стоял у раскрытого окна. Сквозь густую листву просачивался приглушенный уличный шум. Отчаянно галдели воробьи. «Не иначе на кошку», — улыбнулся он и заглянул вниз. Недалеко от пожарной кадки с водой на заборе притаился серый котенок. Пушистый хвост бил по доске. Желтые глаза холодно мерцали. Стая воробьев вспорхнула и улетела. Котенок облизнулся — досадно все-таки. Суровягин невольно засмеялся.

— Что там? — Еремин сидел, навалившись грудью на стол. Лист бумаги в руках. Очки сползли на нос. Глаза поверх очков смотрели на Суровягина.

— Котенок охотится за воробьями.

Еремин подошел к окну.

Котенок важно шествовал по двору, аккуратно перебирая белыми лапками.

— Ишь ты, боится запачкать, — усмехнулся Еремин.

Он вернулся к столу и снова углубился в работу.

Суровягин с альбомом Рутковской вышел в приемную. Сел за стол, закурил, потом начал листать альбом.

С фотографий смотрела улыбающаяся Рутковская. Десятки улыбок. Десятки поз. Биография в фотографиях. Суровягин внимательно рассматривал каждую фотографию, чтобы определить круг знакомых Рутковской и выяснить адреса снимков. Сибирь, Крым, Рижское взморье, Москва, Ленинград, Сочи, Дальний Восток… Обширная география путешествий.

Альбом рассказывал и о характере Рутковской, ее страсти к позированию перед объективом, о тщеславии. Что же еще? В альбоме было много снимков Рутковской с молодым человеком. Лицо это запоминалось: печальные глаза, даже тогда, когда он улыбается. Этот человек сопровождал Рутковскую во всех путешествиях. Кто он?

Суровягин опять начал листать альбом. Первая фото графия молодого человека. Снимок любительский, сделан в какой-то лаборатории. На следующей странице тщательно отретушированный портрет. На обороте посвящение:

«Дорогой Ане от влюбленного мальчугана». Под подписью дата. В альбоме Рутковской портрет появился три года назад. Все фотографии располагались в альбоме в хронологическом порядке, это облегчало работу. Суровягин вытащил все карточки, где присутствовал молодой человек. Сорок три снимка. Пронумеровал их, пересортировал: фотографии самой Рутковской — в одну сторону, групповые — в другую.

Из кабинета вышел Еремин.

— Альбомы просмотрели?

Суровягин показал на кучи фотографий на столе.

— Выводы?

Суровягин рассказал, где бывала Рутковская, с кем.

— Интересно, очень интересно. — Еремин взял одну из фотографий, поднес к глазам.

— Это он? Я видел его где-то. Сейчас припомню… В отделе кадров главка. Его фамилия Холостов Александр Федорович. Главный механик и начальник экспериментальной мастерской на острове Туманов. Рядом с островом Семи Ветров, где находится заповедник каланов. «Умный, но странный человек» — так охарактеризовал механика Николай Николаевич Лобачев. А Холостов многое мог бы рассказать нам. Как вы думаете? Займитесь им, лейтенант. Мы о нем все должны знать. А теперь вызовите Рутковскую. Посмотрим, как она поведет себя.

Через полчаса в кабинет Еремина привели Рутковскую. Суровягин сел за боковой стол у стены и положил перед собой стопку бумаг.

— Садитесь, Рутковская, — полковник показал на кресло перед столом.

— Спасибо, товарищ Еремин, — сказала она своим бархатисто-напевным голосом. — Мы с вами встречались у Лобачевых. Не помните?

— Помню, помню, — рассеянно ответил полковник. — Вы, кажется, меня назвали товарищем? Что ж, пусть будет так, я не возражаю. Но это слово ко многому обязывает.

Она метнула взгляд на полковника, потом на Суровягина и опять на полковника. «Приметлива, — подумал Суровягин, — и, очевидно, умеет запоминать увиденное». Он не раз встречался с ней, но только сейчас по-настоящему разглядел ее. Природа ничем не обидела ее. Но что-то не нравилось ему в этом красивом лице. Глаза? Пожалуй, да. Глаза много повидавшей, опытной, искушенной женщины.

— Может быть, вы мне объясните, товарищ Еремин, за что меня арестовали? — Рутковская привычным движением поправила волосы.

— Не волнуйтесь. Давайте поговорим как старые знакомые. Расскажите о вашей жизни.

— Нечто вроде вечера воспоминаний?

— Почему бы нет? Время у нас есть.

— Что ж… Разрешите закурить?

Суровягин молча положил перед ней пачку сигарет и коробку спичек.

Она закурила.

— Даже не знаю, с чего начать, — как-то неуверенно заговорила она. — Родом я из Сибири. Мне было четыре года, когда началась война…

— Бывал я в Сибири. Чудесный край. У меня там сын. — Полковник повернулся к Суровягину. — Лейтенант, организуйте нам чаю…

Суровягин вернулся минут через десять. В кабинете еще продолжался разговор о Сибири.

Рутковская пила чай мелкими глотками. Суровягин уже привык к манере полковника вести допрос в такой вот непринужденной, почти домашней манере.

«Надо проникнуть в душу человека, а уж тогда решить, как дальше вести дело», — говорил Еремин подчиненным.

Вот и сейчас, верный своим принципам, он тщательнейшим образом исследовал жизнь молодой женщины, умной, хитрой и… вредной.

Тяжелое детство. Мать работала на вокзале. Она запирала дочь на замок, а сама на целый день уходила из дому. Приходила вечером, часто с незнакомыми людьми. Они оставались на ночь. Девочке было семь лет, когда мать исчезла. Потом говорили, что она уехала с кем-то в Среднюю Азию. Аня двое суток сидела взаперти. На третий день, доев все, что оставила мать, девочка с трудом открыла форточку и позвала соседку, которая на ледяном ветру развешивала белье во дворе.

Соседка взяла ее к себе. Это была добрая и отзывчивая женщина. Аня выросла у нее. Хорошие, светлые годы. Кончила десятилетку. Поступила работать лаборанткой в научно-исследовательский институт…

Слушая Рутковскую, Суровягин невольно вспоминал свое детство. Он был старше ее на год и тоже хлебнул немало горя. Шел 1942 год. Отец уходил на фронт. Он собирался медленно и деловито.

— Ну, мать, пока…

Мать сказала:

— На войну бегом не бегают. Посидим на дорогу…

Сидели и молчали. Потом отец резко встал.

— Андрей, — позвал он. — На войну ухожу, сынок, — спокойно, как об обычном, сказал отец. — Ты слушайся мать. Понял? Будь мужчиной в доме, ясно?

Андрей мотнул головой. Понял. Хотя понял тогда только одно — отец уходит. Уходит надолго, навстречу очень трудному делу.

Война вошла в жизнь села тяжелой мужской работой для стариков, женщин, мальчишек. Андрейка работал вместе с матерью в поле, помогал дома по хозяйству. Было трудно. Потом школа, училище… Нет, он нигде не свернул с прямой просеки жизни.