Литературная Газета 6337 ( № 33 2011) - Литературка Литературная Газета

Не припомню у нас в России поэта, в котором бы его своеволие, эгоистическое «я», переживание личностное было бы так приглушено, смикшировано, как это можно встретить в стихах саратовской затворницы, живущей между поэтическими бдениями и преподаванием в университете.

Многие, писавшие о поэзии Светланы Кековой, непременно стараются отметить привязанность её стихов к Священной истории. Библейская архаика образов в сочетании с излюбленными рыбами, птицами и насекомыми составляет особую замкнутую атмосферу, в которой современному читателю и критику не всегда комфортно. Принято говорить о некоторой монотонности, безынтонационности, корпускулярности или даже герметичности этой поэзии. Недостаёт сюжетных ходов, игры, интриги, лирической истории, изящно изложенной в стихе, так, чтобы в финале вызвать умиление и восторг.

Думаю, здесь не тот герой или, вернее сказать, героиня. Не следует искать, чего нет и быть не должно. Другие целеполагания.

Кекова – случай уникальный. Она в опытах своей поэзии бросила вызов времени. Но не в маяковском понимании – как калейдоскопа современности, где «о времени и о себе» вещает поэт. В отношении поэзии Кековой о времени речь следует вести как о континууме. Её подобные иконописанию стихотворения обладают свойствами изогнутого пространства, звуки и ритмы внутри них гармоничные, сглаженные, образный строй насквозь символичен. Если религия есть связь, то предметы и образы стихов Кековой есть связующие нити, стремящиеся пронизать и объединить бытие природное, историческое и духовное. И хотя бы в себе, в поэтическом коконе упразднить время.

…Да, у жизни есть берега. А на том противоположном берегу мукомольный заводик, и надо вдвоём (с кем?) – видимо, с возлюбленным, отправиться на пароходике с речного вокзала. Но почему-то героиня покупает взрослый и детский билет. Вероятно, она будет сопровождать спутника на берег своего детства. Так и плывут вдвоём, а рядом ангел с присыпанными мукой крыльями, и зелень тёплая, и влага тупая, и речки Сазанка с Шумейкой. И вот он, мукомольный заводик, на берегу, и они в малой даже для двоих каюте, и в некий миг река оборачивается временем, с криком роженицы и плачем грудных детей, и мука´ меняет ударение, отзывается му´кой, долгой му´кой… Всё, всё сплавляется на мельницу жизни, переплавляется в шлак и прах, перемалывается в муку, всё, кроме любви, которая дремлет и переливается светом в «Печальных октавах»:

…и дети бегут по лагунам и мелям,

лежит поплавок на подушке пуховой,

висит колокольчик на ветке ольховой.

«Суть времени – похоже, уже не время, а просто суть», – сказал великий Бибихин. Для Анны Ахматовой оно представляется адом земной жизни: «Но что нам делать с ужасом, который / Был временем когда-то наречён».

Для Кековой время есть главное узилище души, поскольку тикает в бренном и обречённом теле. Но мытарства необходимы для лежащей в пыли и во прахе заблудшей овцы, весь смысл в возвращении к Отцу, и тут снова возникает билет – обратный билет, каждой душе предстоит своё освобождение, своя встреча с Пилатом и:

Видишь: отчётливо времени явлен скелет –

он ограничен огромным, как мир,

циферблатом.

Круг жизни, циферблат – бесконечный и пустой бег зашоренной лошади по арене. А скелет возникает оттого, что цифра, математическая модель и есть мёртвая схема – всего лишь каркас бытия без одухотворённой материи.

Что там происходит? Там время идёт,

идёт, и идёт, и проходит,

и мёртвый любовь у живого крадёт,

и рядом с собою в могилу кладёт,

и стрелки часов переводит.

Это, видимо, следует понимать как вариацию на тему евангельского оставьте мёртвым хоронить своих мертвецов. Отсюда – жив лишь вкусивший хлеба Откровения и отхлебнувший вина любви, а не бушующего как в железной печи огня страсти:

Прими же кинжал из Господней руки

и надвое сердце моё рассеки.

И кровь отвори мне и время развей…

Страсть усмиряется через преклонение воле Господней, ибо нету прав, кроме права любить, в воле Божьей – свобода. А посему и время, и сама смерть преодолеваются, уничтожаются, побеждаются через жертву, жертвой и только жертвой, то есть выбором каждого отдельного смертного, личным решением – самим тобою пройденным, пусть не столь вселенским, но твоим! крестным путём. Две лепты бедной вдовы, как известно, перевесили щедрое пожертвование, данное от избытка и душевной лености, ради откупа, ради обывательского спокойствия и сохранения благополучного социального статуса.

И тут мы подошли к ещё одной теме, без которой невозможно понимание поэзии Светланы Кековой. Речь идёт о смерти. Ведь известно, что скелет времени, ограниченный циферблатом, страшен лишь в пределах этого вечного и пустопорожнего круга-бега, за границей смерти он рассыпается, его нет:

а смерть навек преобразит

в любовь энергию страданья.

На земле, порабощённой циферблатом, в мире, запуганном конечностью бытия, тем, что часы когда-то обязаны остановиться, в этом самом мире, пронизанном ахматовским ужасом и тем же самым арзамасским ужасом Толстого,

Не видно камням, черепахам,

земле, превратившейся в ад,

как, связаны смертью и страхом,

над городом люди летят.

В этом мире постепенно время угасает и оборотни чисел вдруг мерцают в старых телефонных номерах, и рыба (символ Христа Спасителя) бьётся грудью о плотины человеческого неверия и равнодушия:

На могиле остаётся дата –

значит, имя смерти есть число.

Чешую блестящую куда-то

смыло и водою унесло.

Куда смыло? Куда уносит? Юность, юноша, уноша на славянском наречии, уносящееся на мельницу лет телесное и бренное. А то, что было нетленным под блестящей, играющей чешуёй молодости и страсти? Чем это обернулось, куда делось?

Вот тут и возникает ещё одна главнейшая тема лирики Светланы Кековой – тема потерявшейся заблудшей овцы, тема воспоминания о Доме, тема возвращения покаянного и мучительного.

………………….. я спала,

вокруг меня соединялись слоги

в слова простые, и объятий мгла

произрастала в слове и цвела.

Во сне я слову поклонилась в ноги.

То есть слово в данном контексте есть Отец. Чаемое в земном скитании возвращение в дом отца для поэта, из ничего складывающего слова, представляется вступлением в область первозданной живородящей мглы. Мгла отеческих объятий исполнена такой любви и силы, что произрастание, цветение, творение как таковое заключено в ней самой. Сон, в данном случае переносящий дух скиталицы в некое инобытие, является проводником, мостиком для возможности приникнуть к источнику поэзии, сон размыкает эти объятия мглы, а если под сном понимать творческие погружения на грани яви-полузабытья, то мы получим то самое возвращение к началу начал.

Далее, в финале этого программного стихотворения «Возвращение», у Светланы Кековой вновь возникает эта субстанция, из которой должен родиться хлеб истины, тончайшая мука, как распавшееся, перемолотое на составные молекулы зерно, как великая потенция жизни и слова. Далее метафора разворачивается:

и улей спит внутри пчелиной матки,

и знания чудесные зачатки

в себе скрывает дерева рука,

и из молчанья, как из тайника,

нам явлен мир подобием загадки

в непостижимой маске языка.

Вот так по поэтической и, не побоюсь сказать, провиденциальной мысли Светланы Кековой происходит возвращение лирической героини, а вместе с ней в какой-то степени и частицы читательской души к источнику, к чаше и хлебу, к дому Отца. А ещё – в область некоего сокровенного молчания вещего, которое следует за словом поэзии, где трепет и слёзы умиления, ибо за непостижимой маской языка – тайна Бога.

Владимир БЕРЯЗЕВ, НОВОСИБИРСК

Статья опубликована :

№36 (6337) (2011-09-14) 3

4

32

6

7

8

9

10