Физиология брака - Оноре Бальзак

В жизни есть принцип более могущественный, чем сама жизнь. Это — движение, плод силы, нам неведомой. Человек так же мало знает о причинах этого движения, как мало знает Земля о причинах, заставляющих ее вращаться вокруг Солнца. Эта таинственная сила, которую я охотно назвал бы течением жизни, уносит самые дорогие из наших мыслей, растрачивает нашу волю и помимо нашего желания увлекает всех нас в неизвестность. Так негоциант, никогда не забывающий заплатить по векселям, человек здравомыслящий, который мог бы избежать смерти или болезни (опасности, пожалуй, даже более страшной), если бы соблюдал — но соблюдал ежедневно! — простейшие меры предосторожности, благополучно отправляется в мир иной, потому что много дней подряд восклицает перед сном: «Ну, уж завтра-то я не забуду принять лепешки!» Чем объяснить эту странную забывчивость, проявления которой мы видим повсеместно? Недостатком ли энергии? Но забывчивости этой подвержены люди, наделенные самой могучей волей! Недостатком ли памяти? Но забывчивостью этой страдают люди, обычно ничего не забывающие.

Изъян, о котором мы говорим и который каждый мог заметить в характере своего соседа, как раз и обрекает многих мужчин на прощание с радостями медового месяца. Мудрейший из людей, благополучно обогнувший все рифы, описанные нами выше, иной раз попадается, таким образом, в свои собственные сети.

По моим наблюдениям, мужчины относятся к браку и опасностям, которыми он чреват, как к парикам, и, быть может, формула всей человеческой жизни заключена в перечне тех изменений, какие претерпевает отношение мужчин к сей принадлежности туалета.

Первый период. Неужели я когда-нибудь поседею?

Второй период. Даже если я поседею, ни за что не стану носить парик. Это такая гадость!

Однажды утром юный голос, более привычный к радостям любви, чем к ее печалям, восклицает: «Как?! У тебя седой волос!..»

Третий период. Отчего бы, собственно, не надеть парик, если он будет выглядеть совсем как настоящие волосы? Приятно одурачить друзей и знакомых; вдобавок парик согревает голову, в нем труднее простудиться и проч.

Четвертый период. Парик сделан превосходно и вводит в заблуждение всех, кто вас не знает.

Он занимает все ваши мысли, и каждое утро вы уделяете ему столько же времени, сколько искуснейший из парикмахеров.

Пятый период. Парик заброшен. Господи! Как это скучно: снимать его каждый вечер и напяливать каждое утро!

Шестой период. Сквозь парик пробиваются седые волоски, он неплотно прилегает к голове и из-под темных искусственных волос, приподнятых воротником вашего фрака, выглядывает резко отличающаяся от них белоснежная полоска.

Седьмой период. Парик стал похож на пырей, а впрочем, вам на него — простите мне это выражение! — глубоко наплевать!

— Сударь! — окликает меня одна из умнейших женщин, изволивших пролить свет на многие проблемы, которые вставали передо мной при написании этой книги. — Что вы имеете в виду, когда толкуете про этот парик[135]?..

— Сударыня, — отвечаю я, — если мужчина перестает обращать внимание на свой парик, значит, он... он... он страдает недостатками, какими не страдает ваш муж.

— Но мой муж не... не слишком здоров; он не... не слишком любезен; он не...

— В таком случае, сударыня, он не обращает внимания на свой парик.

Мы взглянули друг на друга, она с искусно разыгранной чопорностью, я с едва заметной улыбкой.

— Я вижу, — сказал я, — что нужно особенно бережно относиться к слуху слабого пола, ибо это — целомудреннейшее из его чувств.

Я принял вид человека, знающего нечто очень важное, а красавица потупилась, словно предвидя, что речь моя заставит ее покраснеть.

— Сударыня, нынче никто не стал бы вешать министра за сказанное им «да» или «нет»; нынче Шатобриан не стал бы мучить Франсуазу де Фуа[136]; вдобавок ни у кого из нас нет длинной шпаги, чтобы тотчас отмстить любому обидчику. Меж тем в наш век, когда цивилизация развивается стремительно, когда любой наукой можно овладеть за двадцать четыре урока, на всем и вся отразилось стремление к совершенству. Мы не вправе больше говорить мужественным, резким и грубым языком наших предков. Наша эпоха — эпоха тончайших, сверкающих тканей, изящной мебели, роскошного фарфора — не может не быть эпохой перифраз и обиняков. Значит, наша обязанность — попытаться изобрести новое слово взамен комического выражения, какое употреблял Мольер: ведь язык этого великого человека, как заметил один современный автор, слишком волен для дам, почитающих газ слишком плотной материей для своих нарядов. Нынче не только ученым, но и светским людям известно пристрастие греков к мистериям. Эта поэтическая нация сумела окрасить древние предания своего отечества в баснословные тона. По велению греческих рапсодов, разом и поэтов, и романистов, цари становились богами, а их любовные похождения превращались в бессмертные аллегории. По мнению г-на Шомпре[137], лиценциата права, автора классического «Словаря мифологии», Лабиринт представлял собою «обнесенный оградой участок земли, засаженный деревьями и застроенный домами таким образом, что юноша, однажды вошедший за ограду, уже не мог отыскать выход». Перед ним то разбегались в разные стороны, то вновь пересекались многочисленные дорожки, меж которых цвели там и сям небольшие рощицы; среди кустарников, колючек и скал героя поджидал зверь, именуемый Минотавром. Минотавр же, сударыня, как вы, надеюсь, соблаговолите вспомнить, был самой грозной из всех рогатых тварей, о которых повествует мифология; дабы умилостивить его, афиняне обязались всякий год приносить ему в жертву ни много ни мало пятьдесят невинных дев; зная это, вы, сударыня, не совершите ту ошибку, какую совершил г-н Шомпре, перепутавший греческий Лабиринт с английским садом, и разглядите в хитроумной старинной басне тонкую аллегорию или, вернее сказать, правдивое и страшное изображение тех опасностей, какими чреват брак. Недавние раскопки в Геркулануме окончательно подтвердили нашу точку зрения. В самом деле, долгое время ученые, опираясь на некоторых древних авторов, полагали, что Минотавр был получеловек-полубык, однако на пятой геркуланумской мозаике у этого аллегорического чудовища все тело человеческое и только голова — бычья, причем не подлежит сомнению, что это именно Минотавр — ведь над ним склонился сразивший его Тезей. Так вот, сударыня, отчего бы нам, все больше подпадающим под власть лицемерия и не дерзающим смеяться так, как смеялись наши отцы, не призвать на помощь мифологию? Ведь обнаружив, что юная светская дама не умеет набросить на свое поведение тот покров, к какому не преминет прибегнуть дама порядочная, вы не высказываетесь кратко и ясно, как сделали наши предки; вы, по примеру многих уклончивых красавиц, говорите: «О да, она очень мила, но...» — «Но что?!.» — «Но она часто поступает непоследовательно...» Долго пытался я, сударыня, понять, что значит «непоследовательно» и, главное, отчего вы вкладываете в это слово смысл, решительно противоположный тому, в каком его употребляют обычно; но старания мои были напрасны. Выходит, Вер-Вер[138] был последним, кто изъяснялся точным языком наших предков, да и он, к несчастью, обращался лишь к невинным монахиням, чьи измены нисколько не задевали чести мужчин. Итак, я предлагаю считать, что, если женщина поступает непоследовательно, она минотавризирует своего мужа. Допустим, что минотавризированный — человек светский и пользуется некоторым уважением, — а многие мужья достойны самых искренних сожалений, — тогда, говоря о нем, вы добавляете с милой снисходительностью: «Господин А. человек весьма почтенный, а жена его очень хороша собой, но, говорят, они плохо ладят друг с другом». Так вот, сударыня, человек почтенный, но плохо ладящий со своей женой, муж, чья жена ведет себя непоследовательно, или муж минотавризированный — все это просто-напросто такой муж, каких живописал Мольер. Что же, богиня современного вкуса, кажутся вам сии выражения достаточно целомудренными?

— Ах, боже мой, — отвечала она с улыбкой, — если нечто существует, не все ли равно, как его назвать — двумя слогами или сотнею?

Тут она с ироническим видом присела передо мной в реверансе, а затем исчезла — отправилась, должно быть, вослед всевозможным графиням и прочим вымышленным созданиям, которых романисты так часто поминают в предисловиях, изображая их владелицами или сочинительницами старинных рукописей.

Что же до вас, менее многочисленные и более подлинные создания, читающие мою книгу и, чего доброго, разделяющие тревоги супруга-мученика, сообщаю вам, что плохо ладить с женой вы начнете не сразу. До этой точки шкала семейного термометра доползает постепенно и незаметно. Больше того, многие мужья не ладят с женами всю жизнь, совершенно этого не сознавая. Домашний переворот происходит всегда по определенным правилам: медовый месяц имеет, подобно луне, свои фазы, которые неизбежно сменяют одна другую во всех семьях без исключения! Разве мы не доказали, что у нравственной природы, как и у природы физической, есть свои законы?