Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Медицина

— А что, разве имеет значение белый пациент, черный или латинос?

— Еще бы, я работаю в Бруклине, если я буду обвинен в Бруклине чернокожим пациентом, мои шансы выиграть процесс приближаются к нулю. Присяжные практически всегда не белые и будут симпатизировать бедному несчастному больному, которого якобы искалечил богатый белый хирург. Не скажи, цвет кожи имеет значение.

— Ну а третий тип?

— Третий тип — это хорошо информированный интеллигентный человек, он осознает, что ему причинен вред, это нехарактерный для Бруклина персонаж. Представители этого типа предпочитают выбирать себе врачей в «башнях из слоновой кости», госпиталях или клиниках Манхэттена.

Больные, на которых Сорки, Манцур и им подобные паразитируют, обычно пожилые обитатели домов престарелых, застрахованные, несколько ниже среднего класса, белые, от которых, к тому же, можно избавиться, не привлекая особого внимания. Заметь, терминаторы обладают известностью и шармом. Манцур и Сорки, например, входят в список «лучших врачей» Нью-Йорка, отлично владеют словоблудием: «Мне очень жаль, мы очень старались сохранить вашей маме ногу, но ее несчастное сердце не выдержало…» А столетняя мама и так была полуживой! Или: «Раковая опухоль распространилась на несколько органов, мы постарались удалить ее всю, но…» Людям и в голову не приходит подавать в суд на хирурга за умершего восьмидесятилетнего пациента, да и неудобно судиться с «известным» и «доброжелательным» врачом. Не надо забывать и того, что в ряде случаев родственники только облегченно вздохнут при неблагоприятном исходе.

— Марк, это ужасно, как ты можешь работать и выживать в таких условиях?

Я пожал плечами:

— Не знаю, но параноиком становиться не хочу. В конце концов мы говорим о меньшинстве, подавляющее большинство врачей делает все возможное для своих пациентов. И все-таки для меня принципиально важно, чтобы кто-то остановил эту вивисекцию, все вокруг знают, что происходит, но предпочитают смотреть в другую сторону.

— Советую держаться подальше от этих проблем, — заключил Нильс. — Делай свою работу, а разборки оставь администрации и председателю отделения.

«Знаю», — ответил я сам себе уже в коридоре, стоя перед дверью кабинета Малкольма Раска. Я встряхнул головой, отбрасывая ненужные мысли, последний глубокий вдох, немного кислорода для мозгов, они мне, пожалуй, потребуются.

Хорошо смазанные петли двери не скрипнули за моей спиной, только характерный щелчок замка дал знать о вошедшем.

Отделенческий комитет по контролю качества уже заседал. Председательствовал Малкольм Раск, который недавно заменил на этом посту Лоренса Вайнстоуна. Высокий, худощавый, безукоризненно выглядевший, с незаурядным даром говорить, исключительно корректный Раск был идеальным кандидатом на эту роль. Сын польских иммигрантов, родившийся и выросший в штате Висконсин, он стремился придать себе внешность англосакса. Манера речи, привычка одеваться в безупречные костюмы-тройки, белый платок в нагрудном кармане — я думаю. Раск был раньше Расковецким или что-то вроде этого. Он был самым безобидным хирургом из тех, кого я когда-либо встречал, он не мог никому причинить вреда. Но и соблюдения дисциплины потребовать не мог, за глаза Сорки всегда его высмеивал.

Раск прервал собрание, чтобы поприветствовать меня:

— Садись, Марк. Как всегда ужасные пробки на дороге?

— Да уж, — ответил я, вспоминая громыхающие отвратительные мусоровозы, встретившиеся мне на пути.

— Ты слишком далеко живешь, — прокомментировал доктор Готахеди. — Почему бы тебе не купить дом на Холме сразу за мостом, мне потребовалось сегодня всего пятнадцать минут на дорогу.

Готахеди частенько бахвалился своим домом ценой в три миллиона, он знал, что я не могу себе такого позволить.

— Марк, — Раск пытался вернуть нас в русло рабочего совещания, — посмотри повестку, мы начали обсуждать первый случай, который нам представила Джуди.

Джуди Кеннеди, сидевшая справа от Раска, была медсестрой, ответственной за контроль качества. Средних лет, высокая, довольно полная ирландка с мягкой и приятной речью. В силу занимаемой должности Джуди знала обо всех хирургических катастрофах и неудачах в госпитале, она не была дурой и понимала, что происходит. Я несколько раз испробовал на ней свой сарказм и язвительные вопросы, однако она ни разу не поддалась на провокацию, напротив, держала себя как корректный и объективный специалист. Шпионила ли она для Сорки, была ли связана с больничной мафией? Вполне возможно, она была вдовой, а вдовам надо выживать, как впрочем, и всем остальным…

Раск продолжал:

— Повторюсь, пациент умер во время операции на сосудах брюшной полости.

Имя пациента как всегда не было упомянуто.

— Доктор Илкади, вы анализировали историю болезни? Пожалуйста, поделитесь с нами результатами анализа и скажите свое мнение.

Я подошел к кофеварке и налил себе чашечку кофе, сегодня не было пончиков, что, впрочем, было и неплохо для моей фигуры.

Я заранее знал, что скажет Илкади, я также знал, что он сам участвовал в операции, его вызвали из дому, надо было выручать Манцура, своего старого учителя. Что ж, на то он и заведующий сосудистым отделением, но как он может объективно разбирать случай, в котором сам участвовал? Илкади начал:

— Мужчина в возрасте девяносто одного года, страдал ишемической болезнью сердца, сердечной недостаточностью, хроническим обструктивным бронхитом, три года назад — преходящее нарушение мозгового кровообращения. Госпитализирован к нам с большой, около шести с половиной сантиметров, аневризмой брюшной аорты. Заключение кардиолога до операции: плановое оперативное лечение возможно, показатель сердечного выброса удовлетворительный.

«Разумеется, пациент обязан быть пригодным для операции!» — язвительно подумал я. По мнению заведующего кардиологией доктора Герди, все больные Манцура были «пригодны» для хирургического вмешательства.

Я сам анализировал эту историю болезни, но интересно, что будет дальше.

— Не буду многословным, просто отмечу, что пациенту выполнялось обычное протезирование разорвавшейся аневризмы аорты. После наложения проксимального анастомоза началось обильное кровотечение из забрюшинного пространства, потребовавшее переливания большого количества крови, попытки остановить кровотечение оказались безуспешными. Несмотря на переливание свежезамороженной плазмы и тромбоцитарной массы, развился синдром внутрисосудистого диссеминированного свертывания крови. Всего перелито двадцать пакетов крови и около пятнадцати литров растворов кристаллоидов. В конечном итоге наступила остановка сердца и была констатирована смерть.

— О, священная корова! — прорвало Сэма Глэтмана, второго сосудистого хирурга комитета. — Из мужика сделали медузу!

— Доктор Илкади, что произошло на самом деле, что было причиной кровотечения? Повреждение нижней полой вены, почечной вены? Были технические проблемы с наложением анастомоза? Что вызвало коагулопатию? — спросил Раск с выражением настойчивого желания добраться до истины сквозь очень заметный слой фальши. Его глаза сфокусировались на Илкади, губы были плотно сжаты.

— Малкольм, — я встрял в обсуждение, не в силах более себя сдерживать, — из больного вытекла вся кровь из-за введения урокиназы. Ему назначили урокиназу, которая препятствует любой возможности свертывания крови.

Раск казался удивленным:

— О чем вы говорите, урокиназа противопоказана при таких операциях!

Готахеди вступил, чтобы помочь своему собрату:

— Доктор Зохар, дайте Илкади высказать свое мнение, никто не просил вас давать рецензию или комментировать происшедшее, к тому же вы не сосудистый хирург. Пожалуйста, доктор Илкади, скажите нам о причине смерти.

Илкади был озадачен.

— Урокиназа? В протоколе операции ничего не сказано об этом. Наше заключение, мое заключение… — он колебался, неосознанным жестом вытирая ладони о свои стильные брюки. — Коагулопатия развилась из-за цирроза печени.

— Доктор Раск, я не сосудистый хирург, — быстро проговорил Готахеди, чтобы ослабить витавшее в воздухе напряжение, — но у каждого из нас есть на памяти подобные случаи. Вы начинаете плановую операцию, сталкиваетесь с недиагностированным ранее хроническим заболеванием печени — я имею в виду цирроз — в результате пациент начинает кровить, как губка, ничего нельзя поделать. Я не вижу здесь ничего экстраординарного, мы можем перейти к следующему случаю? — Готахеди взглянул на свой золотой «Ролекс»: — У меня на полдесятого запланирована операция — изящная пожилая дама с рецидивной послеоперационной грыжей, она меня просто обожает.

«Посмотри на это мелкое ничтожество», — прошептал мне на ухо Глэтман. — Каков Нарцисс!