Атаман ада. Книга первая. Гонимый - Виктор Усачёв

По прибытию в Дубоссары, Кесслер с Петром, остановившись в постоялом дворе, сразу же взялись за дело.

Дубоссары – совершенно заштатный городок, обычный торговый пункт на берегу Днестра, с малым населением, где все про всех знают. Пока Кесслер опрашивал родственников, Пётр направился к месту убийства, точнее, к месту, где был найден труп подростка, а также в морг.

В морге, мрачном полуподвальном помещении, – кладбищенская тишина, настоянная на остром запахе тления, спирта («А ѝначе ить никак нельзя – задохнисси», – равнодушно сказал сторож, от которого несло этим самым спиртом) и… страхах живых.

– А ты что ж, братец, не боишься тут один… ночами? – продолжал допытываться Пётр.

– А чаво их, мертвяков то ись, бояться? – также равнодушно ответил сторож. – Так… обычные люди, токмо уснувшие.

Пётр, поражённый такой жизненной философией, снова спросил:

– Ну а там… разные болезни какие если подхватишь? Не боишься?

– А чаво бояться? Вот вы, господин хороший, вижу, брезгаете, а ить я могу здеся и откушать. Одно скажу: лучше уж с мертвяками, нежли с людьми. Мертвяки – народ спокойный, тихий… ни те подлости, али какого другого лиха. Лежать себе и лежать, покеда в землю не зароють. Я ить с ними и поговорить могу, и песню какую спеть… обматерить, ежли что… всяко быват. А с живыми? И-и, милок, не приведи господи! И в рыло заедуть, и обматерять… всяк норовит показать, что ты никто. А здеся я хозяин! Всё знаю про кажного мертвяка. Вот и про Мишку, убиенного то ись, я тебе так скажу: никаких таких швов, али надрезов на ём не было… искололи парня, как есть всего искололи.

Слова сторожа подтвердил прибывший доктор, показавший ему труп мальца (пока показывал, тыкая в разные части тела, Пётр с трудом сдерживал позывы) и предоставивший Петру результаты вскрытия: подросток погиб от множественных колотых ран, а не от кровопотери, а того более – никаких надрезов, швов на глазах, на губах.

– Всё это, Пётр Сергеевич, – подытожил доктор, – не более, чем домыслы. Мальчик был убит, причём убит жестоко и бессмысленно – сорок колотых ранений!

– Э-э, не скажите, – не согласился Пётр, – какой-то в этом был скрытый смысл… но какой?

– Ну, это уж по вашей части, а я, с вашего позволения, откланяюсь. У нас, знаете ли, всего три врача на весь город.

Осмотрев в лесу место, где был найден труп мальчика, Пётр определил, что его сюда принесли и бросили. Но бросили как-то странно: не зарыли, (хотя бы в снег), не забросали ветками… да ещё совсем недалеко от дороги. Убийца (или убийцы?) явно хотел, чтобы труп нашли… но зачем?! Ведь если это сделали евреи, тогда бы и труп надёжно спрятали… а тут?!

Разгребая на всякий случай снег сапогом, Пётр неожиданно увидел овчинную рукавицу. Подняв и внимательно осмотрев её, он заметил пятнышко крови… выходит, убийца обронил?

Доложив о результатах осмотра Кесслеру и о своих соображениях, Пётр поинтересовался результатами опроса родственников. Урядник лишь досадливо махнул рукой.

– Ладят одно: это евреи сделали, прости господи, это ритуал у них такой, ищите среди них убийцу… попробуй отыщи!

– Но… но если это сделали евреи, хотя это полная чушь, тогда… тогда жди погрома.

– Вот-вот, Пётр. Тут может такое начаться, что не приведи господи!

Попросив урядника поподробнее рассказать о расспросах родни, Пётр обратил внимание, что не был опрошен дедушка убиенного.

– Да заболел он сразу, когда узнал… ну, об убийстве внука, прости господи. Вот и навести его, Пётр, да расспроси. Может, чего и расскажет, – как-то безнадёжно сказал Кесслер.

Дом Мишиного деда на Балтской улице – каменный, под железной крышей. Сразу видно, что обладатель его человек зажиточный. Так и оказалось – дед занимался торговлей лесом, а фамилия его была другая – Тимощук.

– Мишаня-то… упокойный, царствие ему небесное, сынок дочки моей, Прасковьи, – пояснил Петру Тимощук, принявший его, лёжа в кровати.

Его, ещё не совсем старого мужика, явно надломило известие о зверском убийстве внука. Но рассказать всё, что знал о внуке, он, нехотя, всё же согласился.

Торопливо записывая показания в записную книжку (Кесслер приучил), Пётр вдруг насторожился.

– Как вы сказали, господин Тимощук? – перебил он деда. – Наследство?

– Ну да… наследство. Я и говорю: сын-то мой старший, Трофим, тово… пьяница, да бездельник. Все кабаки здешние обсидел, чтоб ему! Уж и чего только с ним не делал: и грозил, и увещевал… всё понапрасну! Не в меня он, нету в ём моей жилки. Всё в кабаке спустит, когда умру. Я уж пригрозил, что отпишу всё нажитое внуку, думал, что одумается – куды там! Пропащий человек!

Старик замолчал, потом тяжко вздохнул.

– Нету теперь моего Мишани, некому дело будет передать… э-эх, жизнь!

– А вы… вы что же, на евреев думаете? – осторожно спросил Пётр.

– А то на кого ж? Вона как с Мишаней, всего искололи… я как подумаю, как мучилось невинное дитя… своими руками бы задушил!

Но Пётр, обдумывая сказанное стариком, всё более и более склонялся к другой версии, а потому и решил проверить.

Для начала посетил все винные и пивные ларьки, каковых оказалось всего семь, и везде ему хозяева говорили одно и то же, что, мол, много тут разных шляется, бывает и Трофим. Пропустит стаканчик-другой и… всё. Ничего такого.

Оставались ещё кабаки, коих было всего два.

В кабаках всегда царил особый дух, дух питейного братства, настоянный на жгучем несчастье завсегдатаев и всеубивающей лени.

В первом, хозяин, лениво зевая и поминутно крестя рот (дабы дьявол не залетел), ничего нового не сообщил. Зато во втором…

– Я, вашбродь, энтово Трофима очинно хорошо знаю, – доверительно говорил, смешно выкатывая глаза, хозяин: борода лопатой, посреди слипшихся сальных волос пробор, пёстрая косоворотка и непременная, через жилетку, цепочка с часами… словом, типичный кабатчик. – Почитай, кажинный день они сидят и пьють…

– Вы сказали – они? Это сколько же их? – перебил Пётр.

– Так ить… двое: сам и собутыльник его, Тищенко Никифор. Вдругорядь, аккурат посля Рождества, они напились дюже, и Трофим шипко шумел… всё грозился кого-то убить.

Петра, от предчувствия удачи, аж осыпало ознобом.

– Ну, ну, – поощрил он кабатчика, – и кого же… убить грозился?

– Вот тут, вашбродь, отвлёкся я… не расслышал. Так ить Никифор знать должон, он всё его успокаивал. Вы у Никифора-то и поантересуйтесь.

Пётр стал быстро наводить справки по обоим. Оказалось, что Трофим работает в отцовской конторе приказчиком, а Никифор вроде его помощника, всё больше на побегушках – так себе, ничтожный человечек.

«Вот с него и начнём», – решил Пётр.

Добившись у Кесслера права на обыск в доме Тищенко, Пётр рисковал – а вдруг рукавица не его? Вдруг ничего не найдёт? Вон, Кесслер так и сказал:

– Ежели, не приведи господи, провалим дело, то нам обоим, Пётр, конец – исправник точно выгонит.

Но Пётр каким-то шестым чувством понимал… да нет, он был уверен, что именно эти двое совершили убийство Миши. И эта уверенность придавала ему силы, помогала сконцентрировать всю волю в один кулак, которым он собирался «размозжить» контраргументы преступников. И это дало результат!

Именно в доме Тищенко он нашёл вторую – точь в точь – рукавицу, и тоже с пятном!

На допросе Тищенко, обычный мужик с запьянцовским видом, явно трусил, бегал глазами, да невпопад отвечал:

– Ась? Чего изволили сказать, вашбродь? Не расслышамши я…

Этими своими «ась?» он порядком надоел Петру, но тот гнул свою линию, задавая малозначащие вопросы: где был тогда-то, да кто может подтвердить, да как справлял Рождество, да какая семья и т. п.

Но когда Тищенко совсем успокоился, неожиданно спросил:

– Так кого грозился убить Трофим Тимощук?

Тот аж весь побелел, съёжился, забормотал:

– Кого… чего… никого, вашбродь…

– Ну как же, Тищенко? Вот же кабатчик слышал, как Тимощук, напившись, грозился убить своего племянника, Мишу Рыболенко. Из-за наследства, да?

– Какого такого наследства? – снова забормотал Тищенко. – Знать ничего не знаю, ведать…

– Ну, ты мне это брось… не знает он. А вот теперь послушай.

И Пётр стал рассказывать свою версию убийства, и по мере его рассказа он видел, как вытягивается лицо Тищенко. Наконец тот выдавил:

– Вашбродь… дык… откуда ты всё знаешь? Будто рядом был…

– Я так думаю, что ты и убил несчастного Мишу, – решил дожать его Пётр. – Вон и рукавица твоя на месте преступления с пятнами крови…

Он на секунду остановился и вдруг закричал:

– Признавайся, сволочь, как убивал невинное дитя!

Тищенко от неожиданности аж свалился со стула, расплакался и… стал давать признательные показания. Всё было так, как и предполагал Пётр: объявив внука наследником, старый Тимощук подписал ему, сам того не ведая, смертный приговор. Дабы устранить от получения наследства племянника, Трофим Тимощук и задумал убийство, подговорив Тищенко, да предварительно его напоив. Убили Мишу вечером, на городской окраине, куда его заманил под благовидным предлогом дядя. Убивал Трофим, а Никифор лишь помогал унести труп в лес. Глядя, как остервенело колет ножом ребёнка Трофим, Никифор дрожащим голосом спросил: