Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

Румянцев рекомендует расположить полк так на зимних квартирах, чтобы в три дня собраться по получению приказа и выступить в поход. Поэтому он призывает командиров не изыскивать себе квартиры по лучшим удобствам и комфорту, а расположиться так, чтобы в кратчайшие сроки быть вместе с полком. Обращает внимание на то, чтобы были исправлены и починены дороги к сборным местам, чтобы правильно были использованы отпущенные деньги, чтобы были сшиты теплые полушубки для рядовых, предлагает внимательно осмотреть, у всех ли есть шапки и теплые рукавицы, «при строении ж обуви крайне наблюдать, чтоб и башмаки деланы к вздеванию на толстые чулки довольно пространно были».

Тщательно готовит Румянцев своих офицеров и солдат к походу, вроде бы ничего не упускает, даже самой незначительной мелочи, твердо зная, что в походе мелочей не бывает. Больных отправить в Рижский госпиталь, сократить по возможности обозы полка. Напоминает командиру полка, что, располагаясь на квартиры, «накрепко подтвердить под жестким и неупустительным наказанием, дабы при том нужном обывателям постое не только какого озлобления делано не было, но никто бы от оных безденежно ничего требовать не дерзал и хозяев своих к даче ж себе пищи не принуждали и той не требовали…».

Румянцев строго следил за состоянием войска и вникал в каждую мелочь. Если б повсюду действовали такие командиры, как Петр Румянцев… Но много времени в русской армии главенствовали наемники Миних и Ласси, Кейт, Манштейн, выходцы из других стран, им ничего не стоило перейти на службу к прусскому королю или кому-либо другому. Таков был обычай того времени. Они служили государству, которое платило им немалые деньги. Это были последние ландскнехты в Европе.

С началом войны действующая армия пополнилась молодыми офицерами из русских дворянских фамилий. Суворов, Александр Бибиков, Петр Еропкин, князья Долгорукие, князья Голицыны, Чернышевы, граф Панин, граф Салтыков и многие другие русские офицеры вскоре отличатся на поле сражений и умножат военную славу своих фамилий и Отечества.

30 октября Апраксин наконец-то отбыл из Петербурга в Ригу. Ему вдогонку императрица Елизавета Петровна послала серебряный сервиз в 18 пудов весом. А, прибыв в Ригу, хлебосольный и добродушный Апраксин проводил много времени в пирах и забавах… Его сопровождал огромный обоз, штат прислуги. Он и не помышлял о войне, надеясь, что этот сбор окончится лишь демонстрацией силы, что все станет на свои места. Был же поход корпуса Репнина в Европу, и все закончилось Ахенским миром. Так почему же сейчас пристало воевать? Тем более этого не хотят канцлер Бестужев и молодой двор, где все большее значение приобретала великая княгиня Екатерина Алексеевна, принцесса Ангальт-Цербстская в недавнем прошлом. Он начнет действовать только в том случае, если она пришлет ему письмо… Так завязалась придворная интрига, которая дорого обошлась и Апраксину, и Бестужеву, и самой Екатерине Алексеевне, которой было запрещено вмешиваться в политические дела…

А пока Апраксин, пребывая в Риге, по-прежнему много внимания уделял балам, званым обедам и другим празднествам, которые часто сопровождались «игранием инструментальной музыки», пушечной стрельбой и «преизрядными иллюминациями». Вот в этом отношении фельдмаршал проявил себя во всем блеске, затмив на время известного в Европе франта – саксонского министра графа Брюля. Столько было балов и празднеств, свидетельствуют историки, что Апраксину пришлось послать в Петербург адъютанта, чтобы заказать дюжину новых кафтанов… А гардеробом, как и вином, он основательно запасся, готовясь в поход против прусского короля.

Лишь в конце апреля 1757 года русская армия выступила из Риги и перешла Двину. И здесь Апраксин не мог отказать себе в удовольствии покрасоваться пышностью обряда.

Андрей Болотов, девятнадцатилетний офицер, участник этих событий, через тридцать лет после оных все еще помнил детали и подробности этого перехода через Двину. Вот эти детали…

У самого моста через Двину были разбиты два великолепных шатра. У одного из них горделиво гарцевал на коне сам фельдмаршал Апраксин, рядом многочисленная свита и генералитет. У другого скопилось великое множество дам и знатных господ, пожелавших видеть редкую церемонию. Все городские валы поблизости сего места, вспоминает очевидец, также дома, кровли и окошки усыпаны были народом обоего пола.

Побригадно проходили полки мимо фельдмаршала. И было чем гордиться Апраксину: отдохнувшие за зиму солдаты и офицеры бодро шествовали мимо ставки главнокомандующего, зная заранее, что им нужно только перейти мост и расположиться лагерем на той стороне реки. На всех солдатских шляпах бодро колыхались зеленые древесные ветви, как бы предвещая будущие победы.

Впереди каждой бригады маршировали собранные из всех полков фурьеры с распущенными своими значками под предводительством своих квартирмистров. Разноцветные маленькие знамена придавали шествию каждой бригады торжественное великолепие. Потом вели заводных лошадей командовавшего этой бригадой генерала. Особое восхищение производили попоны, которыми были покрыты лошади с особым вензелем и гербом этого генерала. Все это производило пышный и величественный вид. За лошадьми следовали пушки, ящики со снарядами, а уж потом следовал верхом сам генерал со своим штатом.

«За оным же следовали полки его бригады обыкновенною церемониею, с распущенными знаменами, с барабанным боем и играющею военною музыкою. Все офицеры и самыя знамена должны были салютовать, проходя мимо генерал-фельдмаршала, при котором случае всякий старался как можно исправлять свою должность. Чистота и опрятность в одеждах и убранствах солдат, зеленыя на шляпах их ветви, а того паче кожаные и наподобие древних шишаков сделанные и некоторый род плюмажей на себе имеющия каскеты на всех гренадерах – придавали особливую красу войску и умножали великолепие».

Андрей Болотов, участвуя во всей этой торжественной церемонии, как, видимо, и многие другие, испытывал противоречивые чувства. Его, необстрелянного юнца, пугала неизвестность, чужие страны, отдаленные и вражеские, где им придется проливать кровь, терпеть нужду, а кому-то выпадет жребий вообще не вернуться в любимое Отечество. Эти мысли, охватывавшие его порой, приводили в уныние и расстраивали душу. Но, глядя на многочисленность нашего войска, на уверенные и твердые лица своих однополчан, друзей и знакомых, юный поручик испытывал чувство гордости за свое Отечество, выставившее такое войско. Возникала «льстящая надежда, что неприятелю никак против нас устоять не можно, мечтательное воображение, что мы по множеству нашему замечем его даже шапками, и безсомненная надеянность, что мы его победим, сокрушим и возвратимся с славою, покрытые лаврами, ободряла паки унылое сердце и оное, власно как одивотворив, наполняла огнем военной ревности, толь много помогающей нам охотно и без скуки переносить все военные труды и беспокойства» – вот мысли и чувства, которые испытывал юный Болотов в то время и над которыми иронизировал спустя многие годы мудрый летописец, вспоминая свое участие в Семилетней войне.