Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг

Мои мысли снова возвращались, как частенько бывало в детстве, к сказанию о богине Инанне. Ей мало было безраздельно править небом и землей. Ей непременно нужен был еще и подземный мир, место, где правит ее сестра, Эрешкигаль. Она облачается в свои царственные пурпурные одежды, надевает корону, бусы, берет жезл — символ своей власти, — идет в то место в Уруке, которое известно как ворота ада, и начинает свой спуск вниз. «Если я не вернусь через три дня, — говорит она своей первой советнице богине Ниншубур, — то торопись к Отцу Энлилю и умоли его, чтобы отпустил меня».

У первых ворот привратник заступает ей дорогу и требует ответа, зачем она сюда явилась. Она лжет, но привратника не обманешь. Его царица Эрешкигаль велела ему унизить Инанну и привести ее к покорности. У первых ворот привратник забирает у богини корону. У вторых ворот — бусы. Пройдя семь ворот она входит в тронный зал Эрешкигаль нагой, низко склонившись, ибо всякий, кто предстает пред лицом царицы дольнего мира, должен быть наг, будь то хоть сама царица небес. Какое унижение для гордой Инанны! Не дано ей и возможности покуситься на трон своей сестры: ее сразу же окружают подданные сестры, произносят свой суд, и Эрешкигаль пронзает ее взором смерти. Вот и все, Инанны не стало, она сражена. Ее тело, словно овечью тушу, подвесили на крюк в стене. Она висит и день, и другой, и третий, а в горном мире — зима, ибо Инанна покинула его.

Тогда Ниншубур идет к Отцу Энлилю и молит о милости к мертвой Инанне. Но Отец Энлиль и пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти. И Лунная Инанна, когда Ниншубур в отчаянии обращается к ней, не может помочь. Только мудрый и сострадательный Энки, ведающий про живую воду, соглашается прийти ей на помощь. Энки посылает двух вестников в мир, и они находят Эрешкигаль в родовых муках. «Мы можем помочь тебе», — говорят они, но требуют ответного дара, и дар, который они просят — тело Инанны. Эрешкигаль вынуждена согласиться — вестники облегчают ее муки. Потом они снимают со стены тело Инанны и возвращают его к жизни. Но она не смеет покинуть мой мир, повелевает Эрешкигаль, пока не приведет кого-нибудь вместо себя.

Кого же пошлет Инанна? Кого еще, как не своего супруга Думузи! Он восседает на своем великолепном троне под яблоней в Уруке, разодетый в сияющие одежды, и его вовсе не трогают страдания Инанны. Да, Думузи — это то, что надо. Где же любовь Инанны? Нет любви! Ее жизнь — или Думузи. И она не колеблется. Думузи не выказал никакого горя по поводу ее исчезновения. Может быть, он чувствует себя прекрасно оттого, что его беспокойная половина исчезла? Поэтому он обречен. Она смотрит на него очами смерти и кричит семи демонам: «Хватайте его! Тащите его!». Демоны хватают его, ломают флейту, на которой он играл, рубят его топорами, так что кровь льется рекой. Он старается убежать от них, взывает к богам о помощи, и боги помогают ему, но Инанна неумолима. В конце концов его хватают, убивают и тащат в ад. Это то самое время, когда на земле наступает великая смерть лета. Летом он должен умереть, он возвратится осенью, когда начнутся дожди, вместе с наступлением нового года, отметить свой Священный брак с Инанной и породить все живое заново. Где же в этом сказании милость Инанны? Инанна — это та сила, которой лучше не перечить и которую лучше не поминать всуе. Думузи должен умереть, он — царь и бог!

Все это я самым тщательным образом обдумал. Инанна сделала меня царем, это совершенно ясно. Она и Акка, сотрудничали. Она сделала меня царем, она может сделать иначе. Мне придется все время быть настороже, чтобы не сыграть в жизни продолжение повести об Инанне и Думузи.

На третий день моего правления Инанна призвала меня. Когда богиня повелевает, даже царь поспешает выполнить ее волю.

Мы встретились в маленькой комнатке в храме со стенами, выкрашенными в розовый цвет, где стояли несколько сидений, которые захудалый писец и то посчитал бы негодными для своего жилища. На Инанне было простое одеяние, и лицо ее не было накрашено. Два дня назад она была одновременно и жрица, и богиня, ужасная в своем могуществе и потрясающая в своей красоте. Женщина, которую я встретил в этот день, не потрудилась войти в роль богини. Красота ее всегда пребывала с нею, но ее великолепие не убивало. Хорошо, что так, я ведь мало спал в первые два дня своего царствования, а встретиться сейчас с богиней, будь она неотразима, тяжело даже для того, в ком есть частичка божества.

Я хотел узнать от нее правду о смерти Думузи. Но как я мог напрямую спросить ее об этом? «Не умер ли он от твоей руки? Не ты ли бросила яд ему в чашу, жрица?» Нет. А, может быть так: «Я слишком молод и неискушен в делах государственных. Скажи мне, может ли жрица-богиня убивать недостойного царя, когда город устал от его ничтожества?» Нет. Не отважился я и спросить о моем изгнании: «Может быть, Думузи потому стал меня бояться, что ты как бы невзначай сказала ему, что дух Лугальбанды вошел в меня?»

Ничего подобного я, разумеется, не сказал. И она промолчала об этом. Она, которая смотрела на меня с обожанием и страстью в былые годы, не удостоила меня теперь сияющим взглядом, усмешкой ликования, жарким объятием, к чему вели все ее уловки. Она вела себя так, чтобы между нами не проскользнуло ничего, что не пристало бы царю и жрице на первом церемониальном свидании: холодная формальность, строгое соблюдение ритуала. Инанна и царь сплетаться в страстных объятиях друг друга могут быть только в ночь Священного брака, а это случается только раз в году.

Инанна поздравила меня с восхождением на престол и дала мне свое благословение. Я столь же формально поклялся служить богине, как подобает царю. Мы разделили вино, выпив его из одной чаши и вкусив жареного мяса быка. Потом мы сидели и разговаривали как двое старых друзей, которые долго не виделись: о прошлом, о нашей первой встрече в храме Энмеркара, о событиях моего детства, о том, как я вырос и возмужал за эти четыре года и так далее, и тому подобное. Все это говорилось небрежно и отстранение. Она рассказывала, кто из знати умер за время моего изгнания. Это в конце концов привело ее к рассказу о смерти Думузи: она закатила глаза, вздыхала, притворяясь печальной, будто смерть царя была для нее великим горем. Я испытующе смотрел ей в лицо.

— Я ухаживала за ним, — сказала Инанна. — Я клала ему на лоб холодные компрессы. Я сама смешивала ему лекарства. Но ничто ему не помогало. Он таял на глазах.

Мне стало не по себе, по спине пробежала дрожь, когда она рассказывала, как готовила снадобья Думузи, и я подумал, какой чертовщины она только не намешала в эти порошки, чтобы ускорить его переход в иной мир. Но я не спрашивал. Мне кажется, я знаю, какие истины лежат под невысказанными вопросами. Но я не спросил.

13

Теперь на меня целиком легло все бремя управления государством. Это было намного тяжелее, чем мне представлялось. Оставалось только нести его как подобает.

Надо было соблюдать ритуалы, приносить жертвы и дары. Я знал, что придется делать, но как же много этого было! Праздник Пробы Ячменя, Праздник Вкушения Газели, Праздник Львиной Крови — один праздник, другой. Калейдоскоп церемоний не щадил сил царя. Боги были ненасытны. Их все время надо кормить. Я не пробыл царем и десяти дней, а уже до тошноты пресытился запахом жареного мяса и сладким запахом свежепролитой крови. Вы должны меня понять, я был еще почти мальчик, я знал, что таков мой долг, но мне легче было бы расшибать чьи-нибудь головы в борцовском зале, или метать дротики на поле боя, чем проводить дни и ночи в том, чтобы проливать кровь животных на этих церемониях. И все-таки я перешагнул через это отвращение и выполнял свой долг, так как знал, что это необходимо. Царь — не только вождь в битве и глас богов в государственных делах. Он еще и верховный жрец, что само по себе является делом великим.

Поэтому, когда нужно, я выходил на крышу храма Ана при появлении звезды Дна, садился во главе золоченого стола, который накрывали для Небесного отца, его супруги и для семи блуждающих звезд. Великим богам я предлагал мясо, лучшее пиво, фиговое вино в золотом кувшине. Я приносил в жертву плоды и мед. Дым благовоний поднимался к небу из семи золотых курильниц. Я обходил и целовал алтарь, чтобы обновить его святость.

Я пил вино и пиво, молоко и мед, даже масло, пока не распухал от них. В некоторых ритуалах приходилось пригубливать чаши крови, чего я никогда не мог делать без внутреннего содрогания. Я надевал тяжелые одеяния для одних ритуалов и выступал совсем нагим в других. Не было ни одной ночи, когда не надо было бы кого-нибудь чествовать. Днем часто приходилось приносить жертвы: богов надо кормить. Я стал чувствовать себя чем-то вроде повара или мальчишки-прислужника.

Иногда приходилось выступать и в роли мясника. Для одного из ритуалов мне привели жертвенного быка, такого жирного, что он не мог стоять. Он был похож на огромную бочку жира. Он посмотрел на меня огромными печальными карими глазами, словно знал, что к нему приближается сама смерть. Он был слишком кроток, чтобы сопротивляться. Ему задрали голову и вложили мне в руки нож. «Боги создали тебя для этой минуты, — сказал я ему. — Теперь я возвращаю тебя им». Я перерезал ему глотку единым взмахом. Бык, тяжело ахнув, хрипя, повалился на передние ноги, но умирал он долго. По-моему, я слышал, как он плачет. Его теплая кровь текла по моей обнаженной коже, пока я не вымазался ею с головы до ног. Вот что такое быть царем в Уруке.