Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

Действительно, были относительно щедрые шефские предприятия – в частности, детдому в Средней Ахтубе помогал стройтрест при сталинградском машиностроительном заводе «Баррикады». Шефы-строители закупали иногда необходимый инвентарь, время от времени делились продовольствием, летом отправляли воспитанников в ведомственный лагерь отдыха на реке Медведице. В области проводились выездные олимпиады и спартакиады, а также устраивались «плавучие пионерлагеря» (об одном таком путешествии с участием Юры Гусмана расскажем чуть позже). Бывало, что доставались детдомовцам дары и от нежданных «спонсоров» (тут приведем слова Тамары Шульпековой):

Нам какой-то маршал прислал целый вагон подарков. После войны это было, в 46‐м, примерно, году. И шелк, и парча – нам это очень пригодилось для художественной самодеятельности. Воспитатели все сшили себе из синего шелка нарядные платья. Старшим девчонкам достался шелк полосатый, они ходили в таких платьях. А нам, малышам, сшили платья из розового шелка.

На контрасте с девочками-ангелочками в розовых платьях воспроизведем такой фрагмент из воспоминаний Юрия Ларина:

В первые годы моего пребывания в детдоме было много блатных, более взрослых, которые издевались над младшими. Устраивали «тёмки»: намечали какую-то жертву, выключали свет и били, так, чтобы не было видно, кто бил. Или «велосипед»: кто-то спит, берут ватку, затыкают между пальцами ног и поджигают. Человек начинает вращать ногами. У меня как-то это все не осталось в памяти, потому что было много хорошего. «Велосипеда» никто не мог избежать, а «тёмки» мне не делали ни разу. Был Коля Клочков. Он любил поиздеваться. Противный. Когда меня привезли, он бросил такую фразу: «Ты думаешь, если у тебя отец был начальник, мы тоже с тобой будем нянчиться?!» Кого он имел в виду, я не знаю.

Сохранилась магнитофонная запись 1986 года, содержащая часть мемуарного диалога между Юрием Лариным и другом его детства Юрием Мальцевым – тем самым, найденным под развалинами Сталинграда. В разговоре всплывает тема жестких детдомовских нравов, и Мальцев делится давним впечатлением:

Как-то тебя ребята излупили, кровь текла, я заступался. На втором этаже кровати рядом стояли у нас, вечером, когда уже легли после отбоя, ты всхлипывал. Не помнишь? Мы болтали-болтали, и ты сказал, что на самом деле не еврей. Говорю: «А кто же тогда?» – «Я кто-то другой, точно не знаю, но есть какая-то тайна…» Евреев в детдоме не любили, а мне Юра нравился, и я за него заступался.

На что Ларин отвечает: «Совершенно не помню, чтобы в детдоме был антисемитизм, вот даю честное слово. Может, в самом начале, когда блатные там были?». Мальцев соглашается: «Да, наверное, в самом начале, но до определенного времени точно это было».

Впрочем, по совокупности доставалось более или менее всем младшим воспитанникам, без разбора национальностей и прочих «параметров». В той же аудиозаписи 1986 года содержится еще один фрагмент рассказа Юрия Мальцева про начальные детдомовские времена:

Блатные добивались, чтобы по вечерам только им доставалось мыть коридоры, потому что тогда им перепадала прибавка к ужину. Ложились они поздно, после всех, и уже не проходили процедуру раздевания при кастеляне, а заходили в спальню одетые, с орудиями для битья – ботинками. Я как-то проснулся от того, что мне одеяло на уши натянули и каблуками по голове лупят. Естественно, стал как-то сопротивляться, вскочил. Из коридора шум услышали, забежали – те уже шмыгнули по своим кроватям. И тишина. К нам с вопросами: мол, что такое? Мы ничего не говорим. Знаем, что если выдашь кого-то, потом днем хоть в туалете, хоть еще где – все равно излупят. На этом все и закончилось тогда.

Или вот еще блатные ко всем подходили и настойчиво предлагали сыграть в игру, не помню уже, как ее называли. Два кубика, слепленные из хлеба, на гранях наколоты точки от 1 до 6. Игра заключалась в том, что кубики бросают по очереди, у кого больше, тот и выигрывает. Играли на хлеб. Но они правила меняли на ходу. Могли сказать: «на десять деньков», а если ты промолчал и выиграл при этом, то тебе объясняли, что раз промолчал, то получишь только одну пайку. Себе же при выигрыше забирали весь твой хлеб в течение десяти дней.

Справедливости ради нужно добавить, что к 1948 году этот «беспредел» руководству детдома удалось во многом искоренить – правда, отнюдь не до стерильности.

Подобные перепады между слоями детдомовского уклада – обычное дело для той поры. Собственно, они и воспринимаются в качестве перепадов лишь после пристального, причем стороннего изучения вопроса. Изнутри, само собой, возникало неизмеримо больше эмоций, впечатлений, фактуры, представлений о том, «как было на самом деле» и «что нам всем казалось». Снаружи – только собирание сведений и посильная аналитика, без возможности полноценного «погружения в среду». Насколько удается понять, Юрий Ларин в мемуарах пробовал соединить обе эти установки: абсолютно честное, без каких-либо конъюнктурных искажений, воспоминание – и собственную же оценку тех событий, уже с учетом дальнейшего жизненного опыта.

В его рассказах о детском доме – довольно отрывочных, без последовательной хронологии и сквозной фабулы, зато эмоционально точных и предельно искренних, – как раз и проступает эта слоистая структура. Эпизод нанизывается за эпизодом почти в случайном порядке, по прихотливой ассоциации или по мере всплывания в памяти, и такой сюжетный разброс вдруг позволяет обнаружить постоянное сочетание и тесное соседство тех самых «слоев».

Строгий казенный распорядок гнездился всего в полушаге от жестких обычаев, привнесенных уличными беспризорниками. Добросердечие и отзывчивость персонала нисколько не противоречили засилью тоталитарных лозунгов и самой системе идейного воспитания по утвержденным сверху методичкам. Усиленная забота о снабжении «военных сирот» – и бесконечная нехватка чего-нибудь насущного. Декларируемая санитария – и регулярные нашествия заразных болезней. Наконец, честность и бесстрашие как вроде бы базовые жизненные принципы для «подрастающего поколения» – и множество недомолвок и опасений в качестве фона. Впрочем, не столь уж уникальный набор «слоев» для той эпохи.

Одновременно детдомовская жизнь складывалась еще и из своего рода «тематических блоков», в совокупности заполнявших значительную часть времени. Воспитанники, в частности, помогали выращивать свиней в подсобном хозяйстве и занимались двумя большими садами, расположенными на другом берегу Ахтубы – там плодоносили яблони, груши, сливы, тутовник. Летом нередко и жили прямо в тех садах, в палатках с марлевыми пологами от комаров. Хотя среднеахтубинское «натуральное хозяйство» представляется не самым масштабным, некоторые другие детдома были явно позажиточнее.

При работе в Государственном архиве Волгоградской области автор книги обнаружил официальную документацию по подсобному хозяйству Ларинского спецдетдома (к сожалению, аналогичных сведений о детском доме имени Рубена Ибаррури не сохранилось). Учетные списки тамошней живности выглядят внушительно:

кобылы –