Оковы призрачных вод (СИ) - Ллирска Бранвена

Киэнн потрепал ее по загривку.

— Хороший песик. — Насколько знала Эйтлинн, собак он не слишком любил. — Повиляй, что ли, хвостом, если все в порядке? Если нет, можешь тяпнуть. Только не очень сильно, пожалуйста.

Хвост. Как им виляют-то вообще? Эйтлинн попыталась вспомнить ощущения хвоста. Хвост дельфина — не совсем то же самое, что хвост собаки, но все же. Получилось как-то очень вяло.

— Точно? — Голос Киэнна тоже звучал немного непривычно, все-таки и слух у собак немного другой.

Эйтлинн повторила взмах хвостом уже более уверенно.

— Ну ладно.

Лодка, крадучись, вошла в смрадное устье закованной в грязный бетон реки, название которой Эйтлинн никак не могла припомнить, и незаметно пришвартовалась между ржавых контейнеров на берегу и груженых песком и щебнем барж на воде. Раздолбанная вдрызг бетонная площадка по левую сторону русла походила то ли на огромный и уродливый производственно-складской комплекс с убогими товарными вагончиками, то ли на необычайно упорядоченную свалку. По правую сторону лежал выгоревший пустырь, вероятно, претендовавший на звание парка. Вонь жженой резины, раскаленного на солнце металла, лежалой древесины, бензина, аммиака и выхлопных газов били в чуткие собачьи ноздри как молот по наковальне. Эйтлинн жалобно заскулила, тщетно прикрывая нос лапой.

— Отвыкла, дорогуша, терпи, что поделаешь. — Киэнну запахи наверняка досаждали немногим меньше, так что причину недовольства ретривера он разгадал безошибочно. — Пойдем через парк. Парк Сталеваров, если не ошибаюсь. Заодно лапы разомнешь.

Нарядный, старательно прикрытый дымкой фит фьяты катамаран еще на подходе принял облик насквозь проржавелого буксирного катерка, теперь же дымка неспешно развеялась, и светловолосый мужчина в рокерской кожаной куртке и рваных джинсах с золотистым ретривером без ошейника вышли на пустынный берег. Эйтлинн автоматически попыталась встать на две ноги и, не удержав равновесие, завалилась на бок. Сообразив, неуклюже встала, попробовала идти на четырех. Получалось все равно как-то неловко.

— Да не так, Этт, ты же не иноходец!

Ах да, как-то по-другому. Передняя правая вместе с задней левой? Это надо бы поработать над координацией движений. Никогда не думала, что собакам так сложно ходить. А бегают они как? Так же? Нет, наверное, скорее галопом. Кто бы технику преподал?

— ¡De puta madre![1] — пропел высокий мальчишеский голосок.

[1] Твою ж мать!

Эйтлинн обернулась. Она слишком поздно заметила, что из ближайших кустов сумаха, резко пахнущих клопами (надо полагать, этот запах и перебил ей запах человека), на них изумленно глазеет чумазый, оборванный латинос лет десяти от роду. Голые коленки разодраны в кровь, грязные, давно не стриженные волосы прилипли к шее, под мышкой мятая строительная каска — невесть зачем. Эйтлинн опешила и резко села, чтобы не позориться дальше.

Киэнн впервые за последние несколько дней почти по-настоящему улыбнулся:

— Это так-то тебя учили выражаться в присутствии взрослых, чико?

Пацан с вызовом вздернул расцарапанный нос:

— ¡No te entiendo![2]

[2] Я тебя не понимаю!

Король фейри снова хохотнул:

— Да ну? А за три бакса ты заговоришь по-английски?

В глазах маленького оборванца вспыхнул алчный огонек. Но мальчишка упрямо молчал.

— А за пять? — продолжал испытывать ребенка Киэнн.

Только сейчас Эйтлинн сообразила, что денег-то у него, скорее всего, нет (откуда бы им взяться?) И ей и впрямь захотелось кусануть его побольнее.

— ¡No te entiendo ni verga! [3]— с нажимом повторил мальчуган, на этот раз вынудив Киэнна разразиться искренним хохотом.

[3] Ни хрена не понимаю!

— ¡Órale! ¡Tienes cojones, chacho! ‘¡Chinga tu madre, gringo, no hablo tu pinche inglés!’ Eres un embusterito, chico. Pero eres maravilloso.[4]

[4] Вот это да! У тебя есть яйца, пацан! Пошел на хрен, гринго, я не говорю на твоем гребаном английском! Ты врунишка, малый. Но ты восхитителен!

На этот раз латинос разинул рот, да так и замер. Явно не слишком ожидал, что светловолосый гринго заговорит с ним на испанском.

— ¿Cómo te llamas? [5]— тем временем продолжил Киэнн.

[5] Как тебя звать?

Мальчишка еще секунду недоверчиво хмурился, после чего милостиво поведал:

— Rico, señor. — И почти тут же задал самый важный вопрос: — ¿Por que tu perro no sabe cómo andar?[6]

[6] Почему твоя собака не умеет ходить?

Киэнн нагло ухмыльнулся.

— Está enfermo. Una enfermedad muy única. Y muy peligrosa.[7]

[7] Она больна. Очень редкая болезнь. И очень опасная.

Латинос прищурился:

— Eres un embustero también.[8]

[8] Ты тоже врун.

Киэнн захохотал вторично, не скрывая восторга:

— ¡Desde luego que soy! — Он поманил пацана к себе, переходя на таинственный шепот сказочника. — Escucha, realmente este perro no es un perro. Es una reina encantada, ¿viste?[9]

[9] Разумеется! Слушай, на самом деле эта собака не собака. Это заколдованная королева, понимаешь?

Мальчик презрительно скривился:

— No mames. No soy un niño estupido. ¡No me vengas con camelos![10]

[10] Не гони. Я тебе не глупый ребенок. Не рассказывай мне сказки!

— Bien[11], — кивнул Киэнн. И обернулся к Эйтлинн: — Что скажешь, Этта? Разве он не великолепен? В сказки не верит, врет не смущаясь, матерится по-черному. Правда, он заслужил пять долларов? Вот только… — Он снова доверительно улыбнулся латиносу: — No tengo dinero, chaco. Ni una peseta. ¿No me crees? Me vale madres lo que pienses, chamaco.[12]

[11] Хорошо.

[12] У меня нет денег, малец. Ни копейки. Не веришь? Мне похрен, что ты там думаешь, пацаненок.

Эйтлинн понимала далеко не все жаргонизмы, которые отвешивал маленькому Рико ее спутник, да и вообще не слишком хорошо владела испанским, но суть уловила: вместо того, чтобы объяснять странности ее поведения, Киэнн напрямую сообщил парнишке, что здесь замешана магия. Ни на секунду не сомневаясь, что тот ему все равно не поверит, или же не поверят самому ребенку, вздумай он об этом кому сообщить. Тактика, в общем-то, верная, и к тому же она всецело оправдала себя, но на душе почему-то скребли кошки. И, уходя прочь по засыпанной мелким гравием тропе, Эйтлинн то и дело спотыкалась, оглядываясь на оставшегося стоять на берегу мальчугана, пока тот не юркнул куда-то в другие кусты, окончательно пропав из виду.

— Осуждаешь, да? — размеренно шагая рядом с ней, даже не спросил, а скорее констатировал Киэнн. — Думаешь, я должен был что-то для него сделать? Их здесь тысячи, таких вот грязных, оборванных, голодных и, вероятно, беспризорных. Тоже забыла? Да, и с большой вероятностью Ллеу сейчас — один из них. Только не делай того же, что и я. Не проецируй образ Ллевелиса на каждого встречного ребенка. И в частности — на этого. Это не он, поверь. Мы с тобой не имеем к этому мальчику никакого отношения.

Зудящее напряжение в воздухе безошибочно подсказывало Эйтлинн, что самому Киэнну также стоит немалого труда не оглядываться. То, что он говорил сейчас, по меркам Маг Мэлла попахивало крамолой, фейри твердо верили, что дети чужими не бывают (хотя иногда это правило обретало и другую сторону), и Эйтлинн приходилось непрестанно напоминать себе, что здесь не Маг Мэлл, а в чужой монастырь со своими законами не лезут.

— Но каков, а? — все же не сдержав восхищения, цокнул языком Киэнн. — Пять баксов для него наверняка целое состояние, и по-английски он точно говорит. Ан нет, принципиальный! «Иди на хрен, сеньор!» Блеск!

Тропа через парк, походивший на некое постапокалиптическое пространство с разрушенными стенами, ранее оберегавшими чью-то частную собственность, и обтянутыми сеткой-рабицей заборами, потихоньку вывела их к скоростной магистрали вполне приличного вида, даже с очерченной велосипедной дорожкой по краю. Киэнн остановился на обочине, выгреб из ближайшей урны охапку каких-то дешевых флаеров, сунул их в карман и хитро усмехнулся Эйтлинн: