Журнал «Вокруг Света» №06 за 1973 год - Вокруг Света

Язык тасадай манубе пока не обогатился новыми словами. Неизвестно, как они обозначают понятия «вертолет», «консервная банка», «рис». Вероятно, прибегают пока к описательному методу: «то, что летит и шумит», к примеру. В общем-то, новых понятий пока не так много, поэтому еще можно обходиться без новых слов.

Что будет дальше? Этот вопрос тревожит специалистов.

Большинство из них склоняется к мысли, что нужно медленно «выводить» тасадай манубе на уровень хотя бы самых отсталых племен острова Минданао. К примеру, манобо-блит. Для тасадай манубе это, конечно, было бы немыслимым шагом вперед. Постепенно сравнявшись с соседями, тасадай манубе смогут развиваться вместе с другими племенами. Может быть, это позволит решить брачную проблему племени, где мужчин больше, чем женщин?

«Очевидно», «может быть», «вероятно» — те выражения, которые можно употреблять, говоря о будущем племени тасадай манубе. Ибо будущее это туманно и неясно.

Л. Ольгин

Май Шёвалль, Пер Вале. Запертая комната

Шведский писатель Пер Вале известен советскому читателю по романам «Гибель 31-го отдела», «Стальной прыжок».

Последние годы вместе с женой, Май Шёвалль, они пишут серию социальных романов, обличающих буржуазное государство и полицейский аппарат.

«Запертая комната» (1972 год) — роман о преступлении — восьмой из этой серии. Предыдущая книга — «Негодяй из Сефлё» — выходит в издательстве «Молодая гвардия» в 1973 году.

I

Церковные часы пробили два, когда она вышла из станции метро на Вольмар Икскюлльсгатан. Она остановилась, закурила сигарету и быстро зашагала дальше, к Мариаторгет.

Дрожащий колокольный звон напомнил ей о безрадостных воскресных днях детства. Она родилась и выросла всего в нескольких кварталах от церкви Марии Магдалины, где ее крестили и почти двенадцать лет назад конфирмовали. От всей поцедуры, связанной с конфирмацией, ей запомнилось только одно: как она спросила священника, что подразумевал Стриндберг, говоря о «тоскующем дисканте» колоколов церкви Марии Магдалины. Память не сохранила ответа.

Солнце пекло ей спину, и, миновав Санкт Паульсгатан, она сбавила шаг, чтобы не вспотеть. Почувствовала вдруг, как расшалились нервы, и пожалела, что перед выходом из дому не приняла успокоительное.

Подойдя к фонтану посредине площади, она смочила в холодной воде носовой платок и села на скамейку в тени деревьев. Сняла очки, быстро вытерла лицо мокрым платком, потом протерла уголком голубой рубашки очки и надела их. Большие зеркальные стекла закрывали верхнюю часть лица. Затем она сняла синюю шляпу с широкими полями, подняла длинные, до плеч, светлые волосы и вытерла шею. Снова надела шляпу, надвинула ее на лоб и замерла, сжимая платок руками.

Через несколько минут она расстелила платок рядом с собой на скамейке и вытерла ладони о джинсы. Посмотрела на свои часы — двенадцать минут третьего — и дала себе еще три минуты на то, чтобы успокоиться.

Когда куранты пробили четверть, она открыла темно-зеленую брезентовую сумку, которая лежала у нее на коленях, взяла со скамейки успевший высохнуть платок и сунула в сумку не складывая. Встала, повесила сумку на правое плечо и зашагала к Хурнсгатан. Понемногу ей удалось справиться с нервами, и она сказала себе, что все должно получиться, как задумано.

Пятница, 30 июня, для многих уже начался летний отпуск. На Хурнсгатан царило оживление — машины, прохожие. Свернув с площади налево, она оказалась в тени домов.

Она надеялась, что верно выбрала день. Все плюсы и минусы взвешены, в крайнем случае придется отложить операцию на неделю. Конечно, ничего страшного, и все-таки не хочется терзать себя недельным ожиданием.

Она пришла раньше времени и стала медленно прохаживаться по тротуару, делая вид, что ее занимают витрины. Хотя перед часовым магазином поодаль висел большой циферблат, она поминутно глядела на свои часы. И внимательно следила за дверью через улицу.

Без пяти три она направилась к переходу на углу и через четыре минуты очутилась перед дверью банка.

Прежде чем войти, она открыла замок брезентовой сумки, потом толкнула дверь.

Перед ней был длинный прямоугольник зала. Дверь и единственное окно образовали одну короткую сторону, от окна до противоположной стены тянулась стойка, часть левой стены занимали четыре конторки, дальше стоял низкий круглый стол и два круглых табурета с обивкой в красную клетку, а в самом углу вниз уходила крутая спиральная лестница, очевидно ведущая к абонентским ящикам и сейфу.

В зале был только один клиент, он стоял перед стойкой, складывая в портфель деньги и документы. За стойкой сидели две женщины; третий служащий, мужчина, рылся в картотеке.

Она подошла к конторке и достала из наружного кармана сумки ручку, следя уголком глаза за клиентом, который направился к выходу. Взяла бланк и принялась чертить на нем каракули. Вскоре служащий подошел к дверям и захлопнул на замок наружную створку. Потом он наклонился, поднял щеколду, удерживающую внутреннюю створку, и вернулся на свое место, провожаемый тихим вздохом закрывающейся двери.

Она взяла из сумки платок, поднесла его левой рукой к носу, как будто сморкаясь, и пошла с бланком к стойке.

Дойдя до кассы, сунула бланк в сумку, достала нейлоновую сетку, положила ее на стойку, выхватила пистолет, навела его на кассиршу и, не отнимая ото рта платка, сказала:

— Ограбление. Пистолет заряжен, в случае сопротивления буду стрелять. Положите все наличные деньги в эту сетку.

Испуганно глядя на нее, кассирша осторожно взяла сетку и положила перед собой. Вторая женщина, которая в это время поправляла прическу, замерла, потом робко опустила руку с гребенкой. Открыла рот, как будто хотела что-то сказать, но не произнесла ни слова. Мужчина, стоявший за своим письменным столом, сделал резкое движение, она тотчас направила пистолет на него и крикнула:

— Ни с места! И руки повыше, чтобы я их видела!

Потом опять пригрозила пистолетом остолбеневшей кассирше:

— Поживее! Все кладите!

Кассирша торопливо набила пачками сетку и положила ее на стойку. Мужчина вдруг заговорил:

— Все равно у вас ничего не выйдет. Полиция...

— Молчать! — крикнула она.

Бросив платок в брезентовую сумку, она схватила сетку и ощутила в руке приятную тяжесть. Затем, продолжая угрожать служащим пистолетом, стала медленно отступать к двери.

Неожиданно кто-то метнулся к ней от лестницы в углу зала. Долговязый блондин в отутюженных белых брюках и в синем пиджаке с блестящими пуговицами и большим золотым вензелем на грудном кармане.

По залу раскатился грохот, ее рука дернулась вверх, мужчина с вензелем качнулся назад, и она увидела, что на нем совсем новые белые туфли с красными рифлеными резиновыми подметками. Лишь когда его голова с отвратительным глухим стуком ударилась о каменный пол, до нее вдруг дошло, что она его застрелила.

Она швырнула пистолет в сумку, метнула дикий взгляд на объятых ужасом служащих и бросилась к двери. Возясь с замком, успела подумать: «Спокойно, я должна идти спокойно», — но, выскочив на улицу, устремилась к переулку чуть не бегом.

Она не различала прохожих, только чувствовала, что толкает кого-то, а в ушах ее по-прежнему стоял грохот выстрела.

Завернув за угол, она побежала, крепко держа сетку в руке; брезентовая сумка колотила ее по бедру. Вот и дом, где она жила ребенком. Она рванула дверь знакомого подъезда и пробежала мимо лестницы во двор. Заставила себя умерить шаг и через коридор небольшой пристройки прошла на следующий двор. Спустилась по крутой лестнице в подвал и села на нижней ступеньке.

Сначала она попыталась запихнуть сетку поверх пистолета в брезентовую сумку, но сетка не влезала. Тогда она сняла шляпу, очки и светлый парик и сунула их в сумку. Ее собственные волосы были темные, с короткой стрижкой. Она встала, сняла рубашку и тоже положила в сумку; под рубашкой на ней была черная майка. Она повесила сумку на левое плечо, взяла сетку и поднялась по лестнице. Пересекла двор, миновала еще несколько подворотен и дворов, перелезла через две или три ограды и наконец очутилась на улице в другом конце квартала.

Она зашла в продовольственный магазин, взяла два литра молока и вместительную хозяйственную сумку из пластика, сунула в нее свою черную сетку, а сверху положила оба пакета с молоком.

Потом направилась к ближайшей станции метро и поехала домой.

II

Гюнвальд Ларссон прибыл на место преступления на своей сугубо индивидуальной машине. Она была красного цвета, редкой для Швеции марки ЭМВ, и многие считали ее чересчур роскошной для обыкновенного старшего следователя.