Трон фараона - Эмилио Сальгари

Старый Оунис, прислушиваясь к тому, как управлялась со своим делом Нефер, не мог скрыть своего удивления.

— Счастлив будет тот, — сказал он, обращаясь к Нефер, когда толпа поредела и заклинательница устало взяла лоток с нераспроданными амулетами и снадобьями, — счастлив, говорю я тебе, о девушка, будет тот, под чью кровлю войдешь ты, Нефер, как супруга и царица дома!

Глаза Нефер померкли, губы задрожали.

— Ты принесешь в дом мужа твоего мир и благоденствие, покой и радость. Ты уврачуешь раны его и дашь отдых душе его. Ибо мудра ты, и чисто сердце твое.

Нефер тяжело вздохнула.

— Я — мудра? Пусть так! — пробормотала она. — Да, я знаю все заклинания, я знаю все средства, знакомые старцам храмов. Одного не знаю я…

— Чего? — спросил ее, понижая голос, Оунис.

— Того, как заставить зачарованное сердце юноши обратиться ко мне. Разлюбить другую… Заставить полюбить меня!

— Ты говоришь о царевне Нитокрис и Меренра? — еще тише сказал Оунис.

Нефер молчала, тоскливо глядя на шедшего впереди Меренра. Помолчав немного, Оунис сказал:

— Это — жало стрелы, впившееся в мое сердце. Это — рана, терзающая и мою душу, отнимающая мой покой! Дочь злейшего врага, избалованная придворными льстецами, презирающая народ, женщина, способная только рядиться и умащивать изнеженное тело благовониями, — она пришла, взглянула — и стал Меренра рабом ее! Но что поделаешь? Она — первая, которую увидел он, а в его жилах течет пылкая кровь.

Разговор внезапно прервался: дорогу шедшим преградила быстро двигавшаяся толпа. Впереди бежали мальчишки, кувыркаясь и визжа, за ними следовал несший на шесте пестрый флаг великан-нубиец с могучей грудью и бычьим затылком; за нубийцем — скриба, несший свиток папируса, потом трубач, дувший в рог буйвола, извлекая из него пронзительные, отрывистые звуки, потом барабанщик, неистово колотивший ослиную шкуру своего барабана. Когда смолкли звуки трубы и дробь барабана, скриба, расправив огромный свиток папируса, откашлялся и принялся за чтение:

— Именем божественного Пепи, владыки Египта, того, на главе которого — двойная корона Верхнего и Нижнего Египта, да будут нескончаемо долги дни царствования его! Да будет ведомо жителям края сего, подданным фараона и милостиво допущенным к пребыванию в стране чужеземцам, презренным и нечистым! Да ведают люди всех каст! Свободные и рабы! Да ведают!

Скриба приостановился, переводя дыхание. Великан-нубиец махнул в воздухе древком флага. Барабан грянул дробь. Труба завыла.

— Первое! — продолжал скриба. — Злоумышленники похитили перстень фараона с изображением священной змеи, похитили клейнод сей у верховного жреца Исиды, благочестивого и мудрого Гер-Хора, нанеся ему почти смертельную рану! Сим объявляется, что никто впредь не обязан исполнять приказания тех, кто предъявит означенный перстень от имени фараона, ибо тот — лжец и вор!

Второе! За разыскание перстня, за головы тех, кто похитил его, казначей божественного выдаст: за перстень — один талант; за голову лжеца и обманщика, называющего себя Оунисом — один талант; за голову неведомого беглого раба, вероятно сына означенного обманщика Оуниса, Меренра — два таланта! Да будет ведомо сие всем!

Опять завыли трубы, загремел барабан, и толпа повалила дальше, не обратив внимания на ушедших в сторону Оуниса и его спутников.

— Гер-Хор жив! — промолвила побледневшая Нефер с горечью. — Слаба была рука моя, нанесшая ему удар!

Оунис шел с нахмуренным челом и бормотал, сжимая кулаки:

— Дорого ценишь ты, Пепи, наши головы! Но посмотрим, посмотрим…

По дороге к избранному убежищу, когда беглецы проходили, смешавшись с толпой, по берегу Нила, им представилось зрелище, заставившее содрогнуться даже закаленного бойца, неустрашимого Ато: на отмели у самого берега, где возвышались казармы гвардии фараона, на высоких кольях, вбитых в дно реки и обращенных остриями к небу, торчало около сотни человеческих трупов в самых ужасных позах, приданных им агонией. Стаи коршунов, неистово крича, суетились над трупами, совершая кровавую тризну, пожирая куски человеческого мяса, расклевывая тела. И часто какой-нибудь труп шевелился под тяжестью насевших на него птиц, или мертвая голова, поражаемая ударами клювов, откидывалась назад, словно жизнь еще не угасла в ней.

А внизу, в тростниках, на отмели, уже копошились несметные стаи крокодилов. Время от времени какой-нибудь труп срывался с кола и падал. Тогда крокодилы набрасывались на него и разрывали его на части, а перепутанные и озлобленные коршуны с криками ловили куски растерзанного тела и, давясь, проглатывали их.

Собравшаяся на берегу толпа стояла в тревожном молчании. Слышался истерический плач женщины, визг потревоженного ребенка. Многие в толпе, глядя на трупы казненных, опускали взоры, сжимали кулаки, бормотали что-то, походившее на проклятия и на обет мести палачам. Но везде и всюду шныряли шпионы, ловя на лету замечания, записывая слова неосторожных. И солдаты, сомкнув ряды, уже уводили двух или трех арестованных.

Один из последних — с виду это был старый воин — шел среди солдат; вернее, они несли его, ибо он был жестоко избит при аресте; из разбитой головы текла кровь, слепившая один глаз, и правая рука, перебитая ударом дубины полицейского, повисла как плеть. Обвязав веревкой его шею, полицейские тащили несчастного, а когда он падал — на его спину сыпались удары. Он поднимался и брел, спотыкаясь, за палачами.

Толпа роптала и волновалась, но присутствие вооруженных отрядов сдерживало ее.

— Боги милосердные! — говорил стоявший рядом с Оунисом старый рыбак, губы которого дрожали и из глаз лились слезы. — Ра великий! Что делается, что только делается?! Наш фараон повелел истребить целый отряд ветеранов, ходивших на вавилонян при покойном Тети. За что? Без вины, видят боги, без всякой вины!.. Только потому, что это были воины великого воителя, доблестного Тети. А ходит слух, что Тети жив! Говорят еще, будто где-то в тайниках в Мемфисе скрывается какой-то Меренра. Говорят, он хочет свергнуть нашего милостивого и мудрого, божественного фараона Пепи, этот Меренра. И народ разделился — одни говорят: жив Тети и жив Меренра. А другие говорят: какое нам дело? У нас есть божественный Пепи! Но, боги, что только делается? Город кишит шпионами, ищут пропавший перстень фараона и какого-то Оуниса, похитившего этот перстень…

Вдруг схваченный солдатами воин, по-видимому, чувствуя близость своего смертного часа, приостановился, поднял изувеченные руки к небу и крикнул полным дикой злобы и вызова голосом:

— Отомсти за меня палачам, Меренра! Приди, отомсти!

И из густой толпы в ответ отчетливо прозвучал полный угрозы отклик: