Сегодня ты, а завтра… - Фридрих Незнанский

Бифштекс даже не успел остыть. Женщина взяла вилку, нож и с аппетитом принялась за еду…

Тяжелый «Боинг-747» мягко коснулся резиной своих шасси раскаленного бетона нью-йоркского аэропорта имени Кеннеди. Лайнер, постепенно замедляя ход, покатил к зданию аэропорта. Пассажиры в широченном салоне смотрели в иллюминаторы на высохшую траву, рябь поднимающегося от земли раскаленного воздуха, разомлевших от жары служителей аэропорта и не верили, что через пять минут им предстоит покинуть прохладный салон самолета и окунуться в безжалостную и одуряющую нью-йоркскую жару.

Небольшой тягач подтянул самолет к приемному терминалу аэропорта, и пассажиры понемногу просочились в узкую кишку, соединяющую выход из самолета со зданием аэропорта.

Дикторша уже объявила о прибытии самолета, следующего рейсом Тель-Авив – Нью-Йорк, и толпа встречающих выстроилась двумя шеренгами, пропуская пассажиров и вглядываясь в лица. Некоторые держали в руках таблички, на которых корявыми буквами были начертаны имена. Вскоре по этому живому коридору пошли пассажиры «боинга».

Время от времени в толпе раздавались крики восторга – это родственник, приятель или супруг, завидев «своего» бросался к нему, тот, прямо на пол роняя свои сумки, делал то же самое. И они, обнимаясь и громко восклицая, останавливались прямо на проходе, мешая продвижению остальных. Впрочем, это никого не раздражало. Израильтяне, коих среди пассажиров было большинство, умеют ценить чужую радость и относятся к ней как к своей. Тем более почти каждого из них поджидал родственник, друг или просто знакомый. В результате рядом с выходом, прямо за зоной таможенного контроля, образовалась большая восклицающая, целующаяся, обнимающаяся толпа.

Пожилой человек, лет под семьдесят, в серых брюках и белой рубашке с закатанными рукавами с трудом пробрался сквозь толпу. Его не встречал никто. Старческая походка, редкие седые, зачесанные назад волосы, сероватая кожа лица – все выдавало в нем человека, изрядно потрепанного жизнью и одряхлевшего гораздо раньше положенного.

Выйдя в зал ожидания, он первым делом направился к телефонам-автоматам. Купив жетон, закрылся в будке, поставил на пол небольшую дорожную сумку – свой единственный багаж, вынул из нагрудного кармана рубашки потрепанную записную книжку, нацепил на нос старенькие очки в толстой оправе и, тщательно сверяясь с номером, потыкал в кнопки.

Автоответчик сообщил бодрым женским голосом на двух языках – английском и русском, что никого нет дома, что каждый звонящий может после длинного гудка оставить сообщение. Старик не стал ждать гудка и повесил трубку.

Выйдя из будки, он направился к выходу. За стеклянными дверями его поджидал раскаленный нью-йоркский воздух. В первый момент старик, как, впрочем, и все выходящие из аэропорта, чуть приостановился, пытаясь привыкнуть к духоте. А потом пошел дальше. Мимо улыбающихся пуэрториканцев, наперебой предлагающих такси, мимо заманчивых автоматов с ледяной кока-колой, туда, где маячила большая табличка «JFK service bus stop».

Автобусом до города добираются только малообеспеченные. К таковым, судя по всему, и принадлежал наш старик…

Через полтора часа он вышел из автобуса в районе Даунтауна. Недалеко находилась станция подземки. Старик спустился в метро, опять разыскал телефон и набрал номер. Результат был тот же, что и в аэропорту. Затем он встал возле схемы, вновь достал свою записную книжку и долго что-то искал, сравнивал, шевеля губами и водя пальцем по схеме.

Наконец он сел в поезд и доехал до Манхэттена. Выбравшись наконец на поверхность, вновь достал свою записную книжку, долго изучал в ней что-то, потом все-таки решился, подошел к краю тротуара и поднял руку. Через пару секунд перед ним остановилось желтое такси. Старик забрался на переднее сиденье и показал таксисту адрес в записной книжке. Таксист с сожалением оглядел его и на чистейшем русском языке произнес:

– Да ты что, дядя, тут же два шага. За угол повернешь, и третий дом справа твой. Понял?

Старик пробормотал какие-то слова благодарности и вышел из такси.

Через десять минут он стоял перед закрытой дверью подъезда, с обеих сторон которой было прикреплено десятка полтора медных табличек. Старик долго изучал их содержание, пока не нашел то, что искал. На одной из табличек значилось: «Doctor Edvard Kiparis. 3th floor».

Старик, видимо, был удовлетворен. Он толкнул дверь, вошел в подъезд и поднялся на третий этаж. Однако дверь, табличка на которой извещала, что именно здесь находится офис доктора Кипариса, оказалась запертой. Старик нажал кнопку переговорного устройства, из динамика которого через секунду раздалось приветствие по-английски.

– Э-э, хелло… – старик явно очень плохо знал английский, – ай… ай лук фо… доктор Кипарис…

– Доктор принимает только по вторникам и четвергам, с десяти до двух, – внезапно перешел на чистый русский отвечающий ему по переговорнику.

– Я сегодня приехал… Я давний знакомый Эдуарда Владимировича. Хотел бы с ним встретиться… – промямлил старик.

– Вам же сказано: доктор сегодня не принимает. К тому же сегодня его вообще нет в городе, – неприязненно ответили из-за двери.

Старик переступил с ноги на ногу и сделал еще одну попытку:

– Понимаете, мне очень нужно с ним встретиться. Это не по поводу лечения. Я его коллега. Тоже кардиолог. Я приехал специально для этого…

– А вы договаривались о встрече? – перебил его голос.

– Н-нет. Я звонил, оставлял сообщения на автоответчик. Я звонил сюда, в офис.

– Доктор Кипарис не имеет возможности оказывать помощь своим бывшим соотечественникам. Извините. – В голосе из динамика послышались металлические нотки.

– Стойте, стойте, – закричал старик, чувствуя, что с ним пытаются распрощаться, – я не по поводу помощи. Я его старый коллега, он меня прекрасно знает. Мне не нужна никакая помощь. Я хочу просто встретиться с ним. Пожалуйста, помогите.

В динамике помолчали. Потом задали еще один вопрос:

– Так, значит, он не знает о вашем приезде?

– Нет, не знает. Но я уверен, когда он узнает, что я здесь, обязательно захочет со мной встретиться. Вы не могли бы мне сообщить, как его найти? Может, телефон или адрес?…

После недолгого молчания в динамике раздалось:

– Как вас зовут?

– Бычков. Профессор Бычков.

– Имя, отчество?

– Это не обязательно. Он прекрасно меня знает. Скажите просто: профессор Бычков.

– Хорошо. Зайдите через полчаса. Я свяжусь с ним.

– А нельзя ли… – попытался сказать старик.

Но переговорное устройство уже было отключено.

Старик поглядел на часы. Около трех. Он спустился, вышел на улицу, перешел на другую сторону, где под яркими навесами стояли несколько белых пластмассовых столов и стульев маленького кафе. Старик выбрал место в тени и сел за столик. К нему тотчас же подошел официант.

– Кока-кола, – произнес старик слова, давно ставшие международными. Затем он достал из сумки мятую пачку сигарет и нервно закурил. Так, прихлебывая кока-колу и куря, он провел полчаса.

Когда он вновь поднялся в офис и нажал на кнопку, голос в динамике звучал уже более приветливо:

– Да, господин Бычков, я говорил с Эдуардом Владимировичем. За вами через пять минут приедет машина…

И действительно, через некоторое время к подъезду подъехал длинный серебристый лимузин.

Бычков подошел к приоткрытой двери и влез в прохладный салон машины.

– Здор-рово, дед! – Ужасающе хриплый голос принадлежал шоферу. Любой приличный человек, завидев такого типа, сразу же перешел бы на другую сторону улицы. Глубокий белый шрам пересекал наголо бритый череп. Следы давнишних, видимо в свое время неумело наложенных швов на щеке. Отсутствие указательного пальца на правой руке, толстенная золотая цепь на шее, несколько массивных перстней. Впечатление довершала татуировка на запястье – восходящее солнце и надпись полукругом: «В душе моей темно».

Бычков не смог вымолвить ни слова. Однако шофер и не ждал от него никаких слов. Взвизгнув тормозами, лимузин газанул по залитой солнцем, жаркой нью-йоркской улице.

Больше никто и никогда не видел профессора Бычкова.

Телефон на моем столе зазвонил резко и нетерпеливо.

– Турецкий! Ты не забыл, куда мы сегодня идем?! – раздалось в трубке, едва я успел ее поднять.

Вот так. Ни «здрасьте» тебе, ни «до свиданья». А если я в этот момент допрашиваю опасного преступника? А если именно сейчас, в эту секунду, у меня в голове появилась разгадка тяжкого преступления? Нет, никак не может Ирина Генриховна, жена моя, понять, что ее муж, то бишь я, Александр Борисович Турецкий, работает не где-нибудь, а в Генеральной прокуратуре Российской Федерации. И не кем-нибудь, а старшим следователем по особо важным делам!!! А это вам не хухры-мухры, между прочим!

Кстати, о чем это она?

– Ты о чем? – продублировал я свою мысль вслух.