Тридцать три тещи - Алексей Бессонов

– Што, жопа? – ласково обратился он к Пупырю, любимому боевому коню барона, стоявшему поодаль. – Туча, говоришь? То-то и оно, бессловесная ты животная. А то б гороху съел?..

И, лениво шевельнув крылом, указал Пупырю на громадную серебряную ванну с тонкой насечкой, на дне которой еще оставалось некоторое количество приправленной изысканными пряностями гороховой каши, густо замешанной на малиновом самогоне.

Пупырь, однако же, в ответ лишь раздраженно взмахнул хвостом и прянул ушами.

– А!.. – фыркнул Шон, подошел к ванне и, взяв золотой ковш размером с добрый таз для купания младенцев, безо всякого интереса ковырнул им в ароматном вареве. – Сала, сволочи, пожалели… – прошипел он, жуя. – Хотя какое тут, к черту, сало, если они его ващще… это вот… шинкой называют. Удавлю поваров, крест на пузе!

Сказавши сие, могучий Шон прислушался к происходящим в недрах его организма процессам. Едва слышное для постороннего уха урчание подсказало ему, что пришла пора готовиться к взлету. Отсутствие ветра осложняло подъем тяжело груженого дракона, но Шон изрядно преуспел в своем летном мастерстве: присев, он широко раскинул крылья, выпучил глаза и стартовал. Грохочущая струя раскаленных газов мгновенно смела со двора любопытных кур и даже заставила пошатнуться обычно невозмутимого Пупыря – но дракон уже был в воздухе.

Тяжко работая крыльями, он набрал потребную высоту и тогда только достал из планшета карту с пометками на сегодня.

– Та-ак, – хмыкнул Шон, глядя вниз. – Очень здорово… поле номер семь, мать его… рапс… как баронессы дома нет, так хоть мама кричи!

С этими словами он вытащил из подмышечной сумки мобильник и, не переставая помахивать крыльями, набрал номер.

– Алло! – завопил он. – Барон! Ну что это опять такое?! Рапс, седьмой номер, у тебя там пейзане лазят! Куда ты успеешь? Я что, по твоему, железобетонный? Нет, третье и двадцатое свободны… а седьмое? Ну все, я тогда на развалины все отправлю…

– Тикай, хлопцы, – сказал пастух Поппало, глядя в небо, где медленно плыла ширококрылая золотистая тень, – сельхозавиация пошла. Давай в сад, под деревья, а то щас сфинктер откроет, так мало не покажется! Век к девке не подкатишь!

Вернув на место телефон, Шон лег на левое крыло и пошел к полю номер три, недавно распаханному под ячмень. На нем, к счастью, никого не было – и вскоре редчайший драконий навоз, производимый, кстати, благодаря особо разработанной Ромуальдом Шизелло горохово-малиновой диете, с шумом ушел на густой чернозем. Эту повинность (по особой договоренности с баронессой Брюхильдой) Шон не без раздражения выполнял не реже раза в месяц. Собственно, деваться ему было некуда: в замке его не только кормили, но и держали за своего – однажды он до смерти перепугал незадачливого ухажера младшей дочери барона, оленевода-стажера, вздумавшего вдруг увезти ее с собою в тундру, после чего неукротимая Брюхильда прониклась к изгнаннику искренней любовью и официально оформила на него регистрацию в ОВИРе, даже купив для этого на рынке «левую» миграционную карту.

Закончив с полем номер двадцать, Шон тяжко вздохнул и устремился на север, к развалинам старинного монастыря девственников-тракторцианцев. Монастырь числился разрушенным уже лет эдак триста, но время от времени к нему все же приходили компании молодых механизаторов, волоча за собой карданы с разбитыми крестовинами, рулевые рейки и полные рюкзаки поршневых пальцев. Все это добро сваливалось под замшелыми стенами, после чего по кругу шла четверть доброго кукурузного – по преданию, подобный ритуал помогал при выборе невесты.

За монастырем находился глубочайший заболоченный пруд – Ромаульд Шизелло даже проводил соответствующие исследования, размышляя над гипотезой о том, что странный водоем связан с ядром планеты паутиной заполненных водой пещер. До дна он так и не добрался, укрепившись, в итоге, в своих домыслах окончательно – вот туда-то и устремился наш славный дракон. Опустившись к самой воде, чтобы не распугать ни в чем не повинную рыбу, благородный Шон избавился от лишних масс и, облегченно вздохнув, присел на берегу на массивную каменную глыбу, притащенную сюда, как говорят, еще неандертальцами под предводительством самого Урр-Пукка.

– Если вдуматься, так все не так уж плохо, – пробормотал дракон, скручивая себе сигаретку из кукурузного листа. – А с другой стороны, так и не очень…

Он прикрыл глаза – и ему тотчас вспомнился далекий Житомир, его прекрасные зеленые улицы, и потоки горячего летнего ветра, несущие торжествующего дракона навстречу солнцу. В Житомире его любили все, и даже участковые. Горестно вздохнув, Шон цыкнул на готовую сигарету огнедышащим зубом и вставил ее в рот. Но юге по-прежнему висела мрачная серая туча, накрывающая собой замок Кирфельд.

«Интересная причуда, – подумал Шон. – Сколько ни учился я в метеотехникуме, а о таком нам на лекциях не рассказывали!»

Покуривая, он с интересом разглядывал развалины монастыря – грандиозное некогда строение со временем пришло в совершеннейший упадок, лишь западная башня, выстроенная тракторцианцами в незапамятные времена, еще держалась, глядя на зеленеющую вокруг равнину мертвыми провалами узких, как бойницы, окон.

– Да уж… – хмыкнул Шон, – вот тебе и былое величие. Хм, а это там еще кто? Опять молодежь на шабаш собралась, что ли?

И действительно, в одном из окон на третьем этаже башни остро мелькали какие-то алые всполохи, похожие на цветомузыку – при том, что исключительный слух дракона не ощущал никаких децибел, выдающихся из умиротворенного фона маловетреного дня. Зато Шон почуял нечто другое – будто темная, омерзительно пульсирующая масса вдруг надвинулась на него, и он неожиданно вспомнил свой короткий, крайне неудачный брак, – а в следующий миг перед ним возникла теща, Павлина Капитоновна, с чудовищного вида сковородкой в руке.

– Шон, с-сволочь! – возопила она. – Опять гнал весь день?! А вот я участкового!!!

И мир раскололся на мириады сверкающих брызг…

Приблизительно в это же время двое славных приятелей, сидящие в обеденной зале замка Шизелло, яростно заспорили по поводу одной хорошо знакомой им девицы – в ту давнюю пору, когда оба они были студентами известного университета, кокетка немало прославилась в их кругу своими редкими талантами.

– Нет и еще раз нет! – пристукивая по столу пустым кубком, утверждал сэр Олаф Щитман. – Юлиана с легкостью выпивала трехгаллонный бочонок пива! Это уж я видел лично, равно как и то, что после такого бочонка она полчаса кряду плясала тарантеллу – и ничего, уж поверьте мне, там не расплескивалось! Потому-то мы, старший курс философского факультета, и звали ее Юлька-Пузырь! А профессор Махач, ставя ей «три» по натурфилософии, всегда приговаривал: «только за натуру, только за натуру, Юленька»…