Назидательные новеллы - Мигель Сервантес

Посвятительные стихи

Маркиз де Альканьисес Мигелю Сервантесу

Когда, Сервантес, - в правде поучений

Высокой лиры, в стиле столь счастливом,

Ваш острый смысл зовет читатель дивом

И отраженьем райских наслаждений;

Пусть он поймет, что пожелал Ваш гений

Восстановить искусством в мире лживом

Ту истину, что пламенным порывом

Стремится в высь незыблемых велений.

Творению венец свой величавый

Приносит время; в этой малой чаше

Все совершенства совместились щедро;

И благородный признак Вашей славы

В том, что ее перо стяжало Ваше

И громкое величье дона Педро .

Фернандо Бермудес-и-Каравахаль,

камерарий герцога Сесского, Мигелю Сервантесу

Вековечной славе предал

Гений свой трудом бесценным.

Лабиринтом несравненным,

Хитроумный оный Дедал;

Если б имя Ваше ведал

Крит, где вьется страшный ход,

Он бы Вам воздал почет,

Увидав двенадцать новых

Лабиринтов образцовых,

Хитроумнее, чем тот.

Если мир нас учит ясно,

Что разнообразье в нем

Ключ всего, чем мы живем,

Что изящно и прекрасно;

Должен он хвалить всечасно

Дар Сервантеса живой,

Схожий с пестрою весной,

Чье разнообразье любит

Слава быстрая и трубит,

Что он каждый миг иной.

Дон Фернандо де Лоденья Мигелю Сервантесу

Покиньте, Нимфы, стройные громады,

Из хрусталя воздвигнутые стены

Под легкой кровлей беспокойной пены,

Где редкостный коралл прельщает взгляды;

Дубрав никем не ведомых Дриады,

Оставьте лес, где мрак царит без смены;

И вы, о знаменитые Камены,

Покиньте струи, полные прохлады;

Несите все живую ветвь от древа,

В котором скрылась Дафна молодая,

Гонимая влюбленным Аполлоном;

Не будь от века стройным лавром дева,

Она б им ныне стала, обвивая

Чело Сервантеса венцом зеленым.

Хуан де Солис Мехия, столичный дворянин, читателям

О ты, что эти повести читаешь!

Коль ты проник в их сокровенный разум,

То истина тебе сверкнет алмазом;

Под этой ризой ты ее узнаешь.

Сервантес, ты глубоко постигаешь

Сердца людские, если даришь разом

Приятное с пристойным и рассказом

Своим и души и тела питаешь.

Ты, нравственность, вознесена высоко;

Да, любомудрие, в такой одежде

Тебя хула и зависть не заденет.

А если ты и ныне одиноко,

То, значит, смертный род вовек, как прежде.

Твоей высокой силы не оценит.

Цыганочка

Похоже на то, что цыгане и цыганки родились на свете только для того, чтобы быть ворами: от воров они родятся, среди воров вырастают, воровскому ремеслу обучаются и под конец выходят опытными, на все ноги подкованными ворами, так что влечение к воровству и самые кражи суть как бы неотделимые от них признаки, исчезающие разве только со смертью.

И вот одна из этого племени, старая цыганка, которая могла бы справить юбилей в науке Кака, воспитала под видом своей внучки девушку, которой дала имя Пресьосы и которую обучила всем цыганским ухваткам, обманным приемам и воровской сноровке.

Стала эта Пресьоса такой замечательной танцовщицей, какой даже в таборах не сыщешь, и такой красивой и умной, какой, пожалуй, не найти не то что среди цыган, но и среди всех красавиц и умниц, возвеличенных славой.

Ни солнце, ни ветры, ни непогода, которым больше, чем кто-нибудь другой, подвержены цыгане, не смогли испортить ее лицо и ошершавить руки; мало того: полученное ею грубое воспитание почти совсем в ней не сказывалось; напротив, казалось, что родилась она не в цыганской, а в лучшей доле, ибо была весьма учтива и рассудительна.

За всем тем была она несколько свободна в обращении; не так, однако, чтобы в этом было что-нибудь нескромное, нисколько: будучи вострушкой, она держалась, однако, так скромно, что в ее присутствии ни одна цыганка - ни старая, ни молодая - не отваживалась петь зазорные песни или говорить нехорошие слова.

Под конец бабушка поняла, каким сокровищем владела она в лице своей внучки, и тогда-то старый орел решил учить летать своего подлетка и обучать его жить трудами рук своих.

Пресьоса выучила множество вильянсиков, куплетов, сегидилий, сарабанд и других стихов, главным же образом романсов, так как они ей особенно удавались; ее пройдоха бабушка сообразила, что такие безделки и пустячки, при молодости и большой красоте ее внучки, являлись прекрасной приманкой и соблазном и могли обогатить их обеих, а потому она добывала и разыскивала эти стихи всеми возможными способами. И не мало было поэтов, которые давали свои сочинения; ибо существуют поэты, входящие в соглашение с цыганами и продающие им свои труды, подобно тому как есть поэты у слепцов, для которых они сочиняют чудеса, а потом принимают участие в выручке.

Всяко бывает на свете, - ну, а голод иной раз толкает сочинителей на такие вещи, которые не во всякой книге написаны.

Пресьосу воспитывали в различных местностях Кастилии, а когда ей исполнилось пятнадцать лет, бесстыжая ее бабушка вернулась с нею в столицу, в старый табор, - то есть туда, где обычно располагаются цыгане: на луга св. Варвары, - рассчитывая продать свой товарец в столице, где все продается и покупается. Первое появление Пресьосы в Мадриде состоялось в день св. Анны, заступницы и покровительницы юрода, в одним танце, который исполняли восемь цыганок - четыре старухи и четыре девушки - и один цыган, прекрасный танцор, бывший их вожаком; и хотя все пришли опрятными и принаряженными, щеголеватость Пресьосы была такова, что она мало-помалу очаровала взоры всех, кто на нее смотрел. Среди суеты танца, звуков кастаньет и тамбурина поднялся хвалебный ропот, превозносивший красоту и прелесть цыганочки, так что и стар и млад поспешили увидать ее и посмотреть на нее. Но когда они услышали, как она поет (так как это был танец с пением), тогда-то все и началось! Это, собственно, и решило славу цыганочки; с общего согласия распорядителей празднества ей немедленно присудили награду и подарок за лучший танец; а когда пляску повторили в церкви св. Марии перед образом святой Анны, то после того, как протанцевали все вместе, Пресьоса взяла бубен и под его звуки, делая по кругу большие и быстрые повороты, запела следующий романс:

Древо драгоценное,

Что в бесплодье скудном

Столько лет плачевных

Одевалось грустью,

Не спеша ответить

Чаяньям супруга

И его надеждам,

Поневоле смутным,

Промедленьем долгим

Удручая душу,

Уводя от храма

Праведного мужа;

Пресвятая нива,

Из неплодной глуби

Вынесшая миру

Урожай цветущий;

Славный двор монетный,

Где чекан задуман

Богу, давший образ,

Что носил он в людях;

Мать пречистой девы,

Той, кем бог могучий

Неземную славу

Свету обнаружил;

Ею я собою

Стала ты приютом,

Анна, где целятся

Скорби и недуги.

В некотором смысле,

Верно, и над внуком

Ты имеешь силу

Истинно благую.

Горние чертоги

Для тебя доступны,

И с тобою сродных

Сонм единодушен.

Слава, слава зятю,

Дочери и внуку!

Ты по праву можешь

Песнь воспеть, ликуя.

Ты была, смиренно,

Школой многомудрой,

Дочери подавшей

Скромную науку.

Ныне, с нею рядом,

Возле Иисуса,

Ты причастна выси,

Непостижной чувствам.

Пение Пресьосы было таково, что восхитило всех слушавших. Одни говорили: "Дай тебе бог счастья, девушка!", другие: "Как жаль, что девушка эта цыганка! Поистине, годилась бы она в дочери важному сеньору".

Были и другие люди, более грубого склада, которые говорили: "Дайте подрасти этой девчонке: она себя покажет! Верное слово, готовит она хороший невод для улова сердец!" А был еще один совсем уж грубый и простой неотеса: увидев, как быстро идет она в танце, он сказал: "Правильно, красотка, правильно! Танцуй, милочка, но не сгуби цветочек, милый голубочек!" А она ему ответила, не переставая танцевать: "Что жалеть цветок, молвил голубок!"

Прошел канун и самый праздник святой Анны, и Пресьоса почувствовала себя несколько усталой; но зато такого шуму наделали ее красота, бойкость, ум и танцы, что только о них и говорили по всей столице.

Две недели спустя она снова появилась в Мадриде с тремя девушками, с бубном, с новым танцем, с запасом романсов и веселых, но вполне скромных песенок, ибо Пресьоса не позволяла, чтобы ходившие с ней девушки пели непристойные песни, да и сама никогда их не пела, что обращало на себя внимание многих и за что ставили ее очень высоко.

Ни на минуту не отлучалась от нее старуха цыганка, ставшая как бы ее Аргусом, из опасения, что девушку сманят или увезут; она называла ее внучкой, а та ее - бабушкой.

Стали как-то танцевать в тени на Толедской улице, и сейчас же из лиц, следовавших за ними, составилась целая толпа; пока шли танцы, старуха просила милостыню у окружающих, и на нее, словно из мешка, сыпались очавы и куарто , ибо красота имеет свойство пробуждать дремлющую щедрость.