Глубокая, как река - Ширл Хенке

Шелби решительно отбросил ее руку.

— Мы обсуждали эту тему уже тысячи раз, Тиш, и так ни до чего не договорились, — возразил он бесстрастным тоном.

Летиция зло топнула ногой:

— Мы не можем договориться, потому что ты слишком упрям и не желаешь думать о будущем. Неужели непонятно, что мой отец мог бы передать тебе свое место в сенате, если бы за тобой числились военные заслуги? Ты мог бы даже претендовать на кресло в Белом доме! Согласись, что совместными усилиями мы можем добиться чего угодно. Победа практически гарантирована, поскольку мы представляем лучшие семьи Виргинии и стоим неизмеримо выше безвестного Мэдисона. Достаточно вспомнить, что его жена происходит из семьи квакеров Филадельфии. Она — никто.

— Эта «никто» — самая гостеприимная хозяйка и любимица нации. Тебе никогда не занять ее места, — отрезал Шелби.

— И все потому, что ты согласен, переодевшись в лохмотья, будто преступник, рыскать повсюду и выполнять всю грязную работу — сначала для Джефферсона, а теперь для Мэдисона, причем все почести достаются им.

— Позволь напомнить, что путь президента не усыпан розами и проблем у него хватает. Я могу принести своей стране наибольшую пользу, если буду делать то, что у меня лучше всего получается. Дискутировать на эту тему я не намерен. Вопрос закрыт, Тиш.

Он с трудом сдерживал гнев, глаза его сверкали недобрым огнем. Почувствовав, что в любую минуту Шелби может взорваться, Летиция решила поменять тактику. Кокетливо взмахнув пушистыми ресницами, она прильнула к мужу, нежно обняла и поцеловала в шею.

— Давай не будем ссориться в твой первый вечер дома, милый. Прости, я была не права и зря вспылила. — Она прижалась к нему полной грудью, затем отвернулась и начала торопливо расстегивать длинный ряд пуговиц на платье. — Запри дверь гостиной, Сэмюэль, — глухо попросила она. — Мы слишком долго не были вместе по-настоящему.

— Нет, Тиш, это не поможет. — Он отодвинулся от жены и перевел взгляд на открывавшуюся за высоким окном унылую панораму «столицы дикости», как прозвали Вашингтон европейские острословы. В заболоченной низине, заросшей густой травой и кустами бузины, вкривь и вкось стояли двух- и трехэтажные кирпичные дома. Рваными ранами выглядели площадки для новых построек, утыканные свежими пнями, грубыми и неотесанными, как и сам город.

Тиш проследила за взглядом мужа и сразу выделила из всех зданий Конгресс, возвышавшийся на северном берегу Потомака. Из окон на противоположной стороне дома открывался вид на резиденцию президента из бледно-желтого камня. Именно эта желанная цель стояла перед мысленным взором Тиш, когда она вскочила на ноги, повела плечами и позволила платью соскользнуть на пол.

— Я все время думала о тебе, Сэмюэль… и очень по тебе соскучилась, дорогой, — проговорила она льстивым голосом и потянула мужа за руку, чтобы развернуть лицом к себе. На ней был кружевной французский корсет, подпиравший роскошную грудь, представшую перед супругом во всем своем великолепии. Сквозь прозрачный розовый шелк лифа проглядывали твердые соски.

Сэмюэль тоже встал и удивленно уставился на жену, которая принялась расстегивать пуговицы на его мундире.

— Ты не перестаешь меня поражать, — насмешливо заметил он. — В день моего отъезда во Флориду ты устроила дикую сцену, орала, как уличная торговка, и проклинала меня. Тогда ты желала только моей смерти и молила Бога, чтобы индейцы сняли с меня скальп либо чтобы англичане поставили меня к стенке и расстреляли. Два года ты не пускала меня в свою постель, а сейчас пытаешься соблазнить, словно ничего не случилось. С чего это тебе понадобилось играть роль любящей жены?

— Что бы между нами ни происходило, в постели тебе со мной всегда было хорошо, Сэмюэль, — нисколько не смущенная, возразила, капризно надув губки, Тиш.

— Ты права, Тиш, — усмехнувшись, признался в собственной слабости Шелби. — Но рано или поздно мужчина обязан начать работать головой, а не только тем местом, что между ног.

— Очень грубо и вульгарно, Сэмюэль, — парировала Тиш, внезапно вернувшаяся к роли горделивой виргинской красавицы, что было непросто для дамы, застывшей в полураздетом виде у окна гостиной.

— Нам следует серьезно поговорить… о самом главном. Посему советую тебе снова облачиться в твое изумительное платье и присесть, а я наполню бокалы. Думаю, нам обоим не помешает добрый глоток бренди.

Откинувшись на спинку сиденья коляски, обитого коричневым бархатом, Оливия Сент-Этьен лениво прислушивалась к перестуку колес по выбоинам грунтовой дороги, которая вела к усадьбе Фелпсов, расположенной в нескольких милях к югу от столицы на крутом берегу Потомака. Голос дядюшки Эмори монотонно бубнил о том, что на балу у Фелпсов наверняка будет множество завидных женихов. Он перечислял их владения, связи в высшем обществе, подчеркивал политический вес и влияние, а иногда даже молодость либо привлекательную внешность потенциального жениха.

— Знаешь, дорогая, мне кажется, что ты меня не слушаешь, — неожиданно прервал себя на полуслове Эмори Вескотт, и в его голосе прорвалось раздражение.

— Что вы, дядюшка, я вся внимание, — запротестовала Оливия, хотя на самом деле давно уже не слушала своего спутника, которого называла дядей, хотя он не приходился ей родственником, а был всего лишь опекуном, богатым покровителем и в прошлом — другом ее родителей.

— Я втолковывал тебе, что на сборище у Фелпсов сегодня будет Ройял Бертон, один из самых богатых торговцев в Бостоне и убежденный федералист. Недавно минул год, как он потерял свою дорогую жену Кределию. Теперь срок траура истек. Он весьма привлекательный мужчина.

— Я постараюсь произвести самое благоприятное впечатление на мистера Бертона, дядюшка. Обещаю, — послушно откликнулась Оливия, расправляя складки нового шелкового платья изумрудного цвета.

— Говоришь, самое благоприятное? — недоверчиво хмыкнул Эмори. — И только-то? Выходит, опять будешь холодна, вежлива и сыграешь недотрогу? Твое поведение кого угодно может свести с ума. На скачках ты настоящий бесенок, но, едва рядом появляется возможный жених, моментально превращаешься в истинную леди.

— Поверьте, дядя Эмори, я бесконечно вам благодарна и всегда буду помнить, как вы обо мне заботились после смерти моих родителей. Не представляю, что бы со мной было, если бы вы не пришли мне на помощь.

— Но ты совсем меня не слушаешься и не желаешь выходить замуж. Кого бы я тебе ни представил, все не по нраву. Не подходят, видите ли, лучшие из лучших, а ведь это цвет нации, собравшийся в столице.