Киргизский дневник - Магсад Нур

3. ИДЕЯ После посёлка "Рыбак" мы проехали 40 километров по другому берегу и, вернувшись по той же дороге, помчались по этому берегу. По пути встречались кучки деревенских мужиков. И каждый раз мы тормозили, спрашивали форель. Сейчас она ещё не поднялась, если и будет, то там. Каждый протягивал руку вперёд и налево к берегу озера. Наконец нашли человека, который знал, где её разводят. Совсем случайно. В то время, как все опасались нас, светловолосый киргиз первый заговорил с нами и, указав на конец дороги, ведущей на Восток, протараторил что-то о своих друзьях, живущих где-то там. Но сказал, что не знает никого, кто бы занимался разведением. Сели в машину и мой брат попросил ещё раз прикинуть: -- Промозгуй, а! -- ... -- Мы заплатим тебе. -- Сколько? -- Сто сум. -- ... Мы помчались на Восток. В доме, на который указал проводник, не оказалось ни одной рыбины. Из этой дремлющей на обочине дороги деревянной лачуги вышел обросший полусонный мужик и направился к нам, а за ним закутанная в шерстяной русский платок женщина торопливо нацепила шлёпанцы, и, шлёпая, бросилась за своим мужем. -- Света нет? -- Два года. Сказали, бензина нет. К ночи будет. -- Хватит? -- Хватит... Опять наше БМВ сорвалось с места, держа путь на восток, чтобы что-нибудь выловить из водоёмов с форелью. Проводник молчал. -- Не боишься с нами ехать? -- Нет. -- Ну и ну. Молодец! -- А что мне бояться. -- Ты же нас не знаешь, может, башку тебе оторвём? -- Видели, как вы подсадили меня. -- Кто видел? -- Сестра. -- Ну и что? -- И номер записала. -- Причём тут это? -- Такие, как вы, сюда частенько заезжают. Я для них рысь стреляю. -- Да шутим мы, не обижайся, мы воспитанные... -- Вижу, что воспитанные. -- Благодарю. *** Ворота, за которыми были водоёмы с рыбой, открылись очень медленно. И закрылись вслед за нами. Директором рыборазводного завода оказалась женщина. Какая-то старуха смотрела нам вслед, сложив руки на животе. -- Скоро это всё приватизируют. -- ... -- Остались только водоёмы да сторожа. -- Тогда пойдём на берег. -- Да, там нет-нет, да попадётся в чью-нибудь сеть форель. Но в это время она залегает на дно. Дней через десять-пятнадцать поднимется. -- Может, уже поднялась. Киргиз тоже согласился с моим настойчивым братом. Мой брат сидит впереди. Это его вечное место. О том, куда ехать, как всегда, знает только сам: какой захочет, тот маршрут и указывает. Я хотел сказать, что ты нам голову морочишь! Каждый раз этими словами думаю... *** Мы с трудом расчищаем редкие камни на дороге... -- академики сунулись на дно озера. Нашли там очень большую форель. Она даже летом на поверхность не поднимается... Второй пост миновали, реку переехали. Моему брату форель ни к чему, ему нужно рисануться и сбросить стресс. Покопаться, так думает о своём японском или американском бизнесе, но на стыке сумерек и безнадёжья говорит о форели. Сватается к тринадцатилетней киргизке. Сестре проводника. Все знают, что он прикалываетя: -- Ты привозишь девушку в Бишкек, а я по киргизским обычаям плачу калым. -- Нет, нужно, чтобы ты приехал, посмотрел. -- Кто над ней старший? -- Я... Нет, старший брат. -- Отец умер? -- Да. -- От чего? -- От старости. -- Я заплачу столько коров и баранов, сколько нужно. Но я хочу посмотреть, что за девушка. -- Хорошо. -- ...ты ещё лошадь должен дать, - после долгой паузы всерьёз вернулся к разговору проводник. К этому времени мы уже чуть было не забыли про девушку. -- Лады... Ты ещё и охотник? -- Не "ещё и", а охотник. -- На кого охотишься? -- На рысь... -- Волков стреляешь, нет? -- Надо будет, подстрелим. -- Нет, стреляешь, говорю? Замолк и стал рассказывать какую-то полувыдумку. Когда говорил о волке, приосанился, заёрзал. Прикурил сигарету. -- Волка стреляем. Если нападёт на стадо, пастухи стреляют. Немного. Не всегда удаётся. -- Но их же больше, чем рысей. -- Отдельно на волка охотники не ходят. -- Почему? -- Не знаю. Наверное, шкура никому не нужна. И чучело никто не заказывал. -- Если я закажу, подстрелишь? -- Да, отчего не подстрелить? -- Серого волка. Бирюка. Слыхал? -- Да. Он стал руками показывать, как будет обделывать чучело. Мне он показался похожим на человека, трубочкой сворачивающего бутерброд с сыром. По-русски говорит, но руками изображает так, что волчьи глаза будто живьём видишь. Под конец разговора о волке брат обернулся ко мне, ухмыльнулся и снова разлёгшись на сиденьи, перевёл разговор на что-то другое. -- А ты что молчишь? -- А что говорить? -- Видишь, на что он готов из-за ста сом? Крепкий парень, нет? -- Да. -- Но мусульманин. И, оборвав, обратился к проводнику: -- Рысь почём дашь? -- Она подороже. -- То есть сколько? -- За две тысячи отдам. -- Ооочень дорого. -- Договоримся. Обернулся ко мне, улыбнулся: - Слыхал? Я кивнул. -- Сорок-сорок пять долларов, как тебе это? -- Кошмар! *** Свет керосиновой лампы, тихая хибарка: мы в овраге до звёзд и луны рукой подать. Нервы успокоились. Мальчишка из рыбацкого домика на берегу подошёл к машине: провёл подозрительное расследование и от отца, стоящего у него за спиной, получил знак куда-то сбегать. Я пытался понять киргизский характер: всё очень упрощено. Если есть, что сказать или дело какое, говори покороче, не юли. Всё без околичностей, каждое слово очень отрывисто... Потом приехал один на ишаке и после коротких расспросов поведал, что впереди в одном из домов есть тридцать-сорок килограммов рыбы - столько, сколько нам нужно. А до этого все трепались о том, что форель не поднялась. Мы вернулись тем же путём, каким приехали. Сел рядом с нами. От него разило ишаком и рыбой. Принесли. Переговаривались между собой. Говорили о посте впереди. И, прежде чем отдать нам рыбу, поставили условие: -- Если вас остановят, мы вас не знаем. -- Тогда спусти цену. -- Она и так низкая. Брат прикололся: -- Мы похожи на людей, которые закладывают? -- Нет. -- Не бойся так властей, старик, те времена миновали. -- Я никогда не боялся властей. Я людей боялся... *** Они пересчитали деньги при свете фар и пропали в темноте. У первых же ворот нас остановили. Старуха, которая вышла за нами, когда мы сюда приехали, чуть под колёса не бросилась. Сморщила лицо в улыбке. Отошла. Уставилась на людей от власти, склонившихся над задом машины. -- Влипли, что ли? -- На номера посмотрите. Вы не имеете права открывать багажник нашей машины. -- Мы любой багажник можем открыть. -- Посмотри на этот документ! -- ... *** Когда выезжали со дна оврага на асфальт, я задремал. Я сидел на дне Ыссык-куля и, сложив под себя ноги, разговаривал с каким-то английским фермером. Проснулся. Прямо у меня на коленях уселась какая-то женщина в чалме. У сидящего рядом на коленях прикорнул мужик. Все молчали. Они так торопливо тараторили на киргизском, что ни слова нельзя было разобрать. В ночной темноте мы затормозили возле черноты домов и кустарниковой ограды. Оба проворно соскользнули, прошмыгнули в кусты и тут же вернулись с канистрами бензина. Брат повернулся ко мне: - Ну вот, рыба у нас есть, бензин тоже. Чего не хватает? Я промолчал и, хлопнув его по руке, снова задремал. Дал себе слово, что не помешаю ничьей идее, даже перед её срывом. Тысяча таких слов было...

4. ЧОЛПАНА. Все много пьют и у них маленький рост. У лошадей тоже. Да и самим нам ростом гордиться не приходится. Мы полные, мясистые, жирные. Они - жилистые, как горные животные. Туго натянутое лицо, кожа, движения. Кругом заснеженные горы, и мы вышли прогуляться по аулу, спускающемуся вниз между гор. -- Эй, джигит! - не успел докончить наш попутчик, как маленький человечек соскользнул с маленькой каурки. Встал. Они обнялись. Подошёл, поздоровался с нами двумя руками. Расцеловался. -- Мой школьный товарищ. Спустился с гор со мной повидаться. Мы шутили с прибывшим, дурачились. Перекусили, стали прикалываться. Если честно, мы начали подшучивать над ним, как только чуть выпили. Он сначала раскраснелся, но как только слегка оправился, стал прикалываться. Спросили у него про горы, про животных. Заговорили о волке. А он никак не сдавался, говорил, что его лошадь, что скоро разродится, и посейчас в пещере, в эту ночь он оседлает кобылу и убьёт волка. Волк пойдёт на его жерёбую лошадь. Обязательно пойдёт. А лошадь до его прихода будет фыркать на волка. И он останется лицом к лицу с серым. Быть с ним лицом к лицу - особое удовольствие. -- Чуть о посох не трутся... -- Не может быть. -- Мы о бирюке говорим. -- Да, одиночка немного другое дело. -- На, возьми мою чолпану, дарю её тебе, прекрати говорить об этом страшном звере. -- Спасибо, мне подарили чолпану... -- Тебе чолпана горца не по душе, верно? -- Нет, что-то здесь все избегают говорить о волке, как скажешь волк, так не знают, что и сказать. Муть наводят. Непонятно, любят или не любят этого достойного зверя. Но никто не скрывает своего уважения к нему. -- Страх тоже. -- Страх тоже. -- У него острые зубы и острый ум. -- Может у него ценности, вы этого боитесь? Партнёршу не бросает, живёт в одиночку, любит свободу, попадёт лапа в капкан - перегрызёт её и уходит. -- Жаль, что мы не можем перегрызть себе ногу, но в вопросе с партнёршей ошибается. -- Может, его самки этого стоят. -- Может, наши тоже стоят? *** -- Как у вас называется головной убор? -- ...много названий... -- Это чолпана. Он встал и собрался идти в пещеру принимать роды у своей лошади. По нашим расчётам лошадь уже разродилась. Мы удерживали его. Хотя никто и не заикался о битве между лошадью и волком, все вокруг знали, что задержали его, и сам он задержался, нарочно задержался, попусту болтал с нами и, уходя, будто бы знал, что идёт к живому жеребёнку. -- ...волк давно их задрал, не ходи, - сказал я. -- Пусть задрал, всё равно пойду! Вслед захотелось крикнуть: -- Папаха, папаха! Натянул чолпану на голову. Она оказалась очень тёплой, удобной. Когда мы выезжали из аула, я всё ещё крепко прижимал чолпану к голове... Мы ехали в "Джипе".