Избранные сочинения. 3. Стихотворения - Владимир Казаков

кирпичный гнев стены

повиснул и не слышен

и сидя помирала

зима увечных ног

и грохот с крыши изнемог

напомнит око

тяжелой кладкою могил —

сквозь щеку щебет водостока

железной лестницей молил

вода встречает звук безглавый и рез

ко наглухо молчит.

ей отвечает дождь углами, свой отра

жая жесткий вид.

а там другие дни сменясь другими дня

ми летят по воздуху как кровли с го

лубями.

и молний вынутых отъявленный ответ

листве разрубленной заканчивает

нет.

ей странно быть! еще глаза об утре,

а уж карнизы отрывают день.

и ветер о камень бледнеет и тени зо

вет на порог.

долго кивали ему, пока он очнется от

рек.

здравствуйте! ваше крыло здесь не ва

ше очнулось.

конные встали, о шпорах буянит матрос.

и, сталь узнав, ей стремя вторит, и

даль о сигизмундах спорит.

ей этот вызов мил надбашенного срока,

он время наклонил и дышит одиноко

как клюв и крылья ночи хмуры

бредущей сгорбленно фигуре!

о, звезд вздымающийся стон!

конь-изваянье над мостом.

о тишину моста разбито

его чугунное копыто.

так каждый шаг ночному небу

и лошадиных звезд воды

домов качает сонный невод,

и тяжелы его ходы

ждет утро, серея над кровлей,

и окнами меряет ровно

часть страха и чуда, надежды,

где стены не могут тяжелые вежды

поднять

инвалид

мадмуазель, я вас слышу,

когда вы там, на крыше.

позвольте старому гвардейцу

в боях израненно надеяться

с вами по ночным карнизам пройтись,

где темные трубы и высь.

а то — один, и вечно слякоть,

и не с кем шпорами позвякать

девушка

пойдемте, добрый старый воин,

возьмите славный ваш костыль!

недвижны звезды, мир спокоен,

и летних кровель жар остыл.

пойдемте тихо и небесно,

смотрите — там в конце луча

стена — кирпичная невеста

слезами звезд блестит к очам.

и ночь железного покроя

себя утешить не велит.

и вьются звуки грозным роем,

и время вычурно звенит

тихо холоду скажу

переплыв ветров межу

что по крыше три удара

иль струя кричала пара?

и о сваях грозен сказ

где стонали убивая

будто голову не раз

замечали что живая

нынче кто же? холод строже

сталь детенышей тревожит

и у ног лежала цепь

он недвижен и беззвучен

и мечтали на лице

брови дня за далью тучи

завтра черным полотном

огибая мост и печень

ты все грезишь об одном

но и я как свет беспечен

тихо странствую в дверях

говорю: «рожден из бреда»

предвкушая дымный крах

что несет летя победа

выше колокол нагни!

пусть свирепствует вершина

что втыкает в небо дни

с диким оком армянина

этот холод был неправым

мы клялись устать и лечь

но сверкнувшая орава

упрекнула в небе течь

побежали в страхе тети

голубей крестя узлом

вы меня во сне найдете

резко вспыхнувшем и злом

выше зовы! ниже кудри!

в грудь лесам вонзая высь

стань другим но горе мудрым

что в лесах с дождем лились

будет час — его не будет

холод станет лед и брат

и устало хлынут люди

к тишине осенних врат

Мария

позвольте снова про любовь!

последний раз с последней крыши.

в моих скрежещет жилах кровь.

вы тем небесней чем я выше.

с железных крыш бросаюсь вниз

потом свои сбираю кости.

меня оплакавший карниз

бредет под дождь ржаветь от злости.

один из тыщи из немногих

он спит клюет орлиным носом

его сквозь дождь недвижны ноги

и струи крыш стучащих косо.

его косматая невеста

звеня власами цвета брани,

из тучи лепит как из теста

рассвет страдальчески-неранний.

тот что держа в когтях добычу

парит чернеющим вопросом

чтоб хищный воплотить обычай

как сей карниз с орлиным носом.

но я, подняв рукой другою,

свой заслоняю сердцем щит.

и дождь разбрызганной ногою

костями топчет и хрустит

любая мысль о стекла бьется, как мо

тылек влетая в сон, и черный цвет в

гортань вернется, немою клятвой ослеп

лен.

в ботфортах я стоял и думал, и отра

зился в тот же час: под пистолетным

хладным дулом зеркальный лес увидел

нас.

поляна отошла, слегка губя затишье.

от слова к слову туча пронеслась, и

лошади о нас храпели, чуть услыша,

столетней тишиной шурша о коновязь.

здесь судьбы с полднем расставались,

дымя как звонкое ружье, и в небе пули

оставались делить невинное ничье

в одной из изб, в одном из окон

напротив неба и лучей

мелькнула прядь, качнулся локон

злато-задумчиво-ничей

шаги неслышно прозвучали,

рука невидимо легла.

прекрасный лик, огонь печали,

к ресницам охнувшая мгла.

что это — солнца блеск на стеклах?

сугроба вывих голубой?

или в сенях столкнулась Фекла

с пугливоокою собой?

пишись пишись моя поэма!

ходи бездумное перо!

сижу таинственно и немо

про что писать не зная про

толпятся странные виденья

толпятся странные виде

брожу один средь привидений

крестясь при виде привиде

то вдруг в стекло стучится воздух

то вдруг в стекло стучится воз

открыть окно впуская звезды

впуская воздух и мороз!

то вдруг свеча то вдруг ресницы

то вдруг свеча то вдруг ресни

опять божественное снится

с стихами дивными проснись!

отцы и дети говорите?

ну что же начнем начнем ну что ж:

графине-сердце-покоритель

на Дон Жуана был похож

отец а дети — три улана —

они носилися в бою

у них была сестрица Анна

и пела: баюшки-баю

отец седел полнел и как-то

в салоне графа де ла Рю

в припадке бешеного такта

сказал графине: вам дарю

свое дрожащее колено —

и в кислом свете светских мин

добавил — может как полено

его вы бросите в камин

графиня в ужасе бледнела

и веер в обморок упал

а граф шептал промежду дела:

какой поистине нахал!

— мадам позвольте отчеканить

вы бессердечны! — ух! ах! ох!

стоял лакей нахохлив память

как будто каменно оглох

а сыновья в бою носились

рубили вражеских врагов

рубили как ботву на силос

капусту как для пирогов

им Анна — нежная сестрица —

писала письма про отца

а тот носил цветок в петлице

и получил звезду от царь

но вот однажды — бог свидетель

что эти строки от души —

примчались вдруг уланы-дети

в сияньи славы хороши

на их ногах звенели шпоры

на их кинжалах свет сиял

их опалив сражений порох

им прелесть новую придал

отец стоял мрачнее тучи

возле графининых плечей

покрыт стыдом багрово-жгучим

стоял отвержен и ничей

а мимо строем шли уланы

прохладно шпорами звеня

отец вскричал: во имя Анны

увы помилуйте меня!

влетает дочь отца простила

графиня нюхает цветок

а у отца откуда сила —

на грудь уланам скок да скок!

и кто-то пробовал хихикать

а кто-то в обморок упал

часы протяжно стали тикать

и прослезился целый бал:

заплакал граф Нортумберлендский

заплакал герцог Иоркшир

заплакал Петр Евграфыч Ленский

от слез раздавшись сильно вширь

ночь была. кудрявый воздух

душно бился о сирень.

на зубах скрипели звезды.

было призрачно и лень.

я любил, кого не зная.

небо падало к шатру.

громыхало в небе знамя

уставая по утру

съезжались гости уставая

кареты зеркалом гремя

так цокала мостовая

как полночь всадниками тремя

они один был хмур из них

другого всадника не знали

а третий вскорости жених

теперь усы и мог едва ли

так трое и мостовая лишь

дом освещенные огнями

морозом лица опалишь

или фонарь закопан в яме

графиню любил он она

они других толпа густая

стояла к окнам холодна

беседа равнодушно-пустая

вы веер ваш бежит огня

она оставьте и молчит

далеко поздняя она

что в птице зарево кричит

шпага возле за собой

он в туман плеча недвижен

что барабан и бой

и ранен мертвый неподвижен

к его ногам катились шпоры

как серебра с молчаньем споры

а гости бал и блеск и море

огни растоптаны горят

и трепеща в враждебном взоре

едва колышемый наряд

очи ресницы и девы

молчит и он весь в черном взоре

рукою локтя левой

и блестки пауз в разговоре

лицо ты брови и она

глазами неба рычаги

той мрачно что наклонена

ресниц созвездия враги

смирно встали позади

к кресел тенями без речи

он возле себя жену посадил

тускло придвинув светом плечи