Ты веришь в Кошкофею? - Эльдар Сафин

Мост, наглый джип, покосившийся фонарь, унылый регулировщик, засыпанный полуморосью-полуснегом.

– А что ты замолчала? – бегло взглянул я на дочку, когда мы замерли у очередного светофора.

– Я обиделась. – Аленка смотрела в свое окно, даже не пытаясь заглянуть мне в глаза. – Кошкофея говорит, что ты сказал неправду, ты в нее не веришь.

И у меня не нашлось сил снова обманывать дочку, переубеждать ее.

– Если бы ты поверил в нее по-настоящему, она бы помогла!

На стоянке около больницы все было забито. Я чуть отъехал и припарковал машину под пиратско-андреевским знаком с косым крестом в красном круге.

Взял дочу на руки – она это, если честно, жутко не любит – и побежал. Ткнулся в один вход, потом во второй, в третьем мне махнули рукой, я прошел несколько запутанных уровней. Здание больше напоминало лабиринт из дешевого шутера, чем нормальную больницу.

И намертво встал перед дверью «Реанимация». Суровая девушка в зеленовато-синем халате вначале выговорила мне за то, что я без бахил и в верхней одежде, а затем категорически запретила мне входить, отправив в приемный покой с указанием ждать новостей там.

– Папа, ну просто поверь в нее, – канючила Аленка, дергая меня за штанину.

Я не помнил момента, когда опустил ее вниз, – вот вроде только что нес дочку, а теперь уже даже не держу за руку, меряю шагами помещение, в котором за стеклянным прилавком смеются, тихо переговариваясь и изредка отвечая на звонки, две девушки в белых шапочках.

И я попробовал. Что у нас есть? Кошкофея, существо непонятное, отчасти, видимо, похожее на Барса Котофеича с тюлевыми крыльями. Она помогает несчастным девочкам и любит, чтобы в нее верили. Ха, кто же не любит?

Дальше. Если я в нее поверю, то она поможет Иришке. Ирине. Ирине Ивановне Серегиной. Моей жене. Сильной, смелой, вечно уставшей.

На этом месте мои мысли спутались, отчаянно захотелось реветь, слезы даже навернулись на глаза, но дальше этого не пошло.

И тут будто щелкнуло в голове. Я словно увидел Кошкофею – большую улыбающуюся кошку с бабочкиными крыльями, летящую над нашим городом. И там, где она пролетала, дома чуть искривлялись, а у всех несчастных девочек в жизни происходило что-то очень хорошее.

По телу пробежали мурашки. Я, стараясь сохранить в себе это ощущение, посмотрел вниз, нашел глаза Аленки и сказал – искренне и спокойно:

– Я верю в Кошкофею.

И Аленка счастливо рассмеялась – для нее вопрос с мамой был решен. Что-то внутри меня протестовало – «какого черта, ты же нормальный взрослый мужик, ты не можешь верить в такую чушь!» – но я все равно верил. Держал это ощущение веры в себе. Эти мурашки, этот Аленкин смех, эту картинку с летящей Кошкофеей.

И держал до того момента, когда к двум девчонкам за перегородкой подошла третья, что-то сказала, а потом они позвали меня:

– Вы муж Ирины Серегиной?

Я держал это ощущение, когда врач говорил про чудо, про два огнестрельных ранения в живот, из которых хотя бы одно обязано было привести к чему-то страшному и плохо произносимому.

Я держал его, когда мне сказали, что к Ирине пустят только завтра, сегодня у нее шок и еще какие-то проверки, но смертельной опасности уже нет.

Держал, даже когда мы с Аленкой вышли из больницы и я издалека увидел, как отъезжает эвакуатор с Лехиной машиной на горбу.

– Попроси Кошкофею… – начал было я и вдруг понял то, что мгновение спустя озвучила Аленка:

– Па, ну ты чё? Кошкофея помогает только несчастным девочкам. А счастливым мальчикам она не помогает.

И тогда ощущение ушло.

Но я все равно остался чертовски «счастливым мальчиком».

Хотя Леха еще не раз припомнил мне этот вечер…